Вокруг света на "Коршуне" - Константин Станюкович

— А долго что-то капитан у адмирала! — озабоченно проговорил и он, выпивая рюмку водки и закусывая куском сочного честера, любимого своего сыра, запас которого он сделал еще в Лондоне. — Господа! Кому угодно? любезно приглашал он. — Степан Ильич… рюмочку!

— Разве что рюмочку.

И старший штурман проглотил рюмку и, закусив маленьким кусочком сыра, промолвил:

— Славный у вас джин, Андрей Николаевич… Да, долгонько что-то капитан.

— Быть может, адмирал оставил его завтракать! — заметил кто-то.

— Адмирал завтракает в полдень, а теперь всего десять часов… Верно, расспрашивает о плавании… об офицерах.

— Верно, и день смотра назначит! — вставил Ашанин.

— Ну, батенька, он дней не назначает, не таковский! — засмеялся Степан Ильич.

— У него, что ни приезд, все смотр! — заметил и Поленов.

В эту минуту сквозь открытый люк кают-компании раздался голос стоявшего на вахте мичмана Лопатина:

— Караул и фалрепные! Свистать всех наверх!

И вслед затем в кают-компанию вбежал сигнальщик и доложил:

— Адмирал и капитан едут!

Старший офицер опрометью бросился в каюту, захватил кортик и, на ходу прицепляя его, выбежал наверх. Вслед за ним, надевши кортики, вышли и все офицеры и выстроились на шканцах.

Команда стояла во фронте.

Катер, в котором сидели адмирал, капитан и флаг-офицер, быстро приближался к парадному трапу "Коршуна". За катером шел капитанский вельбот.

Как только что катер подошел к борту, старший офицер и вахтенный начальник стояли у входа, готовые рапортовать адмиралу. Андрей Николаевич был несколько взволнован и почему-то все оправлял свой кортик. Мичман Лопатин, напротив, был в обычном своем жизнерадостном настроении.

Взбежав по трапу мимо фалрепных с живостью молодого человека, на палубу выскочил небольшого роста, плотный, коренастый, широкоплечий человек лет за сорок, в черном люстриновом сюртуке, с аксельбантами свитского адмирала, с отложным неформенным воротником, открывавшим белоснежные воротнички сорочки. И его фигура и его лицо — круглое с мясистыми, гладко выбритыми щеками, с небольшими короткими усами и круглыми, слегка выкаченными большими глазами дышали энергией кипучей натуры; некрасивое лицо невольно обращало на себя внимание своей оригинальностью. В нем чувствовалось что-то сильное, властное и вместе с тем простодушное.

Выслушав рапорты, адмирал, веселый, видимо уже расположенный к "Коршуну", снял фуражку, обнажив свою круглую голову с коротко остриженными черными, слегка серебрившимися волосами, и, крепко пожав руку старшего офицера, приветливо проговорил, слегка заикаясь:

— Очень рад познакомиться с достойным старшим офицером… Э-э-э… Очень рад… Мне Василий Федорович говорил о вас… И я должен вам сказать, Андрей Николаевич, что "Коршун" щегольски вошел на рейд и стал на якорь… Приятно видеть такие суда-с!

И вслед затем он протянул руку Лопатину и спросил:

— Ваша фамилия, молодой человек?

— Лопатин, ваше превосходительство!

— Приятно познакомиться. Должно быть, вы бравый офицер… Не так ли, Василий Федорович?

И, не дожидаясь ответа, вполне уверенный, вероятно, что ответ будет утвердительный, адмирал направился быстрой походкой к фронту офицеров и, снова сняв фуражку, сделал общий поклон. Капитан называл фамилию каждого, и адмирал приветливо пожимал всякому руку. Поленова и Степана Ильича, с которыми раньше плавал, он приветствовал, как старых знакомых.

Наконец он подошел к Володе и, протянув ему руку, остановил на нем взгляд своих выкаченных глаз, улыбаясь при этом с самым любезным видом. Видимо, ему понравился Володя.

— Гардемарин Ашанин! — представлял капитан.

— Якова Ивановича сын? — спросил адмирал.

— Племянник, ваше превосходительство.

— Старайтесь быть таким же моряком, как ваш достойный дядюшка… Да, мой любезный друг. Надеюсь, вы хорошо служите?

— Отлично, ваше превосходительство! — доложил капитан.

— И мне так кажется. Мы поближе с вами познакомимся.

И с этими словами, не особенно, впрочем, приятными для Володи, вообразившего, что его переведут с "Коршуна" на адмиральский корвет, адмирал круто повернулся и пошел к команде, попросив капитана остаться на шканцах.

Веселый, дружный ответ команды на приветствие адмирала и добрые веселые лица матросов не оставляли никаких сомнений, что претензий никаких не будет. И точно, когда адмирал, обходя по фронту, спрашивал, нет ли каких претензий, царило глубокое молчание.

— Ну, теперь покажите-ка мне ваш корвет, Василий Федорович, — весело говорил адмирал, возвратившись на шканцы. — Да распустите господ офицеров и команду.

Адмирал в сопровождении капитана и старшего офицера спустился вниз осматривать корвет. Разумеется, все найдено в безукоризненном порядке, и адмирал то и дело выражал свое удовольствие и повторял:

— Видно, что настоящее военное судно!

На кубрике он обратил внимание на глобус, и когда капитан объяснил ему, что гардемарины и некоторые офицеры устраивают для матросов чтения, воскликнул:

— Пример, достойный подражания! Надо на всех судах эскадры завести то же самое… Вы образцовый командир, Василий Федорович!

Пока адмирал осматривал корвет, несколько офицеров и гардемаринов, обязанности которых не призывали быть внизу, передавали друг другу свои первые впечатления об адмирале.

— Он вовсе не такой страшный, как говорили. На против, необыкновенно прост и приветлив! — говорил Ашанин.

— Это потому, что он "штилюет"… Доволен "Коршуном"… А посмотрели бы вы, когда адмирал "штормует"! — проговорил Степан Ильич.

— И сильно?

— Мое вам почтение… Да, впрочем, сами увидите, если он будет у нас сидеть… Кому-нибудь да попадет… А уж Быкову не сдобровать.

Толстый, пухлый, рыжеватый гардемарин, большой-таки лодырь, с сонным выражением лица, обидчиво спросил:

— Это почему, Степан Ильич?

— А потому, батенька, что вы, нечего-таки греха таить, с ленцой… Ну, и ходите с перевальцем.

— Ну так что ж, что с перевальцем… Такая походка.

— При нем советую изменить аллюр, батенька… непременно изменить… И если он позовет, бегите к нему рысью… Да вот еще что, господа гардемарины милые, знаете ли вы приказ Нельсона перед Трафальгарской битвой?

— Это еще к чему? — спросили одновременно Быков и Кошкин.

— Советую знать, если не знаете… И вообще морскую историю повторите. Он требует, чтобы ее знали.

— Я знаю, я читал, — вставил Володя.

— Ну, вам меньше шансов на разнос! — засмеялся старый штурман.

Скоро наверху показался адмирал и поднялся на мостик. Все ждали, что он прикажет сделать какое-нибудь учение, но он вместо того приказал снарядить баркас и два катера и велел отправить гардемаринов кататься под парусами. Приказано было делать короткие галсы и проходить под кормой "Коршуна".

Ветер был порывистый и довольно свежий. Часто налетали шквалики. Кошкин отправился на баркасе, а Быков и Ашанин на катерах. Как только что шлюпки отвалили от борта и понеслись по рейду, Кошкин и Быков взяли по одному рифу у парусов, но Ашанин находил, что рифы еще рано брать, и понесся на своем катере впереди всех. Какое-то жуткое и вместе с тем приятное чувство охватило Володю, когда катер, накренившись, почти чертя бортом воду, летел по рейду под парусами, до места вытянутыми, хорошо вздувшимися, послушный воле Ашанина, который сидел на наветренном борте на руле. Все гребцы, как обыкновенно водится, сидели не на банках, а внизу, так что видны были одни их белые шапки. Шкоты были на руках у двух матросов. По временам налетали порывы, и надо было держать ухо востро, чтобы не перевернуло катер. И Ашанин, весь нервно приподнятый, полный задора юного моряка, словно бы тешил себя этими сильными ощущениями близости опасности и точно играл ею, вовремя приводя к ветру, когда налетали порывчики. Он сделал большой галс, дал поворот оверштаг и несся к "Коршуну" далеко впереди двух своих товарищей.

— Смелый этот юноша! — отрывисто проговорил адмирал, любуясь катером Ашанина и обращаясь к стоявшему около капитану. — Только, того и гляди, перевернется… Рифы надо брать… Пора рифы брать. Ветер все свежеет… И чего он не берет рифов! — вдруг крикнул адмирал, словно бы ужаленный, и глаза его метали молнии, и лицо исказилось гневом. — Он с ума сошел, этот мальчишка! Набежит шквал, и его перевернет!

И в гневном голосе его звучали тревожные ноты.

Еще минута-другая… и катер, совсем лежавший на боку и чертя бортом воду, пронесся под кормой.

— Рифы… Два рифа взять! — рявкнул адмирал таким голосом, что все на "Коршуне" вздрогнули, и при этом взмахнул своей рукой, указывая на паруса катера.

Ашанин только слышал какой-то рев, но не разобрал, в чем дело, и рифов не брал. Катер его несся дальше, и он, весь возбужденный, зорко смотрел по сторонам, сторожа порывы.