Гремящий мост - Владимир Уткин

Пардус медленно побрел к стойбищу, а конь, срывая на ходу лакомые верхушки трав, ушел в степь.

Стойбище располагалось на узком мысу, на лесистом берегу реки. Мыс круто обрывался к воде с двух сторон, а с третьей, там, где он переходил в равнину, стойбище ограждал частокол из бревен с высоким земляным валом. В частоколе был проход, который на ночь закладывали бревнами.

Длинные приземистые хижины с глинобитными стенами и двускатными крышами из жердей, камыша и веток стояли по вытянутому кругу, образовав двор с несколькими каменными очагами, на которых в теплое время года готовили пищу.

Здесь же стояли небольшие глинобитные сарайчики с плоскими крышами, в которых хранились зерно, мясо, конопля, шерсть, шкуры…

На конопляной бечеве, натянутой между шестами, вялилась на солнце рыба, добытая этой ночью.

Под стеной одной из хижин, в тени, молоденькая девушка терла зерно в зернотерке. Это была ровесница Пардуса — Козочка.

— Старшая мать спрашивала тебя, — сказал она Пардусу, не поднимая головы. — Мать собрала племя поливать поле.

— И охотников? — переспросил Пардус.

— И охотников, и мастеров — всех, — кивнула Козочка. — Ручей совсем пересох. А дождя все нет и нет…

— Надо было сеять в другом месте, — недовольно проворчал Пардус. — Поближе к лесу, где источники. Говорили же ей…

— И клыкастые истоптали бы посев, съели зерно, — возразила девушка. — Около леса посев трудно уберечь…

— А охотники на что? С хорошим оружием они прогнали бы клыкастых. А в лесу можно собирать ягоды, орехи, грибы, — сказал Пардус. — Если больше охотиться, бортничать, тогда и зерна меньше нужно.

— Что ты говоришь! — испуганно всплеснула руками Козочка. — Зерно — это жизнь племени, его сила! Так говорит старшая мать.

— Старшая мать, старшая мать! — досадливо поморщился Пардус. — Только и слышишь: «старшая мать». А что она понимает в охоте?

Он вошел в сумрак хижины. Внутри она была разделена глиняными перегородками, не доходящими до потолка. Входы из одного помещения в другое были завешены камышовыми циновками, которые при необходимости можно было забросить на поперечные балки, вмазанные в глиняные стенки. Такие же циновки из камыша, веток и травы покрывали глиняный пол. Сейчас, когда в хижине никого не было, они лежали кучей у стен, где ночью на шкурах спали взрослые и дети.

У входа в хижину возвышались две глиняные печи, напоминающие широкие кувшины. В большое отверстие внизу печи клали дрова, а в круглые дыры на ее верхушке выходил дым. Такие же отверстия для дыма были и в стене хижины, но повыше, под самым потолком.

— Ты бы пошел на поле, помог матерям и сестрам, — заглянула в хижину Козочка. — Матери будут сердиться, если ты не придешь.

— Пусть сердятся, — пожал плечами Пардус, — они всегда чем-то недовольны… Лучше Пардус пойдет поищет кабана. Их много в ближнем лесу. Они могут потравить посевы. А поливать — это занятие не для охотника.

— Старшая мать сказала: все должны помогать посеву.

— Так Пардус же и собрался помогать! — ухмыльнулся мальчик. — Если кабаны потравят посев, поливать будет нечего. Так что я пошел.

Он заткнул за пояс три коротких дротика, взял в правую руку толстое боевое копье, а на шею повесил длинный бронзовый нож в кожаных ножнах. Рукоятку ножа из древесины дуба Пардус только вчера закончил покрывать тонкой резьбой. На ее конце красовалась голова гепарда — тезки Пардуса.

— Дай посмотреть! — подошла к нему поближе Козочка.

Пардус снял нож с шеи и протянул девушке.

Козочка вытащила из ножен длинное обоюдоострое лезвие и осторожно провела по нему пальчиком.

— Сколько хороших браслетов можно сделать, — мечтательно прошептала она.

Пардус раздраженно выхватил нож из ее рук. Он ожидал, что Козочка похвалит его за искусную резьбу на рукоятке, а она… Эти девчонки все одинаковы. Браслеты им нужны вместо боевого оружия…

Нечасто попадали изделия из бронзы к людям племени. Откуда-то издалека приносили их странники, и много нужно было отдать шкур, зерна, меду, воска за каждый браслет, серьгу или подвеску. А оружие из бронзы попадало к племени и вовсе редко. Может, племена, которые их делают, не хотят, чтобы соседи стали сильнее?

Этот нож попал к Пардусу случайно, получил он его за услугу.

Они с Сайгаком однажды охотились в степи на дроф. Одну подбили, но слабо: она убегала все дальше в степь. Было очень жарко, и Сайгак не выдержал.

— Да ну ее! — махнул он рукой, немного пробежав за птицей, и пошел в стойбище.

А Пардус продолжал преследовать дрофу: очень уж не хотелось ему возвращаться в стойбище без добычи.

Птица повернула ближе к оврагу, заросшему кустарником, наверное, надеясь запрятаться там.

Вот здесь-то, в лесном овраге, Пардус и нашел Странника. Он лежал на склоне оврага и жалобно стонал:

— Пить, пить…

Его длинная льняная рубаха была в крови, короткие кожаные штаны разодраны, а сапожки, сплетенные из лыка, совершенно истоптаны. Ни шапки, ни нагрудника у него не было. Из оружия при нем был только длинный нож, тогда еще с рукояткой из потрескавшегося рога.

— Пить, пить, — стонал незнакомец.

Пардус сорвал несколько лопухов, соорудил из них ковшик, набрал воды из ручья, пробегавшего по дну оврага, и напоил раненого. Потом он обмыл ему лицо, покрытое запекшейся кровью, осмотрел раны на боку и груди. Когда он его поворачивал, раненый открыл глаза.

Сначала в них мелькнул испуг, потом выражение глаз смягчилось, и, с трудом подбирая слова, он проговорил:

— Надо закрыть дырки: здесь, здесь и здесь. — Он осторожно прикоснулся к ранам. — Разорви рубашку и… да, завяжи…

Выговаривал он слова не так, как люди племени, где вырос Пардус, но мальчик все понял.

— Перевяжи, — поправил его Пардус.

Он вытащил из ножен нож раненого, разрезал рубаху и, приложив к ранам листья подорожника, перевязал их.

— Полежи, — сказал он, окончив перевязку, — я схожу за мужчинами, и мы перенесем тебя в стойбище.

— Нет, нет, — забеспокоился незнакомец, — никто не должен знать, что я здесь.

— А кто тебя ранил? — спросил Пардус.

— Дикие из степи… Ночью… Из темноты. Я сидел у костра… Хорошо видно… Забрали все… И коней…

— Коней? — удивился Пардус. — Как их можно забрать? Ведь они в степи.

— Дикие в степи. Мои были ручные. — Ему было трудно говорить, но он продолжал: — Вот выздоровею — и опять придется ловить и приручать коней.

Пардус сделал шалаш над раненым, принес медвежью шкуру из стойбища и собрал хворост для костра. Он навещал незнакомца через день, приносил ему мясо, мед, лепешки, а тот рассказывал о дальних землях и народах, где успел побывать. Его так и звали — Странник.

— А где твое племя? — как-то спросил Пардус.

— У меня нет племени, — нахмурился Странник. — У странников не бывает племени.

— Почему?

— У нас, как и везде, — вздохнул Странник. — Чтобы быть в племени, нужно жить вместе со всеми. А Странник поссорился с племенем и теперь всю жизнь в пути.

— А разве он не может возвратиться в племя?

— Женщины не разрешат… Они не любят рассказов о дальних странах. Боятся, что молодые охотники уйдут надолго. Кто тогда будет кормить племя, защищать его?

— Наши женщины тоже такие, — вздохнул Пардус. — Очень они не любят переселяться. Говорят, детям и старикам тяжело в дальнем пути. Да и жилища бросать им жалко. Вот даже зерно сеют все на одном и том же месте. А собирают с каждым годом все меньше. Уже какое лето дожди идут редко и слабо. Надо поливать посевы, ухаживать за ними. Охотники недовольны, им некогда охотиться, искать мед. Может, и в племени Странника так же?

Странник молчал.

Он быстро выздоравливал, и однажды Пардус напомнил ему о его обещании приручить диких лошадей.

— Ладно, — сказал наконец Странник. — Мне не уйти далеко без коня. Будем ловить. Проследи, куда ходят на водопой кобылы с жеребятами. Принесешь соли и побольше кожаных ремней.

— Ремни найдутся, а вот соль…

— Разве в племени нет соли?

— Есть, но женщины прячут. Соль приносят издалека, от большого озера. А она тяжелая. Поэтому ее мало…

— Ну, принеси хоть немного. Да, и лепешек.

Пардус не мог уходить из стойбища надолго, потому что матери племени требовали, чтобы каждый, уходя, сообщал, куда идет и на сколько.

— Мало ли что может случиться, — говорили они, — племя должно знать, где его дети.

Но Пардус давно понял, что главное для матерей — это послушание. Послушания они требовали даже от взрослых мужчин.

— Как вы можете выручить меня, если на меня нападет зубастый? — однажды в сердцах спросил старшую мать могучий Беф, которого она отчитывала за самодовольную отлучку на охоту. Он упрямо наклонил огромную голову на толстой шее, став еще больше похожим на дикого быка, чье имя носил.