Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все открытки ваши я получаю, но писать трудно. Обнимаю, целую.
23. 12. 87–11. 1. 88 (Огромное письмо, непосредственно после встречи у нас в Нью-Йорке c ней и Фазилем, написанное от руки в два приема, сначала черными, потом синими чернилами, — когда подвернулась оказия. Чем интересно, что Юнна сообщает мне из Москвы о своих американских впечатлениях. Опускаю почти все, связанное с взаимными просьбами.)
Это был кратчайший из снов, со всеми предписанными этому жанру кошмарами и вожделеньями. Но у вас я была абсолютно счастлива, и мне хотелось, чтобы Ленин салат был нескончаем и вечен…
Иосиф необычайно красив, хоть и взял одежду напрокат у героев Чаплина: это его старит, всасывает в старческий обмен веществ; ритм скелетный и мышечный, а также сосудистый — лет на шестьдесят. Но жизненная сила — в полном здравии, ореол светоизлучения плотен и высок. Если он перестанет вынюхивать свою гибель, то проживет еще до 60-ти, а то и дольше, влюбится и натворит чудес, а также сочинит гениальную прозу, стихи и кучу всего. Но он, к сожалению, охотно дает питерской братии примерять тайком свою королевскую мантию, свою премию и крошить свой триумф, как рыбий корм в аквариуме.
Смотреть на это страшно — они погасят его своими слюнями, соплями и трудовым пóтом холодненьких червячков. Помните, в «Машеньке»? «…а червячок-то, в обчем, холодненький». Общения с ним не было у меня, можно сказать, никакого. Но что-то все-таки было, не имевшее ни места, ни времени. Думаю, что наобщался со Скушнером и Голышевым — до рвоты, а я к этим «герольдам могильной слизи» не приближаюсь и веду себя с ними грубо. Желчно, без механической улыбки. Бываю даже зубастой, как восточная маска, — отгоняю рычаньем эти скушнерманские полипы с присосками, ибо любовью своей они высосали бы из меня силу и пламя. Им-то всё мерещится, что струится из них пастерначий «свет без пламени», — хрен вот! писи сиротки Хаси из них струятся, а Иосифа спешат они сделать своим «крестным отцом», загнать в могилу (чтобы не взял свои слова назад!) и усыпать ее цветуечками.
И не могла я ему ничего такого сказать, ибо ползали они по его телу, и меня от этого так тошнило, что я занавесилась вéками Вия. Но слегка мы позабавились все же на пресс-конф. в «Нью Репаблик», где Иосиф говорил очень мало, очень механически и без особого блеска, но явно держал в рабстве всех кочегаров этого паровоза. Он сказал, что поэзия выше политики, и лично мне это в его исполнении драгоценно. Но тут Саша громко зашептал «я согласен, согласен», озираясь победно-трусливым личиком. И тогда я спросила у Иосифа, не он ли написал: «Я впустил в мои сны воронёный зрачок конвоя»??? Сославшись на активность подсознания в ночное время, он подал знак — и пресс-конф. прекратили!!!
Кстати, почему-то не попал в печать дивный ответ Фазиля о Ельцине: «Это — трагическа фигура, он хотел из десяти брежневских лилипутов сотворить одного гулливера». 16-го я читала статью в «Вашингтон пост», и там этой фразы не было, а Фазиль был представлен, на мой взгляд, неравноценно. Я все же Фазиля очень люблю, он питерцам — не чета, живой божий дар…
Письма присылайте мне запросто, но лучше без фамилии на обратном адресе, поскольку за время моего отсутствия несколько похолодало… А звонить вы мне можете всегда и в любое время нашей ночи, но без фамилий, ибо контора пишет, а имя — вещь множественная, в отличие от сочетания с фамилией… Письма пишите мне самые нейтральные, вегетарианские, никакие…
(Откуда этот страх в разгар гласности и перестройки? Мы с Леной в англоязычных книгах и статьях не всегда лестно отзывались о Горбачеве, а в его конфликте с Ельциным взяли сторону последнего, и таможенники, пропуская иммигрантскую периодику, вырывали из нее мои (и наши) статьи: «Соловьев нас (?) не любит». Однако до нашего — совместного и сольного — возвращения в русскую словесность, включая политическую, осталось всего-ничего. Юнна струхнула, перестраховывалась, но заметано — и я стал подписывать письма инициалами или затейливыми псевдонимами.)
2. 5. 88
Получила два письма — все мы ужасно рады, что хоть на время заглохла пыточная эра безответных открыток. Теперь, после нашего свиданья («как ждет любовник молодой…»), яснее проступают сквозь бумагу картинки эпистолярной реальности: мамин приезд, Осин вечер (в Куинс-колледже), котячьи неги. Мне только жаль безмерно, что не видела Жеку, все еще маленького мальчика, сочиняющего прелестные рассказы… Если вы приедете, счастью нашему не будет конца, устроим елку в любое время года!
Фазиль очень хорош, я его обожаю, но всегда помню, что он существо совокупное, повязанное сложными путами с разными соседями и могучими кучками. Он — великий артист и очень большой писатель, и знает, что за это ему всё спишется. Мы не можем быть душевно близкими в силу моей категорической несовокупности, которая пугает его, хоть он прекрасно ко мне относится. Вот свежий пример: Межиров наехал вечером на подвыпившего актера (вариант Межирова, рассказанный мне уже Нью-Йорке, куда он бежал от правосудия, но всем объявил, что от «Памяти», которая вот-вот захватит власть, что актер был из алкашей-прыгунов и проч.), огляделся по сторонам, сунул актера в сугроб, умчался и разобрал машину — до винтика. Но в окно глядела старушка, и все всплыло… Следователь припер, поэт сознался. Актер поздно угодил в больницу и умер. Евтушенко написал «ввысь», что Межиров всегда страдал непонятными странностями. Все в восторге! Я в ужасе! На этом уровне примирения быть не может.
21. 6. 88
…Сереже Довлатову — привет от меня, книги его могли бы сейчас у нас без труда выйти в свет, если бы кто-то влиятельный, вроде Рязанова и Евт., о том пёкся. Но думаю, что уже через год (если все будет бурлить, как сейчас) можно будет пробить в журнале (легче в Ленинграде!) его публикацию. Во всяком случае, при всех возможностях я обещаю упоминать его имя на солидных сборищах, а свои обещания, как известно, я всегда исполняю качественно и вовремя.
(Юнна способствовала публикации Сережиных рассказов и «Иностранки» в «Октябре», а также посмертного тома в «ПИКе». Трудно поверить, но Довлатова нужно было тогда пробивать, пусть Юнна, с ее эгоцентризмом и чем-то еще, чему не хочу искать определения, и преувеличивает в разы свою роль. Юнна же написала трогательное стихотворение памяти Довлатова. Она была в Нью-Йорке, видела его незадолго до смерти, загоняла бытовухой (как прежде меня), и, редкий случай, Сережа еще до отъезда визитера из СССР ударился в запой, который кончился его смертью. Юнна здесь ни при чем — множество других обстоятельств. По ее словам — Лене Довлатовой, — она уничтожила все Сережины письма; некоторые она давала мне читать либо читала вслух по телефону — когда мы оба жили в Москве. Об их отношениях в Нью-Йорке я рассказал в нашей с Леной Клепиковой книге про Сережу, восстановив заодно уничтоженные письма — того стоили.)
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Вознесенский. Я тебя никогда не забуду - Феликс Медведев - Биографии и Мемуары
- Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова - Биографии и Мемуары / Кино
- О других и о себе - Борис Слуцкий - Биографии и Мемуары
- «Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном - Синтия Л. Хэвен - Биографии и Мемуары / Поэзия / Публицистика
- Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов - Биографии и Мемуары / Кино
- Сталкер. Литературная запись кинофильма - Андрей Тарковский - Биографии и Мемуары
- Культ Высоцкого. Книга-размышление - Уразов Игорь - Биографии и Мемуары
- Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого - Валерий Перевозчиков - Биографии и Мемуары
- Владимир Высоцкий. Сто друзей и недругов - А. Передрий - Биографии и Мемуары
- Я лечила Высоцкого - Зинаида Агеева - Биографии и Мемуары