С. Михалков. Самый главный великан - Л. Салтыкова

Почти каждый день мы ходили пить кофе. «Тимофею мороженое, пожалуйста», – говорил дядя Сережа. И потом я делался все старше, и официанты, подходя к нам говорили: «Тимофею – мороженое». Я кивал.

Думаю, во многом благодаря дяде Сереже я стал журналистом. Он часто заводил со мной разговор о выборе пути. Не помню, чтобы кто-то еще также серьезно и внимательно слушал, почему я не разумею в точных науках, а в гуманитарных, кажется, разумею.

Я рано пошел в школу, и мне не было шестнадцати, когда я ее закончил.

– Может, ты будешь писателем? – спросил дядя Сережа. И прибавил: – Давай-ка, друг, ты попробуешь писать.

Я думал, он скажет: «Пойди в такую-то газету, скажи, что ты от Михалкова». Но нет. Он сказал иначе: «Напиши, как ты из двух старых велосипедов с помойки сделал один новый. Так напиши, как мне рассказывал. Понимаешь? В точности так. Пиши и представляй себе меня. Вот я слушаю… Значит, хорошо пишешь. Вот я заскучал… Значит, ты впал в занудство. Зачеркни.

Переделай. Потом обязательно напечатай свой рассказ на машинке. Кому хочется там почерк разбирать?… Должно получиться три странички. Не больше. Понял? И неси в редакцию. Если им не понравится, приноси, я посмотрю, в чем там дело».

Я так и сделал. Все получилось с первого раза. И моя судьба определилась. Я принес напечатанную в газете заметочку дяде Сереже. Он сказал: «Поздравляю. Вот тебе на счастье. Береги старикашку. Старичков надо беречь, они удачу приносят». Он вложил мне в ладонь маленький брелок. И я никогда не расстаюсь с ним.

Он мне приносит удачу.

Юрий Сбитнев[41] ОН помогал всем…

Кто не знает дядю Степу? Дядю Степу знают все! Мне было два с небольшим, когда родился дядя Степа. В три мама прочла мне книжку с картинками об этом дяде, в четыре я ее прочитал сам. А в восемнадцать без малого стал сам дядей Степой. Дело в том, что среди своих сверстников был я чуть ли не самым маленьким, заморышем. И вдруг всего за год вымахал в почти двухметрового дылду, естественно, получив кличку Дядя Степа, и она сопровождала меня еще очень долго. Так что с Сергеем Владимировичем Михалковым я был повязан крепко – с детских лет до возмужания.

Будучи уже в звании «молодого поэта», попал впервые на какое-то очень серьезное писательское собрание. Оно происходило в только что открывшемся Большом зале ЦДЛ. На сцене стол президиума, за ним человек двадцать известных московских писателей. Мы с моим другом Колей Анциферовым сидим на галерке, весьма гордые тем, что приобщены к жизни писательского союза. Я всматриваюсь в лица президиума, многих знаю по книгам стихов и прозы, по портретам и фотографиям в печати. Все они – небожители, самые главные из писателей, достигшие права быть избранными… Они поочередно поднимаются на трибуну, и глагол их жжет сердца людей – зал аплодирует, восторженно принимает каждого. Нет пока и в помине ни скептиков, ни ниспровергателей, ни сомневающихся и тэ дэ и тому подобных. Все едины в верности происходящему и произносимому с трибуны. И вдруг Коля Анциферов наклоняется ко мне и шепчет в самое ухо: «Юра, ты можешь вспомнить по имени хотя бы одного из героев книг выступающих и сидящих в президиуме?»

Тогда, в послевоенное десятилетие, появилось много достойных книг, интерес к литературной периодике рос не по дням – по часам, в стране был несомненный читательский бум, я и сам читал многое запоем… Но, увы! В тот момент не мог определенно назвать ни одного литературного героя, ставшего всенародно известным. Ни одного! Кроме… дяди Степы! Так случилось тогда… Но так всегда происходило в русской национальной литературе. Много званых, но мало избранных.

Историческая личность Сергея Владимировича громадна, он во многом – отражение и истории Советской страны, и государственного безвременья, которое мы все еще переживаем. Он в сути своей многогранен, скажу более – многолик в самом добром понимании этого определения. Многое говорено о его необыкновенной судьбе, о непростом жизненном пути, о его «непотопляемости» в любые времена, сказано много правды, приплетено много лжи, злопыхательства, зависти… Но одно несомненно: Сергей Владимирович Михалков, являя миру многие подлинные лица свои, никогда не пользовался личиной – маской, кою с большой охотой и даже восторгом пялили на себя его современники. Был он суть от сути и плоть от плоти носителем национального русского характера. Как известно, сие считалось в мире вековечной загадкой. Было и, слава Богу, остается до сих пор…

В пору работы Михалкова в Союзе писателей России мы почасту называли его дядя Сережа. Ему это нравилось. Но панибратства и амикошонства он не терпел. Умел поставить нахала на место какой-либо удивительно яркой шуткой либо острым словом. Не многим позволял называть себя по имени и только тем, кого считал друзьями. Помню, как один из подвыпивших писателей за праздничным столом, прилепившись к Сергею Владимировичу, постоянно повторял: «Сережа, Сережа». Тот безмятежно пропускал это мимо ушей и словно бы не замечал новоявленного друга, но вдруг в какой-то момент привлек к себе и добродушно, с милым своим заиканием, сказал: «Д-дорогой, я разрешаю тебе называть меня просто: С-сергей Владимирович…»

Однажды один из друзей, работавших в Союзе писателей с Михалковым, уговорил меня сменить «вольные писательские хлеба» на штатную должность, тогда только появившуюся – помощник председателя правления Союза писателей России. Лично Сергея Владимировича я тогда не знал да и не очень жаждал ответственной службы, мне всего дороже была моя писательская свобода. Однако на уговоры друга поддался, уважая его искреннее отношение ко мне и заботу о бытовом благополучии. Писательскую судьбу я тогда только начинал, и прокормиться тем самым «вольным хлебом» было трудно.

К встрече с Сергеем Владимировичем для собеседования я решил подготовиться тщательно. Перечитал всю его публицистику, стихи, басни, драматургию, даже стенографические записи выступлений прочитал… Друг мой сообщил, что Михалков хочет встретиться со мной глаз на глаз. Мы и встретились. Я уже не помню подробностей того разговора, но меня поразило то, что он тоже, как и я, подготовился к беседе. Сергей Владимирович явно прочитал то немногое, что я успел написать. Интересовался, над чем сейчас работаю, собираюсь ли лететь в Сибирь (это было в пору моих странствий по Нижней Тунгуске). Я честно ответил, что сплю и вижу этот край. Разговаривать с ним было легко, хотя и непросто: то и дело звонил прямой телефон и даже «вертушка» – кремлевская связь. После этого звонка он явно озаботился и попросил секретаршу вызвать машину. Я понял, что время, отведенное на собеседование со мной, истекло, но не было и слова произнесено о моей предстоящей работе. И вдруг он, уже поднимаясь из-за стола, сказал очень просто и ясно, обращаясь ко мне на «ты» и по имени: «На кой ляд тебе работать помощником у Михалкова. Я писатель и ты, Юрий, писатель! Тебе что, деньги нужны на жизнь?» В деньгах я тогда действительно нуждался, но у меня хватило ума в этом не признаться. Как-то само собой высказалось: «Да мне и самому не хочется становиться служивым человеком…». – «Зачем понадобилось ему… – он назвал имя моего друга, – тебя из писателей разжаловать?». И засмеялся совершенно неожиданно, как это умел только он. Через несколько дней я получил долгосрочную творческую командировку от Союза в северо-восточные области Сибири. Там я впервые осознал себя профессиональным писателем, Нижняя Тунгуска стала моей творческой родиной.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});