Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Предпринимала ли в своем "боевом" настроеніи А. Ф. какіе-нибудь реальные шаги для противодѣйствія революціи, не удовлетворенная той мягкотѣлостью (по выраженію большевиков — Покровскій) которую проявлял Николай II? В письмѣ 3-го, мы знаем, она писала, что "не может ничего сдѣлать из страха повредить, так как не имѣет никаких извѣстій"... "теперь она только мать при больных дѣтях". Ну, а раньше? В тѣх же "Послѣдних Новостях", в номерѣ от 30 апрѣля 24 г. появилась нѣсколько странная статья, автор которой скрылся под псевдонимом Z. Он расширил рамки темы о "тѣх", которые участвовали в "этом", и говорил о планѣ, который осуществлял "тріумвират" в лицѣ Царицы, командующаго войсками Хабалова и военнаго министра Бѣляева. Это одна из версій легендарнаго "протопоповскаго" проекта: провоцировать революцію и подавить ее пулеметами. На основаніи каких-то матеріалов ген. Аверьянова, которые будут опубликованы, автор говорил о 500 пулеметах, оставленных для этой цѣли в Мурманскѣ из числа присланных для фронта. "Документы" эти до сих пор не были опубликованы, и, слѣдовательно, разсужденія Z должны быть отнесены к области исторической фантастики, для которой нѣт мѣста в историческом повѣствованіи[256].

Реально мы знаем только о свиданіи А. Ф. с ген. Ивановым в ночь с 1-го на 2-ое марта. В передачѣ Иванова при допросѣ в Чр. Слѣд. Ком. рѣчь шла о пріѣздѣ Царя, о необходимости создать правительство, пользующееся довѣріем и т. д. "Только не поручусь, — добавлял генерал, — что она сказала слово: "отвѣтственное". Естественно, Иванов не стал передавать то интимное, что между ними могло быть говорено. Но вот разсказ вел. кн. Николая Мих. занесённый им в дневник. Человѣк. этот довольно страстно не терпѣл Царицу, — в его дневникѣ попадаются квалификаціи, которыя трудно в печати повторять. "Государыня, — записывал Ник. Мих., — казалось очень хорошо владѣла собой и была невозмутимо спокойна. Она увѣряла генерала, что энергичными дѣйствіями он легко может возстановить порядок в Петроградѣ... что все это возстаніе ничто иное, как недоразумѣніе, ...что мало вѣроятно, чтобы он (Император) рѣшился отречься от престола, и если бы даже он это сдѣлал, то это было бы только для того, чтобы успокоить умы и в пользу наслѣдника, а в виду несовершеннолѣтія послѣдняго установить регентство под ея попеченіем. Иванов был ошеломлен всѣм этим разговором, старался показать невозможность итти на Петроград и должен был сознаться, что он может принять только единственное рѣшеніе вернуться в Могилев". Почти не приходится сомнѣваться в том, что это позднѣйшая запись из вторых рук, — даже дата указана ошибочно: ночь с 2-то на 3-е[257]. Совершенно невѣроятно, чтобы А. Ф. могла с Ивановым говорить об отреченіи. Судя по письму А. Ф, 2-го, если она побуждала Иванова к активным дѣйствіям, то не в сторону Петербурга, а на освобожденіе Николая II, попавшаго в западню происками "революціонеров". "Милый старик Иванов сидѣл у меня от 1 до 2.30 час. ночи и только постепенно вполнѣ уразумѣл положеніе"... "Я думала, что он мог бы проѣхать к тебѣ через Дно, но сможет ли он прорваться? Он надѣялся провести твой поѣзд за своим".

Вся обстановка, вырисовывающаяся из приведенных данных, заставляет по иному подойти к моменту, когда А. Ф. получила сообщеніе об отреченіи Царя, и нѣсколько болѣе осторожно и по другому интерпретировать остальныя "таинственныя" слова в ея письмах. Этот момент, очевидно, пришелся уже на вечерніе или предвечерніе часы, а не на утренніе, и, начав писать письмо послѣ полученной от кн. Палѣй информаціи, центром которой был все же "идіотскій" манифест, А. Ф. заканчивала, письмо послѣ разговора с в. кн. Павлом. Припомним, что по предположенію автора статьи в "Пос. Нов.", А. Ф. должна была получить от в. кн. Пав. Ал. сообщеніе "не только о голом фактѣ отреченія, но и о мотивах этой перемѣны намѣренія" (т. е. о замѣнѣ сына братом). Великій Князь мог сам знать только то, что сообщили Гучков и Шульгин, — и то, вѣроятно, с чужих слов. Ничего специфическаго, поясняющаго "таинственныя слова" Пав. Ал. сообщить не мог. В интервью, напечатанном в "Русской Волѣ", со слов Великаго Князя так разсказывалось о посѣщеніи им дворца 3 марта: "У меня в руках был свѣжій номер "Извѣстій" с манифестом об отреченіи. Я прочел его А. Ф. Об отреченіи А. Ф. ничего не знала. Когда я закончил чтеніе, она воскликнула: "не вѣрю, все это — враки, газетныя выдумки. Я вѣрю в Бога и армію. Они нас еще не покинули". Мнѣ пришлось разъяснить опальной царицѣ, что не только Бог, но и вся армія присоединилась к революціонерам. И лишь тогда бывшая царица повѣрила кажется, в первый раз поняла или постаралась понять все то, к чему она, Гришка Распутин и Протопопов привели страну и монархію". Слишком очевидно, что конец сказан для толпы. Но интервью не документ, на который можно твердо опираться. В данном случаѣ прежде всего бросается в глаза одна несуразица — упоминаніе об "Извѣстіях", в которых яко бы уже 3-го был напечатан манифест. Самое большое, что могло быть в руках Пав. Ал. — это "летучка", выпущенная днем Совѣтом с кратким извѣщеніем об отреченіи, — о ней говорят Ломоносов и Шульгин[258].

Гораздо важнѣе другая загадка, которую ставит приписка А. Ф. в письмѣ, помѣченном 4-м марта. В ней говорится: "Только сегодня утром мы узнали, что все передано М.(ишѣ), и Бэби теперь в безопасности — какое облегченіе".

Вѣдь 4-го были одновременно опубликованы оба Манифеста — и отреченіе Николая II, и отреченіе Михаила! Единственное как будто бы возможное объясненіе заключается в предположеніи, что жена и мать послѣ полученія "ужасающих" для нея свѣдѣній была в состояніи, граничащем почти с невмѣняемостью. Душевная экзальтація истерической женщины должна была дойти до крайних предѣлов, и в таком состояніи писалось -письмо 3-го (конец его) и письмо 4-го. По первому впечатлѣнію она обратила вниманіе только на то, что отрекся Царь. Она пытается сказать ему слово успокоеніе... в минуту "безумнаго страданія". Письмо преисполнено какой-то исключительно проникновенной нѣжностью любящаго существа...

"Я вполнѣ понимаю твой поступок, о мой герой! Я знаю, что ты не мот подписать противное тому, чему ты клялся на своей коронаціи". Зачѣм дѣлать искусственное предположеніе, что здѣсь имѣется в виду "передать наслѣдство сыну"? Неужели, не ясно, что дѣло касается совсѣм другого — отказа от самодержавія, признанія и конституціи", внѣ которой должен стоять "Помазанник Божій". Еще Витте отмѣтил, что послѣ 1905 г. Николай II продолжал считать себя "неограниченным монархом". Теократическія представленія Царя создались отнюдь не под вліяніем только жены. В ранніе годы ее в придворных кругах считали даже проводительницей при Дворѣ, конституціонных настроеній. Потом... ее захватили тенета мистики, и она, дѣйствительно, стала какой-то "политической Эгеріей" самодержавія. И в представленіи Царя, и в представленіи Царицы самодержец отвѣтственен перед Богом. "Я несу за всѣ власти, мною поставленныя, перед Богом страшную отвѣтственность и во всякое время готов дать в том отчет", писал Царь в том же письмѣ Столыпину 10 декабря 1906 г. Переложить отвѣтственность за ошибки на "правительство", как предполагал, напримѣр, великокняжескій проект манифеста 1-го марта, морально было непріемлемо для Николая II.

Мистическія представленія о власти находились в рѣзкой коллизіи с реальной жизнью. В февральскіе дни положеніе сдѣлалось безвыходным. "Ты спас царство твоего сына и свою святую чистоту"... Царь не сдѣлался клятвопреступником. Наслѣдник не связан присягой, и его царствованіе может быть конституціонным. Так, мнѣ кажется, слѣдует толковать "таинственныя слова". В экзальтаціи, быть может, А. Ф. и продолжала вѣрить в чудо, которое должно совершиться и которое вознесет царя "снова" на престол. Бог должен вознаградить "мученика". Но больше всего и скорѣе всего это — слова утѣшенія.

В сгущенной атмосферѣ мистических упованій, как-то трудно предположить, что дѣло могло итти о тонко задуманном коварном планѣ сознательной "поддѣлки" историческаго акта. "Нить Аріадны" не могла итти в тѣ дни из Царскаго Села. Могла ли самостоятельно возникнуть иниціатива такой политической интриги в головѣ того, кто "наивно думал, что он может отказаться от престола и остаться простым обывателем"? Сам нѣсколько наивный придворный истріограф ген. Дубенскій, сказавшій процитированныя слова в Чр. Сл. Ком., не дооцѣнивал, допустим, врожденное "лукавство" вѣнценоснаго "сфинкса". Перед нами пройдет еще яркое свидѣтельство лица из иной среды, совсѣм уже враждебной, которое разскажет о тон, как вѣнценосец, скинув тяготѣвшія на нем историческія бармы мономаховой шапки, оживал и дѣлался "человѣком". То будет свидѣтельство Керенскаго, непосредственно наблюдавшаго послѣдняго императора в заключеніи в Царскосельском дворцѣ[259].

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

МИXАИЛ II