Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

час, а если это не поможет ускорить процесс – иди на Большой Гнездниковский, бери Сербина под жабры, требуй от него результаты, можешь угрожать своим табельным оружием. Я позвоню из больницы.

Глава 18

Идиот

Зайдя к секретарю Лидии Павловне, Грених попросил разрешения воспользоваться ее телефоном. Он не стал звонить от Фролова. Набрав номер приемного покоя Басманной больницы и заговорив, как ему самому казалось, нарочито громко, он попросил узнать, как поживает пациентка хирургического отделения Агния Павловна Грених. Ему было сложно городить шута при сотрудниках следственного отдела и прокуратуры губсуда, тем более при вытаращившей глаза Лидии Павловне, которая даже затаила дыхание, чтобы не упустить ни единого слова из уст профессора. Он чувствовал себя круглым дураком, но следовало убедить шпионов Швецова, что Грених собирается сейчас навестить супругу, хотя у него были совсем иные планы.

Медсестра, судя по раздавшемуся в ухе грохоту, положила трубку сверху телефонного аппарата и побежала справляться у врача. Он ожидал ответа, мучаясь угрызениями совести, стыдом, страхом за жизнь Аси, в состоянии которой повинен сам, поскольку не нашел смелости воспретить ей заниматься собственным дознанием. Казалось, через вечность на том конце провода зашуршало, закряхтело, что-то свистнуло, царапнуло и голос сообщил:

– С ней все хорошо.

– Передайте, что я сейчас буду, – дал отбой и поспешил к выходу.

Едва он вышел из здания, как от толпы ждущих хлеб у пекарни № 1 кооператива «Коммунар» отсоединилась тень и скользнула вслед за ним по тротуару в сторону Большой Дмитровки, превратившись в самого обычного прохожего в таких же, как у Грениха, шляпе и двубортном пальто с поднятым воротником. За ним следили – Швецов действительно очень боялся за свою жизнь и за сохранность своей тайны. Прохожих на улице было немного, порой только Грених и его хвост; и оба направлялись в сторону Страстного бульвара.

Константин Федорович собирался навестить мать Коли, к которой у него имелось несколько вопросов, но он не хотел, чтобы прокурору стало об этом известно. Поэтому пришлось пойти на крайность и изобрести способ избавиться от хвоста.

Впереди загрохотал трамвай № 6, плотно, но не битком, набитый людьми.

Грених вскочил на подножку, схватившись за поручень, и стал протискиваться внутрь. Казалось, можно было рассчитывать на красивое исчезновение из поля зрения. Но трамвай шел в сторону площади Свердлова, бывшей Театральной, то есть в обратном направлении. Шпион этот маневр Грениха видел, дождался неспешно тащившегося вагона и тоже в него заскочил. Но, пока он совершал свой прыжок, Грених снял шляпу и стал протискивался в толпе, одновременно стягивая с себя и пальто. Неизвестный уже начал продираться сквозь тесно сомкнутые плечи пассажиров, когда профессор, незамеченный, вышагнул из трамвая в другие двери, прошел мимо вагона по тротуару и благополучно завернул обратно в Столешников переулок. Встав за выступ стены, он проследил за тем, как трамвай, набирая обороты, уносится вдаль, набросил на голову шляпу, вдел руки в пальто, поднял воротник и пошел к Тверской по другой дороге.

Где живет Колина мать, он вычитал из дела, в которое были занесены старые и новые адреса всех подозреваемых в убийстве доктора Бейлинсона. Ольга Витольдовна поступила весьма странно, оставив сына одного в квартире с дядей. Все ли она знала о его прошлом? Что одобряла и в чем потворствовала? Как складывались их отношения, были ли они заодно? А может, Швецов нарочно велел ей съехать? И почему она бросила ребенка на произвол судьбы?

Поднявшись на третий этаж жилого дома, окнами выходящего на красное с белыми колоннами размашистое здание Музея революции, бывшего когда-то Английским клубом, а в дни войны – госпиталем, Грених придавил кнопку звонка. Ему открыла сама Ольга, тотчас дернувшись назад и попытавшись хлопнуть перед профессором дверью. Тот успел просунуть ботинок и колено в проем.

– Не торопитесь, – тихо произнес он, придерживая дверь локтем. – Я по поводу Коли.

– А что с ним? – с вызовом спросила она, но в лице скользнула тревога.

– Это ведь не сын Николая Ивановича? – Грених следил за ее лицом, за тем, как оно вытянулось и окаменело, подтверждая его догадку. – Вы Колю в честь супруга назвали, пытаясь сгладить вину?

Она молчала, явно сбитая с толку осведомленностью судебного медика.

– Он родился через девять месяцев после того, как ваша усадьба чуть не пошла с молотка.

– Теперь понятно, откуда Майка так математику хорошо знает, – с ненавистью ответила она. – Есть в кого.

Мать Коли хотела хлопнуть дверью, Грених едва успел выдернуть ногу, чтобы не ушибить колено, но неожиданно она потянула ручку на себя и уставилась на гостя тяжелым, испытывающим взглядом.

– Откуда вам это известно?

– Мне многое известно, – загадочно дернул уголком рта Грених.

Она сжала зубы и отошла в сторону, пропуская его в квартиру.

Это было богатое жилье какой-то ее подруги – по первому взгляду, артистки Большого. Стены увешаны наполовину коврами и гобеленами со сценами соколиной охоты, какими-то репродукциями античной живописи, наполовину афишами, в гостиной справа у тахты, покрытой белым меховым покрывалом, стояли в ряд манекены в театральных облачениях времен Моцарта и Марии-Антуанетты, всюду белые парики, разноцветные камзолы, корсеты, шляпы с яркими плюмажами, у окна, занавешенного тюлем, – стол, заваленный нитками, иголками, выкройками и портняжными лентами. Тут же книжный шкаф, кресло-качалка, на подоконнике единственного окна точно такой же красный патефон, как и в квартире Ольги Витольдовны. Подруга была не артисткой, а театральной костюмершей, и Грених с облегчением выдохнул, остро осознав, как он не любит театров и всего театрального. Казалось, как только он приближался к чему-то связанному со сценой, сразу же случалось несчастье.

Ольга Витольдовна глубже запахнула свой черный шелковый халат-кимоно, указала на стул у стола с выкройками и швейными принадлежностями, сама села напротив.

– Как там Коля? – перво-наперво спросила она.

– Не знаю. Не видел его больше недели. В школу не ходит – домашний арест.

– Да, Коля не сын Николая Ивановича, – быстро заговорила она. – Расскажу вам историю его рождения, чтобы вы не думали, что в ней замешано преступление. Если дело коснется суда… я бы хотела заручиться… вашей помощью как врача-эксперта. Ведь, скорее всего, вы будете всех нас освидетельствовать, не так ли?

Она горько усмехнулась.

– Наверное, – подтвердил Грених, не желающий ее убеждать, что воображать будущее рано. Это качество часто толкает людей на необдуманные поступки, срывает с языка потаенное и скорее изобличает правду, чем любой допросчик.

– Тогда вам лучше заранее знать кое-что. Это история одного лета, единственной ошибки, стоившей нескольких разрушенных жизней. Все началось задолго до моей свадьбы