Необъятный мир: Как животные ощущают скрытую от нас реальность - Эд Йонг

целое.

Дэниел Киш завидует дельфинам. «Подводная эхолокация – это в определенном смысле неспортивно, – сообщает он мне. – Там сама среда – огромное подспорье. Если уж в воздухе, который еле-еле проводит сигналы, получается эхолоцировать…» Ему об этом известно, как никому другому. Киш не изучает летучих мышей. И дельфинов он тоже не изучает. Он вообще не изучает эхолокацию.

Он ею пользуется.

Я пробую щелкнуть языком – получается приглушенный чмокающий звук, словно в воду кинули камешек. У Дэниела Киша щелчок другой – четче, суше, намного громче{683}. Он похож на щелчок пальцами, вырывающий вас из раздумий и возвращающий к действительности. Щелкать подобным образом Киш тренируется почти всю свою жизнь.

Родившись в 1966 г. с агрессивной формой рака сетчатки, Киш в возрасте семи месяцев лишился правого глаза, а в год и месяц – левого. Вскоре после утраты второго глаза он начал щелкать. В два года он периодически вылезал из кроватки и отправлялся осваивать дом. Однажды ночью он вскарабкался на подоконник в своей комнате, вывалился из окна на клумбу и потопал по заднему двору, не переставая щелкать. Он помнит ощущение акустически прозрачного сетчатого забора и большого дома с другой стороны. Помнит, как перебирался через забор, а потом через другие такие же, пока кто-то из соседей наконец не вызвал полицию и полицейские не вернули его домой. И только намного позже Киш узнал, что такое эхолокация и что именно ею он пользуется практически с тех самых пор, как начал ходить.

Сейчас Кишу идет шестой десяток, и он по-прежнему воспринимает мир посредством щелчков и их отраженного эха{684}. Я встречаюсь с ним у него дома, в Лонг-Бич, штат Калифорния, где он живет один. Внутри дома ему нет необходимости эхолоцировать, он и так наизусть знает, где что. Но когда мы выходим прогуляться, щелчки оказываются очень кстати. Киш шагает уверенно и энергично, находя препятствия на уровне земли с помощью трости, а все остальное воспринимая с помощью эхолокации. Мы идем по обычной жилой улице с домами, и он очень точно описывает, что нас окружает. Он различает, где начинается и заканчивается каждый дом. Распознает, где крыльцо, а где кусты. Понимает, как припаркованы машины вдоль дороги. В одном месте над тротуаром нависает ветка разросшегося дерева, и я машинально пытаюсь предупредить Киша, но в этом нет нужды. Он непринужденно пригибается. «Если бы не эхолокация, я бы, конечно, стукнулся об эту ветку», – говорит он мне.

Помимо летучих мышей и зубатых китов эхолокацией – в упрощенной форме– пользуется еще несколько животных. С помощью ультразвуковых щелчков иногда ориентируются небольшие млекопитающие, в том числе различные землеройки, обитающие на Карибах щелезубы (похожие внешне на землероек) и мадагаскарские тенреки (похожие на ежей){685}. Некоторые крыланы, которые вроде бы эхолоцировать не должны, издают крыльями щелкающие звуки, позволяющие им различать разные текстуры{686}. Хорошо слышные щелчки производит гуахаро, или жирный козодой, – крупная южноамериканская птица, питающаяся фруктами; возможно, они помогают ему не плутать в пещерах, где он ночует{687}. С той же целью, вероятно, щелкают и саланганы – небольшие насекомоядные птицы из семейства стрижиных{688}. И как демонстрирует собственным примером Киш и многие другие, человек тоже способен ориентироваться в пространстве с помощью эхолокации[207]{689}.

Эхолокация у человека не такая сложная и тонкая, как у летучих мышей и дельфинов, но, как любит напоминать Киш, у тех как-никак была фора в несколько миллионов лет. Зато у Киша имеется способность, которой нет ни у летучей мыши Зиппер, ни у малой косатки Кины, – речь. Он может облечь свои ощущения в слова. Казалось бы, вот оно, великолепное решение философской дилеммы Нагеля: пусть мы никогда не узнаем, каково быть летучей мышью, но есть же Киш, сейчас он объяснит нам, каково быть Кишем. Однако он в основном описывает свои совершенно не зрительные ощущения в зрительных терминах, хотя не помнит и не может помнить о том, как ощущается зрение. Оконные стекла и гладкие каменные стены, дающие четкое эхо, для него «яркие». Листва и неровные камни, порождающие эхо поглуше, – «темные». Щелкая, Киш получает серию «вспышек», словно чиркает спичками, огонек которых на миг озаряет темноту. «Помимо меня на планете живет семь с половиной миллиардов зрячих, так что, хочешь не хочешь, манеру изъясняться перенимаешь у них», – объясняет он. И поскольку он не знает, как это – видеть по-настоящему, а я не могу во всей полноте представить, как ощущается эхолокация, нас по-прежнему разделяет барьер, который не преодолеть словами. Мы оба силимся вообразить себе чужой умвельт, пытаясь общим для нас языком описать опыт, в котором не совпадаем.

Когда эхолокацией пользуются вымышленные персонажи – вспомним Тоф Бейфонг из мультсериала «Аватар: Легенда об Аанге» (Avatar: The Last Airbender) или Сорвиголову из вселенной комиксов «Марвел»[208], – их способность обычно изображается в виде расходящихся светлых концентрических линий, обрисовывающих контуры объектов на темном фоне. Дух эхолокации тут отчасти уловлен правильно: Киш действительно получает некое ощущение окружающего трехмерного пространства. Но поскольку ему, в отличие от летучих мышей, недоступны ультразвуковые частоты, разрешение у его эхолокатора гораздо ниже. Контуры размыты. Объекты распознаются не столько по очертаниям и границам, сколько по плотности и текстуре. Эти свойства, говорит Киш, «примерно как цвет эхолокации». Пытаясь осмыслить его сенсорный мир, я представляю себе акварельную скульптуру, возникающую в сознании при каждом щелчке. Окружающие объекты отображаются в виде нечетко очерченных клякс, «оттенки» которых означают разные текстуры и плотность[209]. Дерево, рассказывает мне Киш на прогулке, звучит как твердый вертикальный столб, на который водрузили сгусток помягче и побольше. Деревянный забор звучит мягче, чем кованый, но оба звучат тверже, чем металлическая сетка. На его улице чеканный звук массивной деревянной двери, зажатый между двух более размазанных звуков растущих рядом кустов, сообщает Кишу, что он уже рядом с домом. Порой его сбивает с толку неожиданное сочетание текстур. Мы проходим мимо машины, припаркованной на не полностью бетонированной дорожке: под колесами бетон, а под днищем трава. Киш останавливается и уточняет у меня, действительно ли кто-то поставил машину на газоне.

Для Киша эхолокация означает свободу. Он гуляет по городу, ездит на велосипеде, ходит в одиночные пешие походы. И он такой не один. Как минимум с 1749 г. известны истории о слепых, которые без посторонней помощи передвигались по людным улицам, или (в более поздние века) объезжали препятствия на велосипеде, или катались на многолюдном катке{690}. Человек пользовался эхолокацией за сотни лет до того, как появилось это понятие. Исторически такую способность было принято называть «лицевым зрением» или «чувством преграды». Как и в случае с летучими мышами, ученые полагали, что обладатели этих умений кожей чувствуют едва уловимые изменения воздушного потока. А сами обладатели чаще всего и понятия не имели, откуда берутся их ощущения[210].

Вот, допустим, Майкл Супа. Студент-психолог Супа был слепым с детства. В повседневной жизни он неплохо чувствовал преграды на расстоянии, но объяснить, как у него это получается, не мог. Он подозревал, что здесь как-то замешан слух, поскольку он часто щелкал пальцами или каблуками, определяя дорогу. Проверять это предположение он начал в 1940-е гг.{691} Собрав студентов в большом зале, Супа выяснил, что нескольким из них – одному такому же слепому и двум зрячим, но с завязанными глазами, – удается по слуху определить местонахождение большой древесно-стружечной плиты. Лучше всего у них это получалось в обуви на паркете, хуже – в носках на ковре, и совсем не получалось с заткнутыми ушами. В другом, еще более наглядном эксперименте Супа завязывал напарнику глаза и просил, взяв микрофон, двигаться к плите. Сидя в соседнем звукоизолированном кабинете и слушая происходящее в зале через наушники, Супа был способен понять, где находится плита, и сказать напарнику, когда остановиться.

Так совпало, что эти эксперименты проводились примерно в то же время, когда Гриффин и Галамбос работали с летучими мышами. Публикуя в начале 1944 г. результаты своих исследований, Супа сослался на статьи о летучих мышах, и Гриффин, введя чуть позже в том же году термин «эхолокация», уже описывал эту способность не только у летучих мышей, но и у слепых, цитируя Супу{692}. Но если об эхолокации у летучих мышей теперь знают все, то об эхолокации у человека – очень немногие. Кишу по сей день попадаются исследователи эхолокации, «даже не слыхавшие, что человек тоже может эхолоцировать, – рассказывает он. – Человеческим биоэхолокатором пренебрегают, считая его слишком грубым и примитивным для изучения». Я думаю, это потому, что слепота