Чертополох. Излом - Варвара Шихарева

Послеобеденное время мне предстояло провести в сосредоточении и молитвах, но я, покинув святилище, вышла в сад – стены Мэлдина действовали на меня подавляюще, к тому же в саду за мною не следили сразу столько излишне пристальных глаз. Да и дышалось мне в саду гораздо привольнее.

Время до вечера я провела в одной из беседок, вернувшись в свои комнаты лишь тогда, когда мелкий дождь начал перерастать в настоящий ливень.

Едва я ступила на порог своего временного убежища, как тут же поняла, что тут в мое отсутствие снова побывали. Некоторые вещи оказались не на своих местах, а внимательно осмотрев все углы, я обнаружила за статуей Малики змеиный выползок.

Высохшая шкура была просто пропитана ненавистью – не прикасаясь к ней голой рукою, я осторожно смела подклад и, приоткрыв окно, выкинула выползок в сад.

После чего, плотно закрыв ставни, сотворила перед ними отвращающий зло знак. Перешла к дверям и, опечатав их такой же защитой, плотно задвинула щеколду.

Простая задвижка вряд ли бы устояла против по-настоящему сильного рывка, но я не думала, что Брина решится открыто вломиться ко мне в комнату.

Я не ошиблась – проснувшись ночью от какого-то невнятного шороха, я услышала тяжелые шаги в коридоре, а переведя взгляд на окно, заметила за ним какую-то неясную тень, но не успела даже толком испугаться, как та исчезла.

Шаги тоже внезапно стихли, и сколько я ни вслушивалась и ни вглядывалась в окружающую меня темноту, ничего странного больше не заметила. С тем и уснула.

А утром, за завтраком, выяснилось, что место Брины пустует.

После преломления хлеба Матерь Ольжана, заметив, как жрицы переглядываются меж собой и косятся на пустую лавку, заметила, что Брина провинилась второй раз и теперь отбывает наказание в нижнем храме.

От такой новости жрицы, казалось, перестали дышать – тишина воцарилась такая, что стук внезапно оброненной на пол ложки показался просто оглушительным.

Когда же мы с Матерью Ольжаной остались наедине, Старшая, перед тем, как углубиться в пояснения сути ментальной атаки, спокойно заметила, что она-де крепко держит свое обещание и мне ни о чем не стоит беспокоиться. Брина больше ко мне не приблизится.

После этих слов дурное предчувствие захлестнуло меня, точно волна:

– И что же с ней сталось?

– Ничего страшного. – Ольжана отмахнулась от моего вопроса, точно от назойливой мухи. – Просто теперь уготованный этой самонадеянной сестре урок не оставит ей времени для глупых мыслей и действий.

Я молча склонила голову. Было ясно, что более подробного ответа я не получу, а вскоре и у меня самой более не осталось времени для пустых размышлений.

Пояснив мне все о ментальных щитах, Матерь взялась за воздействия на волю и разум, и, честно говоря, я бы с радостью забыла часть ее уроков. И не удивительно. Матерь совершенно искренне считала людей чем-то вроде ярмарочных кукол, которых дергают за нитки на потеху толпе.

Взявшись за мое обучение, Старшая более не скрывала своего отношения к людям, а те ее взгляды, что мне удалось перехватить, свидетельствовали об одном: приехавшую из Дельконы гостью Матерь Ольжана считает такой же куклой и теперь терпеливо ищет те нити, которые и меня обратят в послушную игрушку…

Все это было совсем невесело, но еще больше меня выводила из себя вездесущая Лариния.

Смуглянка точно поставила своей целью не оставлять меня в одиночестве даже на час – из-за ее прилипчивого внимания я не только не могла приблизиться к послушнице, что написала памятную мне записку, но даже не могла быть предоставлена сама себе.

Стоило мне выйти в сад и попытаться найти укрытие в одной из беседок, как следом за мною появлялась и Лариния. Усаживалась рядом и начинала рассуждать о цветах, земле и прочих садовых делах, причем мои односложные ответы ее не смущали.

На молитве и на обеде смуглая жрица неизменно оказывалась по правую руку от меня, и даже в собственной комнате найти покой было невозможно.

Иногда я едва успевала встать с колен после молитвы, как Лариния уже окликала меня из-за закрытой двери, а если не получала ответа, то начинала стучать.

Когда же я впускала ее, жрица врывалась в комнату, точно ураган, с тем, что, по ее мнению, было мне необходимо.

Мази и настойки, цветные нити и иголки с пяльцами, свечи, дополнительная миска каши или кружка молока с кухни и даже пуховая подушка.

Отказы не помогали – Лариния просто уходила, оставляя меня наедине с подарком… Ровно для того, чтобы с утра взяться за прежнее.

Не зная, что и думать на такие проявления внезапной дружбы, я старалась даже не прикасаться к дарам, но вот подушку, заподозрив подклад, все же распорола.

И не нашла в ней ничего, кроме пуха…

Тем не менее Лариния явно чего-то от меня добивалась – по тому, как надоедливая жрица закусывала губы в случае моих отказов, я видела, что они ее злят, но эта злость никогда не пробивалась наружу.

Так теперь и шли мои дни – изнуряющее выматывающее обучение и неотвязное внимание Ларинии, которое я мысленно называла удавкой, поскольку жрица действительно душила меня своим навязчивым дружелюбием.

Кроме того, я обнаружила, что при совместных молитвах со служительницами Малики я не ощущаю ни умиротворения, ни покоя – слова молитвы точно увязали в какой-то невидимой преграде, которая окружала святилище Милостивой.

Самое странное, что, когда я обращалась к Малике в саду, под открытым небом, или у себя, такого ощущения тщетности и холодной пустоты не возникало…

Задумавшись над этим неожиданным открытием за вечерней трапезой, я не сразу обратила внимание на слишком уж сладкий вкус травяного отвара, а когда, поморщившись от заполнившей рот приторности, отодвинула от себя глиняную кружку, Лариния уже была тут как тут:

– Что случилось?

– Ничего, просто питье переслащено.

Смуглянка, не чинясь, тут же придвинула к себе мою кружку, отхлебнула, скривилась и, ни слова не говоря, подала мне воду, а я осушила едва ли не половину чаши, стараясь прогнать неприятный привкус. Если бы обитательницы Мэлдина хотели меня отравить, они бы уже давно попытались это сделать… И уж тем более не пили бы отраву следом за мною!

…По окончании же ужина Лариния неожиданно заметила, что я выгляжу слишком утомленной, а потому нуждаюсь в отдыхе, и удалилась.

Я же поспешила воспользоваться столь желанным одиночеством и улизнула к себе. И хотя не чувствовала ни недомогания, ни сонливости, дрема сморила меня сразу же, как только я коснулась головою подушки.

Охватившие меня видения были необычайно яркими, а снился мне не кто иной, как Ставгар Бжестров.

Словно я вновь заговариваю для него монету с платком, но в это раз мой запрет не останавливает Высокого.

Ставгар склоняется ниже, его губы соприкасаются с моими, и от этого поцелуя будто огонь разливается по жилам. На какой-то миг мне становится безразличной и судьба обряда, и собственноручно возведенная между мною и Бжестровом стена…

Ноги подкашиваются, и хочется лишь одного – чтобы Ставгар не разрывал поцелуй, не выпускал меня из кольца своих рук. Но, вопреки моему желанию, Бжестров все же отстраняется – я вижу его исступленное лицо, потемневшие от желания глаза, но сейчас это меня не пугает.

Ставгар же, шепча, что любит, вновь склоняется надо мной. Покрывает частыми, быстрыми поцелуями шею и грудь, а его руки ласкают и нежат мою кожу.

Ответом на его яростное и в то же время нежное домогательство становится охватившее меня нестерпимое желание близости. Оно заставляет изогнуться дугой, впиться ногтями в плечи Бжестрова, а из моего горла вырывается стон:

– Боги, как сладко!

А еще через миг звук собственного искаженного страстью голоса наконец-то отрезвляет меня.

Вспомнив о так и незавершенном обряде и о возможном гневе Лучницы, я что есть силы отталкиваю от себя Бжестрова:

– Нет! Мы не должны…

И в тот же миг все плывет у меня перед глазами.

…Пробудившись, я не сразу смогла сообразить, где я и что со мною происходит. Голова по-прежнему шла кругом, лоб горел, точно в лихорадке, а тело словно бы еще ощущало привидевшиеся ласки.

Желание близости, острое и какое-то мучительное, заставляло меня одновременно задыхаться от жара в крови и дрожать от охватившего тело озноба.

Все еще слабо отдавая себя отчет в том, что делаю, я кое-как выбралась из кровати и, шатаясь, добралась до окна. Рванула на себя тяжелые створки, и в комнату хлынул холодный воздух из сада.

Он нес в себе первое ледяное дыхание близящейся зимы и запах увядающих цветов, а я пила его, точно лекарство, совершенно не обращая внимания на то, что стою у окна в одной рубахе, а мои ступни холодит каменный пол.

Неистовое желание по-прежнему держало меня в тисках, разливалось по телу горячечным огнем, но свежий воздух немного прояснил мысли, и в тот же миг мои пальцы еще крепче вцепились в оконную створку. Отвар! Меня все же опоили, и струящееся сейчас лавой по жилам желание имело отнюдь не естественную природу.