Лабиринт Ванзарова - Чиж Антон

Филер Попков распоряжение помнил: должен дать тревожный свисток, чтобы засада из 205-го пришла на помощь. Но время позднее, а вошедший не представлял опасности. Чего зря людей тормошить.

– Кто такой? – спросил филер, держа под прицелом.

– Приезжий, изволите знать… Приехал из Саратова на праздник к родным… Только с поезда… Поселился в «Англии»… И тут такие страсти… Ой, батюшки, – говорил он, умильно окая и вытягивая руки до невозможности. Что казалось забавным.

– Как зовут?

– Перепелкин, Тихон Ефимыч… Мы… Торговля рыбой и икрой… Товар свежайший, качество отменное… В столицу есть намерения возить… Напугали так, что сердце чуть не выпрыгнуло… Что же это творится…

Саратовец казался мирным обывателем. Попков еще терялся в сомнениях.

– Как в номере оказались?

– Как положено: заплатил, поселился… Портье ключ выдал от двести четвертого.

– Это двести второй.

– Ох, батюшки, огляделся… Устал с дороги… Простите сердечно… Так обмишурился… Совсем запутался в столице…

Все объяснилось: провинциальный простофиля перепутал номер. Хорошо, что тревогу не поднял. Попков еще подумал: наверно, в гостинице ключи подходят ко всем дверям. В отчете надо указать фамилию постояльца из 204-го, Курочкин непременно спросит.

– Паспорт имеется? – напустил строгости филер.

– Паспорт? А как же… Как без паспорта в столицу ехать. Не положено.

– Показывайте.

– Не могу.

– Это почему?

– Руки подняты…

– Так опустите уже, – сказал Попков, отводя ствол револьвера.

Гость саратовский засопел, полез в пальто, из глубин вынул паспортную книжечку, вежливо протянул.

– Извольте, господин хороший.

Сделав три шага, Попков взял паспорт.

Раскрыть не успел и не понял, что случилось. Внезапная сила сбила с ног, повалила на пол, придавила так, что ни шевельнуться, ни вздохнуть. Револьвер выпал. Горло надавило лезвие.

– Тихо, филер, тихо, – проговорил вроде тот же, но уже другой голос, без дурашливости и провинциального говорка. – Резать могу долго… Нам никто не помешает. Рыпаться будешь?

Горло Попкова издало булькающий звук.

– Вот и хорошо… Как звать?

– Поп… ков… – смог пробормотать придушенный.

– Попков… Давно в отряде?

– Год…

– Повезло тебе, Попков… Разговор у нас будет простой, уговаривать некогда. Отвечать сразу. Понял?

Послышался жалкий стон.

– Молодец, догадливый… Ну что, Попков, хочешь умереть сразу и без мучений?

26 декабря 1898 года, суббота

Оригинальная новость.

В Петербурге, по полученным нами сведениям, устраивается фабрика для изготовления самосветящихся обоев. Изобретение это принадлежит французскому гражданину Шарльруа, который продал право на выделку их в России за 45 000 рублей господину Л. О. Хелевскому. Комната, оклеенная подобными обоями, принимает ночью фантастический вид, и рисунки на обоях становятся заметными без постороннего освещения.

«Петербургский листок», 26 декабря 1898 года 58

Заснул сразу и спал без сновидений. Проснулся ровно в полночь. Как показывал настенный матник.

Ванзаров встал с обширного кожаного дивана с высокой спинкой, на котором могло поместиться человек пять, и подошел к окну. Из окна виднелся угол Гороховой улицы, за ним часть Александровского сада перед Адмиралтейством. Сад спал, укрытый снежным покрывалом. По улице носились ночные тени среди бликов тусклых фонарей.

Он прислонил лоб к холодному стеклу. Что-то такое явилось во сне, что отозвалось неясной тревогой. Смутной и неопределенной. Будто нечто важное было упущено. А теперь робко стучалось в закоулке мыслей заблудившимся путником, которого не пускают на постоялый двор.

Неприятность заключалась в том, что Ванзаров не мог поймать сбежавшую мысль. Нечто такое, что было на виду, буквально перед глазами, а он упустил, как слепой. Искал, а плутовка не давалась, мелькнула и спряталась в самых глухих мыслительных дебрях. В которые сейчас не добраться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Ванзаров вернулся к дивану. Уселся на мягкие упругие подушки. Спать не хотелось, он был полон сил. Легкий голод не в счет.

В этой комнате, служившей местом отдыха офицеров охранки, он провел более пяти часов. Охранное отделение располагалось в доме градоначальства, не имело камер для арестованных. Их приводили на допрос, затем отправляли по ближайшим тюрьмам. Особо опасных содержали в Петропавловской крепости. Ванзарову сделали поблажку: оставили под присмотром караульных с винтовками и штыками. Караул скучал в коридоре, изредка поглядывая, что поделывает важный арестант.

Сбежать отсюда легко. Не надо прыгать в окно. Скакнуть с третьего этажа и остаться целым не удалось бы и фокуснику Гудини. Ванзаров мог просто выйти. Правда, караульные оказались бы немного помяты и беспомощны. Штыковым боем они владели, а справляться с борцовскими приемами не обучены. Солдатиков Ванзаров пожалел. Но не только. В случае побега начальник охранки поднял бы на ноги всю полицию и жандармский корпус вдобавок, отдав приказ стрелять на поражение. Такого подарка Пирамидов не заслужил.

Получив от ротмистра Мочалова папку с показаниями и многозначительный взгляд, Ванзаров присел к квадратному столу, за которым офицеры пили чай и закусывали. На столе имелся округлый поднос с графином и четверкой стаканов. Кормить арестованного не полагалось. Потому что он еще не был арестованным. Голод Ванзаров залил стаканом теплой воды и раскрыл показания. Почерк мадемуазель Клубковой не мог рассказать о ней ничего. Почерка попросту не было. Показания напечатаны на пишущей машинке, свидетель оставила подпись:

«С моих слов записано верно, что собственноручно заверяю».

Далее, как полагается, следовали фамилия, имя, отчество и дата. В слове «Прокофьевна» буква «П» показалась знакомой. Ванзаров извлек записку, которую нашел в одежде Федора Морозова. Без подтверждения Лебедева сомнения оставались, но не слишком значительные.

Он вернулся к начальному листу. Свидетель дал показания примерно на десять лет каторги. Если суд будет мягок. Оказалось, что Ванзаров нанял Клубкову, чтобы она сыграла светскую даму, супругу шефа политической полиции. Ей было приказано уговорить добродушного и наивного начальника охранки доставить из Петропавловской крепости арестантку, которая там содержалась.

Мало того, мадемуазель Клубкова показала, что Ванзаров составил коварный план: должны были погибнуть князь Оболенский, шеф политической полиции, его жена и даже министр Горемыкин, который чудом не приехал в тот роковой вечер. Все ради того, чтоб «бросить грязную тень» (так в протоколе) на охранное отделение и лично полковника Пирамидова. Несчастная жертва сообщила, что Ванзаров после провала заговора держал ее взаперти, подвергал побоям, насилию и отнял паспорт. Она чудом спаслась, долго скрывалась и не могла выходить на сцену. Пока не решилась прийти с покаянием к единственным спасителям, охранному отделению. Сообщников Ванзарова бедняжка назвать не смогла, видела их мельком. Однако при очной встрече опознает непременно.

Пирамидов дал волю фантазиям. В машинописном виде с подписью они выглядели как настоящие. Ванзаров закрыл папку и кликнул караул, чтобы вызвали ротмистра. Мочалов явился суровым, как Эриния, богиня мщения.

– Ознакомились? – спросил он, пряча папку за спину, будто могли отобрать.

– Познавательно, – ответил Ванзаров, звякая горлышком графина о стакан.

– Готовы сделать признание?

Арестант позволил себе неторопливыми глотками осушить стакан, испытывая терпение ротмистра.

– Торопитесь, Николай Илларионович?

– Это в ваших интересах, Ванзаров.

– Мне спешить некуда.

– У вас полчаса.

– Сначала позвольте насладиться очной встречей с вашим свидетелем.

Мочалов хотел сказать что-то умное, но только скрипнул портупеей.

– Вы об этом пожалеете.