Васек Трубачев и его товарищи - Валентина Осеева

Над рекой медленно вставал рассвет. На берегу сонно и нежно попискивали птицы. От воды поднимался лёгкий туман. Показалось и скрылось какое-то село с белыми хатами. Выросли из тумана неподвижные высокие тополя, мелькнула на пригорке утонувшая в вишняке пасека. И снова загустел на берегах лес…

Лодка плыла и плыла, уносимая течением неизвестно куда.

Неожиданно выступила громадная тень полуразвалившейся мельницы. Неподвижно торчало занесённое илом мельничное колесо. Река в этом месте сильно суживалась и, обегая колесо, с гулким шумом падала вниз с позеленевших от времени брёвен плотины. Лодка с разбегу врезалась носом в берег. Мазин вскочил. Петька протёр кулаками глаза. Оба вылезли из лодки, тревожно оглядываясь.

– Старая мельница, – шёпотом сказал Мазин. – Постереги лодку, а я разузнаю, что там.

Он, пригнувшись, побежал к мельнице. Старая, почерневшая от дождей и времени, она тяжело накренилась над водой. Заросшая мохом крыша осела, из неё торчали голые балки. Узкие окошки с выбитыми стёклами покосились набок.

Ступеньки глубоко вдавились в землю и буйно заросли крапивой. Наглухо забитая досками дверь давно не открывалась. Везде было тихо. Мазин осторожно обошёл мельницу со всех сторон. В одном месте трухлявые доски разъехались, и в стене зияла чёрная дыра.

«Не мудрено было пану повеситься тут», – усмехнулся про себя Мазин. И вдруг замер от неожиданности и удивления. Перед ним стоял Игнат.

– А ну, поверни назад, хлопче! – тихо и внушительно сказал он.

* * *

Петька, оставшись один, недолго сидел в кустах. Любопытство мучило его.

– Мазин! Мазин! – тихонько звал он товарища, не смея самовольно покинуть наблюдательный пост.

Мазин не откликался. Терпение Петьки лопнуло. Он вылез из кустов и решительно направился к мельнице. Но внезапно выросла перед ним крепкая, коренастая фигура Федьки Гузя. Он стоял, широко расставив ноги, и таращил на Петьку круглые светлые глаза:

– Ты чего тут?

– Мельницу хочу посмотреть, – сказал Петька и, небрежно покачиваясь, свернул вправо, пробуя обойти Гузя.

Но Федька тоже двинулся вправо. Петька забрал влево – Гузь подался влево и ещё шире расставил ноги.

– На мельнице пан повесился! – сказал он, делая страшные глаза.

– И сейчас висит? – вежливо осведомился Петька.

– И посейчас там.

– Вот я и хочу на него посмотреть. Сроду не видел панов – ни живых, ни мёртвых, – заявил Петька, решительно наступая на Гузя.

Федька заложил два пальца в рот и издал короткий свист.

Петька вспылил:

– Ты чего свистишь? На кого намечаешься? Думаешь, испугал? А ну, тронь! Он боком подскочил к Федьке и упёрся плечом в его плечо. – А ну, тронь!

Гузь громко задышал ему в ухо, но не отстранился.

Петька крепче нажал на его плечо.

– На мельницу не пущу! – рявкнул Гузь, засучивая рукава и переходя в наступление.

Оба подпрыгнули и, обхватив друг друга поперёк туловища, покатились в траву. На драку выбежали два мальчика. Один был Мазин, другой – Игнат Тарасюк. Игнат Тарасюк глянул на катающихся по траве ребят, спокойно зачерпнул шапкой из реки воду и вылил на головы дерущихся. Петька и Гузь отскочили друг от друга, фыркая и отряхиваясь.

Петька бросился к Мазину:

– Я им дам! Они меня на мельницу не пускают! Небось к нам в Слепой овражек ходят. Ихняя, что ли, мельница? Пойдём, Мазин!

Он рванулся вперёд, но Мазин схватил его за руку.

С другой стороны снова выросли Гузь и бледный, но решительный Игнат.

– Нечего тебе на мельнице делать. Я сам раздумал туда идти, – сказал Мазин.

– Почему это? Я хочу посмотреть! – не сдавался Петька.

– Ладно, поворачивай! – Мазин взял Петьку за плечи и повернул его назад.

Петька искоса взглянул на товарища и замолчал. Игнат дружески улыбнулся Мазину и как ни в чём не бывало сказал:

– А вас ребята ожидают. Василь говорил, что если сегодня не придёте, то сам пойдёт вас искать.

– Придём, – растерянно ответил Мазин.

– А что, не слыхать ничего про вашего Митю? – с сочувствием спросил Игнат.

Но Мазин не ответил. Он думал о мельнице.

Игнат беспокойно оглянулся, снял с головы кубанку и сверкнул на Гузя сердитыми глазами.

– Они ж на лодке подъехали, – словно оправдываясь, сказал Федька.

– А где ж это вы лодку взяли? – заинтересовался Игнат, только теперь заметив спрятанную в кустах лодку.

– У фашистов отняли! – похвалился Петька, победоносно глядя на Гузя.

– У фашистов? Не врёшь? – Федька вытянул шею и с уважением поглядел на недавнего врага.

– А что нам врать? Пустяк дело! – хорохорился Петька.

Игнат быстро оглядел лодку и, поманив пальцем Мазина, тихо сказал:

– Вы вот что: уходите отсюда… Понятно? А лодка нам останется…

– А вам зачем? – поинтересовался Мазин.

Игнат вздохнул:

– Да так… може, сгодится на что-нибудь… рыбу ловить…

«Знаю я зачем», – подумал Мазин.

– Бери, если надо, – тихо сказал он Игнату.

Игнат снова наклонился к лодке.

Федька торопливо объяснял мальчикам дорогу. Показал ближнюю тропинку.

– Мазин, а лодка? А лодка как же?.. – заволновался Петька.

Мазин нетерпеливо оборвал его:

– Когда я что-нибудь делаю…

– Ну?

– Значит, делаю!

Петька пожал плечами. Он привык понимать своего друга с полуслова, но сейчас он ничего не понимал. Спорить же было бесполезно.

Поднявшись в гору, Мазин оглянулся. На берегу никого не было. Туман рассеялся, и старая мельница была хорошо видна. Она стояла чёрная, заброшенная, низко накренившаяся к воде. Всё казалось в ней пустынным и неживым…

Но это только казалось.

Мазин не мог видеть, что внутри мельницы, на чердаке, в туманном свете, падающем из слухового окна, стоял на коленках перед ящиком Коноплянко и что-то быстро прилаживал.

Рядом с ним, примостившись на брёвнах, сидела учительница из Ярыжек. В руках у неё был блокнот и карандаш.

«Говорит Москва! Говорит Москва!» – раздался спокойный голос диктора.

ДНЕВНИК ОДИНЦОВА10 июля

Дорогой мой дневник! Ничего я не пишу теперь. Что ни подумаешь написать, всё нельзя. Мы живём у дяди Степана. Он очень строгий и бранит нас иногда, если заслуживаем, но зато и жалеет нас. Совсем мы были бы сиротами без Мити, если бы не он. Добрый и, главное, на папу моего очень похож. А больше всего я полюбил его за то, что он один раз взял на колени Жорку и стал с ним шутить, а я тут же стоял. Ребят никого не было. Тогда он посмотрел на меня, спустил Жорку на пол, а меня обнял и говорит: «А теперь я с другим сыночком посижу. Ну, рассказывай, Коля, что у тебя на душе». Я стал про родителей говорить, а он слушал и всё спрашивал… И мы так долго, долго вдвоём сидели! Вот какой дядя Степан! Если бы враги на него напали, я бы умер, а защитил его. И Трубачёв тоже, и все наши ребята.

Хорошие тут люди, только ни о ком писать нельзя. Придётся кончать дневник. Я с Трубачёвым советовался, – он говорит, что когда всё кончится и мы победим, то тогда всё вспомним и запишем. А пока мы тоже хвебухведем хвебохверохветься хвес хвефахвешихвестахвеми.

Хвекохвеля Хвеохвединхвецов.

Глава 32

На пасеке

Залаял Бобик. На крыльце стояла женщина и, прикрыв глаза рукой, смотрела на подходившего Васька:

– Ты к Матвеичу?

Васёк остановился около крыльца.

Бобик прыгал на него, лизал ему щёки, нос.

– Знает, видно, тебя собака?

– Знает.

Васёк не решался сказать, что пришёл к Матвеичу, и молча играл с Бобиком, разглядывая незнакомую женщину. У неё было круглое лицо с глубокими складками около губ. Тёмные косы, обёрнутые в два ряда на голове, серебрились сединой, голубые глаза смотрели вопросительно. Из вышитых рукавов украинской рубашки были видны большие спокойные рабочие руки. Серый нитяный платок покрывал её плечи; прячась от солнца, она набрасывала его на голову, завязывая узелком под мягким подбородком.

– Матвеич сейчас придёт. Садись.

Она села на крыльцо. Васёк тоже присел на нижней ступеньке, не смея пройти в хату.

– Я – Оксана. Слыхал обо мне? – просто сказала незнакомая женщина.

Васёк радостно удивился:

– Это вы? Сестра Сергея Николаевича? Моего учителя?.. Я слышал, я ещё давно слышал!

– От Сергея Николаевича слышал?

– От всех слышал!

– А от учителя своего слышал? – настойчиво спрашивала Оксана.

– Ну да! Он всем нам говорил, что у него сестра Оксана… то есть тётя Оксана… есть… – запутался Васёк.

Женщина засмеялась. От голубых глаз её протянулись к вискам тонкие морщинки.

– Это я тебе тётя. А учителю твоему – сестра. Я его маленьким ещё помню, он на моих руках рос. – Она пригладила волосы, грустно улыбнулась. – Большим-то и не видела никогда.

Ваську стало жаль её:

– Он хороший… Строгий такой… и ласковый. Сильный… ужас! Просто силач!

– А маленький худой был, лёгонький. Бывало, выйду с ним на крыльцо, зовут меня девчата на улицу песни петь, а он уцепится руками за мою шею – не оторвёшь… – Оксана вздохнула. – А какой уж теперь стал, и не знаю – не довелось повидаться… – Она расправила на коленях юбку, поглядела на свои руки. – Рубашку ему вышила. Может, он такую-то и носить не будет – городской стал.