Цесаревич (СИ) - Старый Денис

Через два дня стали подходить передовые отряды турок. Первая попытка форсирования Дуная была предпринята ниже по течению в шести верстах от ближайшего укрепления Измаила. Казаки выявили скопление сил неприятеля, и Фермор успел подвести артиллерию и ударить по османскому воинству, уже частью перебравшемуся на наш берег реки. Виллим Виллимович было выказал сомнение в необходимости препятствования переправе, но мой нагоняй, как и общее непонимание всех офицеров о нерешительности командующего, сделали свое дело и случилась первая крайне неприятная для турок ситуация. Да, риск был, но эффект неожиданности и в некотором роде удача, что дивизия Василия Петровича Капниста еще не ушла в свой рейд, сыграли свою роль. Да и калмыки с казаками прибыли с подмогой. Русские ударили по перебравшемуся через Дунай авангарду противника. В итоге семь тысяч неприятельского войска двухсотые, чуть меньше трех тысяч трехсотые, из тех, кто еще имел шансы выжить. Что настораживало — никто в стане османов не побежал, сражались турки с остервенением даже, когда начался полный разгром. Отсюда и их большие потери. Из-за упорства неприятеля были и у нас убитые — до трех сотен погибших, чего можно было избежать [подобное соотношение потерь вполне в духе, к примеру, русско-турецкой войны 1768 года].

Еще три дня ничего не происходило — наша мобильная группа маневрировала вдоль берега, напротив неприятеля. Но на четвертый день турки пошли в решительное наступление. Не считаясь с потерями, они плыли на плотах и каких-то лодках, подошедшие наши два пакетбота работали на раскол стволов, но плацдарм неприятель занял. Эта переправа фанатичным османам далась огромной кровью. Наша же мобильная группа не успела вовремя среагировать и планомерно отступить, от чего четыре орудия были потеряны, как и более ста пятидесяти солдат и казаков. Русские потери были бы еще больше, если бы не помощь кораблей.

— Вам пора, я не просто настаиваю, Ваше императорское Высочество, прикажите меня казнить, но в осаженном городе Вам делать нечего, — Фермор настаивал на моем скором отъезде, пока Измаил еще не был взят в окружение.

Я это и сам понимал. Как говориться: «Мавр сделал свое дело, пора и честь знать». Прибыло более чем достаточно вооружения, провианта и фуража, мною лично проведены беседы с предводителями калмыков, башкир, иными иноплеменниками, как и с казаками. Увидел, что именно сделано в Измаиле и еще раз похвалил себя, что вытянул из ссылки Миниха. Так что свою задачу воодушевить войска, показаться перед русским воинством, проконтролировать логистику, все это было сделано, можно и уезжать. Необходимо посетить Яссы, встретится там со знатью, дать денег переселенцам на обустройство, целых три телеги серебра везу. Но только тем положено будет вспомоществование, кто решит принять подданство Российской империи.

Измаил нельзя было назвать непреступной крепостью. Знал я описание той твердыни, что в иной истории покорилась героическому и решительному натиску Суворова, да и был в прошлой жизни в музее битвы в самом, на тот момент украинском городе. В Измаиле, в двадцать первом веке, была грандиозная панорама штурма, вполне адекватные и эрудированные музейные работники. Я тогда решился помочить ноги в грязно-сером Дунае, который сейчас больше похож на «голубой», воспетый в вальсах, пришел на городской пляж, а он оказался на территории некогда существовавшей крепости, память о которой сохранилась в музее, ну и в небольшой части полуразрушенной стены с воротами.

Та крепость конца восемнадцатого века была верхом инженерной мысли современности, просто с невообразимым рвом, бастионами и множеством пушек. Построить такие масштабные укрепления, у нас не было времени. Но и без этого успели соорудить три дополнительных земельно-деревянных бастиона, каждый из которых сообщался подземным переходом с цитаделью. Между бастионами был вал, ров, равелины с артиллерийскими позициями. Взять наши укрепления возможно только профессионалами своего дела и то морем пролитой крови.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Выявил я за время своего присутствия и много нарушений и небрежности. В принципе, такая инспекция и была одной из главных целей моего вояжа. Армию нужно обучать учету и дисциплине. Воевать — это лишь итог большой работы по созданию условий для солдата и военачальника. Мой же статус помогал пробить стену непонимания там, где это было крайне сложно сделать командирам. Прав был Суворов, тот военачальник, в иной реальности, когда говорил, что интенданта, отслужившего уже некоторое время на своем месте, можно без угрызений морали расстреливать — по любому найдется за что.

Ну и состоялись первые вручения медалей «За Отвагу», трех «Георгиевских крестов» и присуждено звание Героя России с вручением золотой звезды и «Ордена Славы» — ротмистр Валишевский первым удостоился этой награды. Сейчас герой, который не позволил коннице противника ударить во фланг артиллеристов, излечивается от ранения и будет отправлен с оказией в Хаджибей и после в Петербург. Всем были выплачены деньги, и уже в солдатской среде наметилось повышение боевого духа, многие захотели награды, особенно когда к ним дается и такая деньга, что доброго пахотного коня купить можно, или корову с теленком. Остается только размышлять, почему раньше нельзя было удостоить солдат такой мотивацией воевать, они же теперь за награду турок голыми руками рвать станут.

За день до полного взятия в осаду Измаила я, в сопровождении трех сотен моей личной казачьей гвардии отправился в Яссы.

*…………*……….*

Петергоф

26 мая 1750 года

Екатерина Алексеевна пребывала в унынии. Активная и деятельная женщина с большим усилием принимала роль жены наследника престола. Всего-то жены. Да, она издательница, занимается организацией двух школ и еще трех больниц. Все это важно и полезно, даже сперва дела сильно увлекали. Но Екатерина желала большего, начиная охладевать к своим деяниям. Она следовала принципу, по которому может начать дело, но в итоге поручить реализацию проекта профессионалу. Екатерина искала таких людей, обращалась за помощью даже к канцлеру, находила человека, а после только наблюдала, как все спорится и без ее участия.

Когда рядом был Петр, Катэ почти забывала об унынии. Да и когда было скучать, если муж рядом? Петр — это ураган! Сам весь в делах, привлекает ее к работе, и потом постель, которая редко успевала остыть. Женщина привыкала к постоянным плотским утехам, а потом он уезжал и Екатерина томилась.

Мысли завести любовника появлялись у молодой женщины часто, даже были примечены несколько кавалеров, могущих скрасить одиночество жаждущей любви женщины. Но то, как повел себя Петр Федорович с Сергеем Салтыковым, как до неприличия был ревнив, — Екатерина страшилась реакции мужа. Ну, и еще одно сдерживало ее… Катэ была почти уверена, что Петр был весьма хорош в постели, пусть она и не знала иных мужчин, но при дворе бытовали вполне фривольные разговоры и обсуждения, в ходе которых Екатерина анализировала и свою супружескую жизнь.

Великая княгиня понимала, что является политической фигурой и что может, или даже обязана, стать объектом для интриг, не боялась этого, принимая, как неизбежное.

— Великолепный прием, Ваше Высочество! — восхищалась Марфа Егорьевна Шувалова.

— Благодарю Вас, Марфа Егорьевна. Слышать от Вас похвалу, дорогого стоит, — устроительница приема Екатерина Алексеевна отвечала любезностью лучшей подруге императрицы.

Для Катэ было удивительно, когда Петр Иванович Шувалов не только пришел сам на бал, но и со своей женой. Было сюрпризом для всего «Молодого двора», что пришла любимая подруга Елизаветы Марфуша. В отсутствии государыни весь свет общества соизволил развеяться у Екатерины Алексеевны, прознав, что сама Елизавета Петровна публично дала разрешение на прием, да еще и в Петергофе. Без влияния Ивана Шувалова, тут точно не обошлось.

Государыня в этот раз отказалась брать кого-либо на богомолье в Холмогоры, и было странно, что Марфа не сопровождала императрицу. Елизавета сама поехала исполнять епитимью к месту заключения «брауншвейского семейства», часто останавливаясь по дороге и совершая пешие переходы. Ну как переходы, ехала она на карете, гуляла, пила ликеры, а утром останавливалась и шла, не долго, да и как можно совершать дальние переходы, когда отдышка съедает уже через треть версты, заставляя задыхаться и кашлять, да бок правый колоть начинает. Однако, болезненная женщина босиком, своими изнеженными ногами идет по дороге, придерживается строжайшего аскетизма на время этого пути, расстоянием редко более полверсты — это нужно было действительно согрешить, чтобы так себя мучить. Уж какие грехи государыни были причиной такой епитимьи стоило только гадать.