История России с древнейших времен. Книга III. 1463—1584 - Сергей Соловьев

Глинский писал в Москву, что для его дела и для дела теперь великокняжеского самое благоприятное время, потому что в Литве войска не в сборе, а от других стран помощи нет; Василий отвечал, что немедленно шлет в Литву своих воевод и чтоб Глинский тоже не медлил. Глинский начал свое дело. С семьюстами конных ратников он переправился через Неман, явился в Гродно, подле которого жил тогда Заберезский, и ночью велел окружить двор последнего; два иностранца, находившиеся в службе Глинского, взялись быть орудиями кровавой мести своего господина: один — какой-то немец Шлейниц — ворвался в спальню к Заберезскому, другой — турок — отсек ему голову, которую на сабле поднесли Глинскому; тот велел ее нести перед собою на древке четыре мили и потом утопить в озере. Покончивши с главным врагом, Глинский разослал конницу свою искать и бить других враждебных ему панов литовских, а сам, набирая все более и более войска, удалился в Новгород.

Тогда Сигизмунд заговорил другим языком с Москвою. Он вторично прислал сюда за миром, предлагая в посредники Менгли-Гирея крымского, и в то же время пытался возбудить против Василия брата его, дмитровского князя Юрия Ивановича: литовские послы явились к последнему с просьбою, чтоб принял на себя ходатайство о мире между Москвою и Литвою; но за этою просьбою следовали тайные речи. «Узнали мы о тебе, брате нашем, — велел сказать ему Сигизмунд, — что милостью божиею в делах своих мудро поступаешь, великим разумом их ведешь, как и прилично тебе, великого государя сыну; не малые слухи до нас дошли, что многие князья и бояре, покинувши брата твоего, великого князя Василия Ивановича, к тебе пристали, и всякие добрые слухи о тебе слышим, что нам очень приятно. Мы хотели с братом твоим, великим князем Василием Ивановичем, быть в мире и союзе на всякого недруга; но он, обрадовавшись отчинным нашим пограничным городам и волостям, землям и водам, с нами житья не захотел. Так мы, брат милый, помня житье предков наших, их братство верное и нелестное, хотим с тобою быть в любви и в крестном целованьи, приятелю твоему быть приятелем, а неприятелю — неприятелем и во всяком твоем деле хотим быть готовы тебе на помощь, готовы для тебя, брата нашего, сами своею головою на коня сесть со всеми землями и со всеми людьми нашими, хотим стараться о твоем деле, все равно как и о своем собственном. И если будет твоя добрая воля, захочешь быть с нами в братстве и приязни, то немедленно пришли к нам человека доброго, сына боярского: мы перед ним дадим клятву, что будем тебе верным братом и сердечным приятелем до конца жизни».

Неизвестно, что отвечал на это князь Юрий; но известен нам ответ великого князя Василия сестре своей Елене, которая присылала в Москву с ходатайством о мире. Оправдав поведение отца своего относительно короля Александра, Василий пишет: «Когда после зятя нашего Александра на его государствах сел брат его, Сигизмунд, то он прислал к нам своих послов; мы с ним мира хотели, но он с нами не захотел; а после того Сигизмунд-король поднимал бусурманство на христианство да посылал воевод своих многих со многими людьми на наших слуг, на князей; а мы посылали своих воевод со многими людьми, и наши воеводы от его людей отстоялись и пришли к нам благополучно. Ты пишешь, что присылал к нам бить челом князь Михайла Глинский; но к нам присылал бить челом не один князь Михаил Глинский, а многие князья русские и многие люди, которые держат греческий закон; сказывают, что теперь нужда на них пришла большая за греческий закон, принуждают их приступать к римскому закону, и они били челом, чтоб мы пожаловали их, за них стали и обороняли их. Нам кажется, что и тебе, сестре нашей, теперь неволя большая, потому что, как зять наш Александр умер, мы посылали навестить тебя и приказывали, чтоб ты нас о своем здоровьи без вести не держала, но с тех пор послы от Сигизмунда-короля у нас не один раз были, а от тебя к нам вести никакой нет. И если на Русь такая беда пришла, то мы за нее стали и обороняли ее и вперед, даст бог, будем стоять и оборонять. А ты бы, сестра, и теперь помнила бога и свою душу, отца нашего и матери наказ, от бога душою не отпала бы, от отца и матери в неблагословеньи не была бы и нашему православному закону укоризны не принесла. А что ты писала к нам, чтоб мы с Сигизмундом-королем были в любви и братстве, то, если Сигизмунд-король захочет с нами мира и доброго согласия, мы с ним мира хотим, как нам будет пригоже» (июнь 1507 г.).

Сигизмунд обещал прислать новых больших послов в Москву, но почему-то не прислал. Мы видели, что в письме к сестре Василий говорил уже о возвращении своих воевод, ходивших на Литву; по литовским известиям, воеводы его возвратились назад, заслышавши о приближении короля, который взял замок Гзыков, опустошил несколько местечек и волостей московских, но принужден был также возвратиться в Вильну от недостатка продовольствия для войска и от сильных жаров. Справедливо или нет это известие, очевидно, что военные действия 1507 года этим кончились. Весною следующего, 1508 года они возобновились с новою силою; Глинский волновал Русь, пустошил волости Слуцкие и Копыльские, овладел Туровом и Мозырем. Великий князь, уведомляя его, что посылает к нему на помощь полки под главным начальством князя Василия Ивановича Шемячича писал, чтоб он с этою помощию добывал ближайшие к себе города, а далеко с нею в королевскую землю не ходил, дело делал бы не спеша, пока подойдет другое, более многочисленное войско из Москвы. Глинский хотел, чтоб Шемячич помог ему овладеть Слуцком, который, как писал он к Василию, находился близко от его городов; пишут, что Глинскому хотелось овладеть Слуцком для того, чтоб жениться на его княгине Анастасии и тем получить право на Киев, которым прежде владели предки князей Слуцких. Но князю Шемячичу хотелось быть поближе к северу, откуда должны были подойти полки московские, и потому решено было идти под Минск, пустивши загоны в глубь Литвы, для того чтоб смутить землю и помешать сбору войска. Эти загоны были в осьми милях от Вильны, в четырех от Новгородка, заходили под самый Слоним. Две недели стоял Глинский с Шемячичем у Минска, дожидаясь вести о московских воеводах, но вести не было; это обстоятельство заставило их отступить от Минска и двинуться к Борисову. Отсюда Глинский писал к великому князю, чтоб смиловался не для его одного челобитья, но для собственной пользы и для пользы всего притесненного христианства, которое всю надежду полагает на бога да на него; велел бы своим воеводам спешить к Минску, иначе братья и приятели его, Глинского, и все христианство придут в отчаяние, города и волости, занятые с помощью великокняжескою, подвергнутся опасности и самое благоприятное время будет упущено, ибо ратное дело делается летом. Но великий князь, извещая о движении воевод своих — князей Щени из Новгорода, Якова Захарьевича из Москвы и Григория Федоровича из Великих Лук, приказывал Шемячичу и Глинскому, чтоб они шли для соединения с ними в Орше. Шемячич и Глинский двинулись к Орше, овладели на дороге Друцком; в одно время с ними пришел к Орше и князь Щеня с силою новгородскою, и начали вместе осаждать эту крепость, но осада была неудачна; третий воевода, Яков Захарьич, стоял под Дубровною. В это время пришла весть, что идет король к Орше (после 11 июня 1508 года). Тогда воеводы отошли от нее и стали на другом берегу Днепра; потом отступили далее, в Дубровну, и стояли здесь семь дней; но король за Днепр ни сам не пошел, ни людей не послал; по литовским же известиям, король переправился через Днепр после того, как его отряды отбили русских от берега; ночь развела сражающихся; Глинский упрашивал московских воевод, чтоб дали на другой день битву королю, но те не согласились и в полночь отступили; король побоялся их преследовать и возвратился в Смоленск.

Из Дубровны московские воеводы пошли на юго-восток, к Мстиславлю, где выжгли посады, потом к Кричеву и, таким образом, расходились с королем в противные стороны. Сигизмунд, остановившись в Смоленске, решился принять с своей стороны наступательное движение. Войсками должен был начальствовать гетман литовский, князь Константин Острожский, которому удалось перед тем убежать из Москвы. Но смута встала в Литве вследствие ссоры между двумя вельможами; поход Острожского с главным войском не мог состояться; литовские отряды успели только сжечь Белую, овладеть Торопцом и занять Дорогобуж, который сожгли сами русские, не надеясь защитить его. Но эти успехи прекратились, когда великий князь велел подвинуться войскам своим к угрожаемым границам: смоленский воевода, Станислав Кишка, засевший было в Дорогобуже, бежал оттуда, заслышав о приближении московского войска; литовские работники, пришедшие укреплять Дорогобуж для короля, были побиты; неприятель очистил также и Торопец, заслышав приближение Щени.

Сигизмунд видел невозможность успешной борьбы с Москвою: московские воеводы, уклоняясь от решительной битвы, вышли из литовских владений, но должны были снова явиться в них при первом удобном случае; король, следовательно, должен был постоянно держать наготове многочисленную рать, а это было ему трудно, невозможно при внутреннем безнарядьи. Мы видели, что поход Острожского был остановлен смутою между двумя вельможами, и в то же время волнение, поднятое Глинским, не стихало, города, им принадлежавшие, находились по-прежнему в их руках. По выходе московских воевод из Литвы князь Михаил отправился в Москву, где вступил в службу к великому князю, который одарил его платьем, конями, доспехами, дал ему два города на приезд — Малый Ярославец и Медынь — да села под Москвою, отпустил с ним в Литву полки свои для оберегания его вотчинных городов. Сигизмунду, следовательно, нужно было кончить войну осенью, чтоб не дать Глинскому возможности действовать зимою для подкрепления своей стороны; и вот король отправил из Смоленска гонца в Москву за опасною грамотою для послов, которые приехали сюда 19 сентября и заключили вечный мир; чтобы избавиться от Глинских, возвратить их владения к Литве, Сигизмунд должен был решиться на важное пожертвование: уступить Москве в вечное владение приобретения Иоанновы; тяжелые для Литвы условия перемирия Александрова с Иоанном стали теперь условиями вечного мира между Сигизмундом и Василием, который получил желаемое, заключил мир, как ему было пригоже, доказал, что он чужим временно ничем не владеет. Оба государя обязались быть заодно на всех недругов и на татар, исключая Менгли-Гирея, царя перекопского. Глинским и их приятелям выговорен был свободный выезд из Литвы в Москву. Предчувствие князя Михаила сбылось: он затеял такое дело, о котором и король и он сам сильно должны были жалеть, потерявши много; но Глинский не отчаивался заставить короля жалеть еще больше.