Румянцев-Задунайский - Михаил Петров

— Скажи правду, не всем по душе пришлась наша реляция?

— Не всем, ваше сиятельство.

— Были такие, которые из-за зависти хотели худое нам учинить?

— Были, ваше сиятельство.

— Я этого ожидал…

Румянцев, опустив голову, помолчал немного, потом тихо промолвил:

— Ладно, в другой раз поговорим. А теперь прошу оставить меня одного.

Озеров решил, что настроение у фельдмаршала испортилось по его вине — не следовало говорить ему о худом, — и, желая поправить положение, стал уверять, опять-таки путанно, с какой великой похвалой отзывалась о его заслугах государыня-императрица, как милостиво говорила она о нем на придворном обеде. Румянцев смотрел на него теперь уже с нарастающим гневом.

— Я сказал, чтобы все шли вон. Вон!

Он рванул с себя шарф, чтобы легче было дышать, и уже другим, почти жалким голосом, попросил:

— Оставьте меня.

Все тихо вышли в прихожую. Ступишин сразу же принялся ругать Озерова за его длинный язык, за то, что «нагородил черт знает что» и тем довел его сиятельство до такого возбуждения.

— А что я такого сказал? — разводил руками Озеров. — Я правду сказал.

— Помалкивал бы лучше с правдой своей!

Безбородко, самый младший и по годам и по чину, но пользовавшийся покровительством главнокомандующего и по этой причине дозволявший себе быть с генералами на равных, сказал в защиту Озерова:

— В Петре Александровиче я заметил перемену, когда он разбирал почту. Что-то другое его расстроило.

— Доктора надо позвать, — посоветовал Озеров.

— Позовешь, а он от этого еще больше разгневается. — Ступишин умоляюще посмотрел на секретаря: — Тебя, Александр, граф любит, на тебя сердиться не станет. Зайди к нему тихонечко, разведай насчет доктора.

Безбородко понимающе кивнул головой, подошел к двери, прислушался, затем осторожно открыл ее и скрылся в приемной. Он пробыл там не более минуты.

— Ну что? — встретили его.

— В кабинет перебрался, спит.

Ступишин с облегчением перекрестился:

— Слава Богу! Авось все пройдет.

Поговорив еще немного, они разошлись. Безбородко направился в свою боковушку, где жил с двумя писарями. Писаря уже спали. Безбородко разделся и лег рядом, забыв про яблочный сок, который обычно пил перед сном.

Утром его разбудил денщик фельдмаршала:

— Вставайте, ваше благородие, его сиятельство зовет.

Безбородко протер глаза, быстренько оделся и побежал к главнокомандующему. Его сиятельство в полной своей фельдмаршальской форме медленно прохаживался по комнате. Он был спокоен.

— Долго спишь, — без гнева заметил фельдмаршал. — Садись и пиши ее величеству реляцию.

Безбородко занял место за столом, приготовил бумагу, перо, открыл склянку с чернилами.

— Начни с выражения благодарности ее величеству за награды и почести, которыми меня удостоила, за милостивое ко мне отношение. Сам знаешь, что писать.

Безбородко усердно заскрипел пером. Писал он не ахти как красиво, но быстро. Кстати, фельдмаршал красоты от него не требовал — на то были писаря, чтобы красиво перебелить. Он ценил его за грамотность, за умение быстро улавливать мысли своего начальника и излагать их понятным слогом.

— Написал?

— Написал, ваше сиятельство.

— Прочти, что получилось.

Безбородко прочитал.

— Добро, — одобрил Румянцев. — А теперь пиши далее. — И он стал диктовать: — «Принужден, всемилостивейшая государыня, с наивеличайшим души моей оскорблением признаться, что истраченное мое чрез тридцать шесть лет продолжении всебеспрерывно в военной службе, проходя трудности оной от самого солдатства по всем степеням чинов до нынешнего моего звания, в котором уже имею счастье вдругорядь под скипетром вашего императорского величества в поле противу неприятеля предводительствовать в звании главного военного чиноначальника, увечными болезненными припадками здоровья до того же телесные мои силы обременило, а дух разными приключениями стеснило, что вижу себя совсем лишенного возможности не только в наступающую кампанию в поле, но и в каком другом звании более продолжать всеподданнейшую вашему императорскому величеству и государству службу…»

— Что же это, ваше сиятельство? — протестующе положил перо Безбородко. — Отставка? У меня рука не поднимается писать.

— Поднимется. Пиши.

Кончив диктовать, Румянцев проверил написанное — все ли так, как диктовал, — поставил в конце письма свою подпись и, отвернувшись к окну, распорядился:

— Отправить сегодня же с курьером.

Часть четвертая

Глава I

Каштаны из огня…

1

Семь дней и семь ночей не знал покоя маленький австрийский городок Нейштадт, что неподалеку от прусской границы. До покоя ли тут, когда город удостоили чести своим прибытием молодой император Иосиф, сын состарившейся императрицы Марии-Терезии, и прусский король Фридрих II, утвердивший за собой славу великого монарха. Император приехал вместе с министром иностранных дел Кауницем. Помимо министра его сопровождало отборное войско в парадной форме — начищенное, напудренное, блиставшее белыми мундирами. Был еще обоз такой величины, что казалось, император прихватил с собой пол-Вены. Какого добра только не было! Даже знаменитый императорский золотой сервиз не был забыт.

Прусский король со своей немногочисленной свитой выглядел более чем скромно. Сопровождавшие его лица так же, как и он сам, были одеты в простые австрийские мундиры. Да и в самом поведении короля не было того кричащего величия. Фридрих вел себя так, словно превосходство Венского двора над Берлинским признавалось само собой разумеющимся. Горожане, старавшиеся не упускать ни одной мелочи в поступках великих мира сего, не могли не заметить, как Фридрих предупредительно уступал императору дорогу, хотя тот по летам годился ему чуть ли не в сыновья, никогда не выскакивал вперед, садился на лошадь только после него. Однажды после смотра войск, предназначенных для маневров (австрийцы хотели показать гостям, на что способны их храбрые солдаты), император, чрезвычайно довольный увиденным и снедаемый желанием поразить воображение короля, спросил его, что он желал бы еще увидеть. Фридрих пожал плечами и ответил в том смысле, что знает только то, что должен поступать в согласии с желанием его императорского величества.

Скромность прусского короля льстила австрийцам.

— Фридрих дружбы с нами ищет, — обсуждали в толпе зевак.

— Наверное, с русской императрицей разругался.

— Отношения с Россией у него прежние. Что-то другое заставило его ехать к нам.

Когда не знаешь правды, остается только предполагать, а предположения не так уж часто совпадают с истиной. О подлинных намерениях Фридриха никто не знал, да и знать не мог, потому что он, Фридрих, был не из тех простаков, у которых что на уме, то и на языке. Даже министрам своим, даже брату своему Генриху не сказал, что позвало его в необычный вояж.

Фридрих вынашивал план расширения своих владений без пролития крови прусских солдат. Тяжелая Семилетняя война, стоившая королю многих тысяч жизней его подданных, ничего не дала Пруссии. Теперь же в результате войны России с Турцией и польскими конфедератами складывалось положение, когда при умелой политике можно было кое-что приобрести, не обнажая меча. Разве мало в истории примеров, когда две стороны дрались между собой, выгоды же из этой драки получала третья. «Пруссия может и должна воспользоваться сим случаем» — вот с какими мыслями ехал сюда король.

В этой войне побеждала Россия. Следовательно, он, прусский король, мог поживиться за счет ее противников. К сожалению, владения Турции слишком удалены от прусских границ. Однако почему бы не прирезать к себе что-нибудь от Польши?

Прусский король считал этот план вполне реальным. Во-первых, конфедераты своим бунтовством довели Польшу до такого состояния, что под предлогом умиротворения этой страны можно совершить любую акцию.

Во-вторых, он, прусский король, видел для сей акции моральную основу как союзник России. Правда, его войска не участвовали в сражениях, зато он помогал ей средствами. А это уже многое значило.

Отрицательная позиция Франции его не пугала. Париж делал ставку на конфедератов, а конфедераты лишились в Польше последней опоры, к тому же Париж находился слишком далеко, чтобы вести здесь более активную политику. Другое дело соседние государства Россия и Австрия. С ними нельзя не считаться… Конечно, оба эти государства могут не согласиться с претензиями Пруссии на польские земли. Так ведь им, этим государствам, тоже можно предложить по жирному куску. Все сыты будут.

Зондирование возможности осуществления столь щекотливой идеи Фридрих решил начать с Австрии. В русских он не сомневался. Он надеялся уломать их, используя союзнический договор 1764 года. К тому же граф Панин, ведавший русской дипломатией, не обладал таким политическим опытом, как он, Фридрих II, и его нетрудно было попросту обвести вокруг пальца. Другое дело австрийский министр Кауниц. Честолюбивый до безумия, он жаждал славы самого искусного политика в мире, И он, кажется, много преуспел. Император Иосиф и даже сама Мария-Терезия не делали и шагу без совета с ним. Венский двор доверялся ему во всем, и только от него зависело быть или не быть согласию на раздел Польши. Вот почему, изъявив желание свидеться с Иосифом, Фридрих II пожелал, чтобы во встрече монархов принял участие также и Кауниц.