Крестоносец - Бен Кейн

поведал мне о его подземных конюшнях.

— Сегодня не самый подходящий день, чтобы попросить показать их, — заметил он, хохотнув. — Как и подземный ход, что ведет от их жилища в гавань.

Этот ход позволял тамплиерам перемещаться без помех, невзирая на частые раздоры между пизанцами и генуэзцами.

Сержанты, стоявшие в карауле у дома тамплиеров, были не одни. Тут собралось много французских солдат. Все удивились, увидев английского короля, прибывшего в полном вооружении, с графом Генрихом и дюжиной рыцарей. Но войти нам не помешали. Один из стражников кинулся предупредить Филиппа, и ему пришлось поспешить — Ричард отказался ждать у дверей.

Король шел впереди. Грохот наших окольчуженных ног и звон хауберков эхом отдавались от стен. Свет факелов отражался от начищенных шлемов, которые мы несли под мышкой. Сложно было представить более воинственную процессию, не хватало только обнаженных клинков. Я снова поймал себя на мысли, не слишком ли вызывающе мы себя ведем, но, клянусь Христом и всеми его святыми, это подогревало кровь. Я оглядел прочих, и среди всеобщей решимости мне сразу бросилось в глаза отуманенное заботой лицо Фиц-Алдельма. Ощутив мое внимание, он тут же напустил на себя безразличие. Мне было недосуг размышлять над таким странным поведением: мы приближались к трапезной.

Филипп и его соратники обедали. Когда мы появились, в зале повисло потрясенное молчание — жандарм-вестник опередил нас всего на мгновение. Двое солдат у двери повиновались Ричарду, отрывисто приказавшему проводить нас к королю. Звук тяжелых шагов отдавался под сводами трапезной. Все внимание сосредоточилось на нас. Заставляя стражников бежать, чтобы оставаться впереди, Ричард решительно направился к Филиппу. Я узнал сидевших за столом: Конрада Монферратского, дородного епископа Бове, который облизывался, глядя на Риса в Фамагусте, и Дрого де Мерло, его спутника в том злополучном посольстве. Филипп полулежал на кушетке, как делают пулены, пухлая белая рука сжимала жареную птичью ногу. По щекам стекал жир, оставляя пятна на темно-синей тунике. Как всегда непричесанный, он выглядел настолько непохожим на монарха, насколько можно. Но только до тех пор, пока не посмотришь ему в глаза, холодные и проницательные. Бережно положив мясо на блюдо, он молча наблюдал за приближением Ричарда.

— Пируешь, как погляжу, — сказал король.

— Разве это не привычный час для обеда? — возразил Филипп. — А ты что, сражался? Мне казалось, сарацины сдали город?

Губы его скривились, за столом послышались смешки.

— Я и мои рыцари упражнялись, готовясь к грядущим битвам. Ворота Иерусалима сами собой не раскроются. Хотя ты этого и так не увидишь… Мой племянник Генрих, — король указал на стоящего рядом графа Шампанского, — сказал, что ты спешно возвращаешься в свои земли, ибо лекари озабочены твоим здоровьем. И вот я вижу, что ты услаждаешь себя обильным угощением и выпивкой — прямо как настоящий больной.

Это решительное и не слишком вежливое заявление заставило других обедающих охнуть. Лицо Конрада стало злым. Из присутствующих, подумалось мне, Конрад больше всех теряет с отъездом французского короля. Лишившись главной поддержки, он почти полностью утрачивает возможность отобрать трон у Ги де Лузиньяна, не в последнюю очередь из-за того, что за Лузиньяном стоит Ричард.

Филипп утер губы салфеткой.

— Ты всегда был мужланом. Не стоит упрекать того, кто сочтет тебя родившимся в конюшне, а не во дворце.

— Послушайте, как котел называет чайник закопченным! Я бы сравнил тебя с неряхой-крестьянином за обедом. Но я сюда пришел не сыпать оскорблениями, а для того, чтобы услышать из твоих собственных уст о намерении нарушить торжественную клятву — вырвать Иерусалим из цепких рук Саладина.

— Акра сдалась нашим войскам, мои труды здесь окончены, — сказал Филипп. Взгляд его скользнул мимо Ричарда, и я подумал, что он может высматривать Фиц-Алдельма.

— Но клялся-то ты не в этом! Клятва будет исполнена не раньше, чем Священный город вернется в руки христиан.

— Мои доктора настаивают… — Сознавая, насколько слабым выглядит оправдание, Филипп заговорил по-другому. — Мой наследник — болезненный ребенок четырех лет. Если со мной что-нибудь случится, боюсь даже предположить, что станет с Францией.

— Твоя беда прекрасно знакома мне. Мой наследник тоже очень мал. Но это не сказывается на моей решимости исполнить долг. Спрашиваю тебя снова: намерен ты сдержать данную перед самим Господом клятву вызволить Иерусалим из рук сарацин?

— Не тебе говорить о священных клятвах! — прокричал Филипп, разъярившись.

— Почему это?

— Ты дал клятву жениться на моей сестре Алисе, а потом заставил ее ждать двадцать лет. Ладно бы все кончилось хорошо — нет, ты променял ее на дочку мелкого испанского царька! А мог бы жениться на сестре короля Франции!

— Мы решили этот спор полюбовно несколько месяцев тому назад. Тебя, помнится, вполне устроило уплаченное мной возмещение. — Голос Ричарда сделался ледяным. — Но если хочешь вернуться в прошлое, все мы… — он показал на внимательные лица, — можем еще раз выслушать причины, по которым я отказался брать в жены твою сестру. Начинать?

Напряжение ощущалось физически. Все в трапезной знали о связи между Алисой и королем Генрихом, отцом Ричарда, но если бы тот снова принялся перечислять подробности, это было бы крайне унизительно для Филиппа. Сказывалось и то, что большинство присутствующих собирались пойти против воли своего государя и остаться, продолжая вести войну.

Лицо Филиппа перекосилось от ненависти.

— Не вижу необходимости касаться этого вопроса.

Ричард криво усмехнулся.

Если сравнивать это с поединком, подумал я, он только что выбил меч из руки французского короля. Но Филипп еще не был побежден.

— Я согласен остаться в Утремере при одном условии, — заявил он.

— Каком же?

— Перед отъездом из Франции мы оба поклялись поровну делить всю добычу, захваченную в походе. И подтвердили эту клятву в Мессине. Отдай мне половину богатств Кипра, и я останусь.

— Довод не из новых. Ты писал мне об этом со своего одра болезни. И в этот раз я отвечу тебе точно так же, как тогда: я уступлю тебе половину взятого на Кипре, если ты отдашь мне взамен половину домена Филиппа Фландрского, то есть Артуа.

После приключившейся недавно кончины графа его земли отошли к французской короне.

— Что скажешь? — продолжил Ричард. — Кипр делим пополам, и Артуа пополам.

Повисла мертвая тишина. Трапезная напоминала поле боя, где противники решили отдышаться, прежде чем сойтись в последней решающей схватке. Я переводил взгляд с каменного лица Ричарда на Филиппа, чьи мясистые щеки были густо усеяны красными прыщами, и обратно.

Ричард перешел в наступление:

— Без сомнения, присутствующие здесь сеньоры и рыцари предпочли бы, чтобы ты остался в Утремере. В душе своей они желают, чтобы ты повел их дальше, к победе