Великие любовницы - Эльвира Ватала

Ну молодая вечно и обольстительная Изабелла никогда больше к светской жизни не вернулась, быть может, соблазняя бедных монахов своими бесовскими чарами, может, нет и умерла в возрасте что-то около шестидесяти лет, вероятно, потому, что сама этого захотела: ведь пакт с дьяволом давал вечную молодость Фаусту, была бы только рядом Маргарита. А раз рядом Хьюго нет, лучше уж с ним на том свете встретиться, чем прозябать вечно молодой монашкой. Мы бы так на месте Изабеллы рассуждали.

Мария Гонзага

Мария Гонзага, вовсе не тривиальная женщина, хотя и нелюбимая жена в «насильственном алькове». Мы не знаем, дорогой читатель, за что невзлюбил ее, а даже возненавидел муж, польский король Владислав Ваза, если сам он далеко не Аполлон Бельведерский, а в жену его все поголовно влюблялись, столько обаяния, красоты и прелести в ней было. Во-первых, богатая. Ее отец Карл де Неверс содержал свой маленький двор со ста придворными в Мантуи. Во-вторых, образованная. Марии дали хорошее образование, да и внешне она довольно привлекательна: черные как смоль волосы, черные как уголь глаза, обаятельная улыбка на всегда веселом лице, а фигура стройная, что твоя новогодняя елочка. Ну, конечно, любовников у нее видимо-невидимо. А один даже из-за неразделенной любви со своей жизнью покончил. Незначительных любовников — много, конечно, мы даже их имена приводить здесь не будем: все они одинаковы — серенькие бесцветные птички. Но были и значительные любовники, а среди них известный любовник короля, старший конюший де Марс. Правда, ветреный это человек и слегка неразборчивый в любовных чувствах: то влюбился в Марию Гонзагу, да так сильно, что пламенными любовными посланиями ее ну просто засыпает, то вдруг, вырвавшись из объятий короля и подождав, когда тот уснет, быстро одевался, на коня вскакивал и мчался в Париж в любимые бордели, к любимым проституткам. Проведя с ними два-три часа, садился опять на отдохнувшего уже коня и как вихрь мчался обратно в Сен-Жермен в королевский дворец. Так что, когда король утром просыпался, он всегда заставал своего любовника на месте, только сильно уставшим и до обеда почивавшим. Король не смел будить своего любимца, и тот мог безнаказанно спать иногда и до трех часов пополудни. «Ничего, король подождет», — любил говаривать Марс, нимало не считаясь с монархом. Он быстро усвоил известную истину: в любви двух существ, будь они мужского или женского пола, есть раб и властелин. Рабом всегда бывает более любящий, а поскольку король любил своего Марса больше, чем тот короля, зависимой стороной был король. И так он с монархом не считался, что свои эскапады в бордели увенчал женитьбой на известной мировой куртизанке Марион Делорм, которой домогался сам кардинал Ришелье, во дворец к которому она ездила, переодевшись пажом. Но ей казалось, что кардинал слишком мало ей за свои услуги платит, и однажды она подаренные им сто пистолей пренебрежительно выбросила за окно. А вот де Марсу отдавалась совершенно бесплатно, да еще и стала его женой. Король, как только услышал про такую коварную измену своего любовника, от гнева и печали не мог места себе найти: заперся на несколько дней в своих покоях, где тяжко оплакивал горькую новость. Но власть над королем с этого момента де Марса не только не уменьшилась, но даже увеличилась, и вот он уже подумывает, как бы самого кардинала Ришелье свергнуть и самому неограниченную власть при короле захватить. Заговор провалился, конечно, де Марсу, имеющему самых лучших и быстрых лошадей во всем французском королевстве, предложено было бежать, но он в своей непомерной гордости и в понятии чести бежать отказался. Тогда король с болью в сердце и со слезами на глазах вынужден был издать приказ об аресте своего любимца, а потом еще один страшный указ подписать: дать свое согласие на публичную того казнь через отрубление головы. Де Марс держался до последней минуты с восхитительным спокойствием и доблестью. За полчаса перед казнью он потребовал перо и бумагу и написал матери прощальное письмо, потом внимательно его перечитал, нашел две грамматические ошибки и тщательно их исправил. Потом дал исповеднику прекрасный медальон с миниатюрой Марии Гонзаги и пучком черных ее волос, приказав все это сжечь, и передал слова любви своей любимой женщине и, став на эшафоте перед палачом, сделал несколько комичных танцующих фигур. Вот с какой доблестью и презрением к смерти этот фаворит короля и любовник Марии Гонзаги голову свою на эшафоте сложил. После его смерти Мария Гонзага, испуганная возможной компрометацией, поскольку уж очень интимные послания любовнику посылала, просит кардинала Ришелье, который тоже был в нее влюблен и однажды вознамерился силой ее любовь завоевать, улегшись в кровати и притворившись больным с конкретным предложением Марии возлечь рядом и муки его облегчить, на что княжна отвечала поспешным оставлением кардинальской спальни, так вот Ришелье ей без обиняков сказал: «Не волнуйся, голубушка. В письменном столе де Марса найдено столько любовных писем лиц обоего пола, что сам дьявол в их авторстве не разберется и тебе нечего за свою честь опасаться».

Мария Тюдор. Портрет XVI века, Король Филипп II

Вторым известным любовником Марии Гонзаги был родной брат короля Гастон Орлеанский. Этот непокорный брат, которого матушка Мария Медичи любила больше Людовика XIII и готовила для занятия королевского трона, вечно в какие-то козни и политические заговоры впутывался. Иногда ему удавалось бежать за границу, иногда нет, и тогда он всегда у родного братца прощения просил, обещал исправиться, и король его всегда прощал, головы его ни разу не тронув, отделываясь только лишением голов его сторонников. И вот овдовевший двадцатиоднолетний Гастон Орлеанский вдруг безумно влюбляется в восемнадцатилетнюю Марию Гонзагу и просит могущественного кардинала и свою матушку на этот, второй, раз дать ему возможность по любви жениться. Мать и кардинал в ужас пришли. Выдавать королевского законного отпрыска хоть и за богатую и красивую, но какую-то захудалую княжну, когда кругом по миру невест из королевских домов вон сколько обитает. Словом, Гастону твердо сказали — нет, и он решает силой украсть (с ее согласия, конечно) невесту и тайно с ней обручиться. Но матушка Мария Медичи уже прослышала про эти намерения своего сына и не мешкая приказывает Марию Гонзагу арестовать и бросить в тюрьму. Гастон наехал с конями ночью, чтобы невесту, как Машеньку у Дубровского, в церковь везти, а невеста под замком. Сам Гастон еле ноги убрал. Убежал в Лотарингию и тут назло и брату, и матери вдруг женится на Маргарите Лотарингской, не спрашивая ни у кого согласия и разрешения. Отец Марии Гонзаги Карл ринулся дочь освобождать. Бросился на колени перед Марией Медичи — та простила, невеста без жениха уже неопасна. А Мария Гонзага задумалась над своим жизненным положением. Любовники — это, конечно, хорошо и приятно, но пора и жизнь себе налаживать. Тридцать первый годочек ей на пятки наступает, что для женщины того времени совсем дюже зрелый возраст. Но где жениха найти? Пусть не пригожий, пусть даже толстый и неуклюжий, как бурдюк с салом, хотя вообще-то, конечно, бурдюк больше для вина подходит, в лучшем случае для кумыса, но так уж нам напрашивается само собой это сравнение — бурдюк с салом, но только знатный. И такой бурдюк с салом знатный нашелся, конечно: на польском троне. Король Владислав Ваза к своим пятидесяти с гаком годочкам овдовел, пожирнел, потолстел, лицо и тело налились нездоровым, о, даже не румянцем, а так, жирком желтеньким, подагрой изъеденные ноги ходить отказываются, короля носят на кресле, поскольку до лектики польские мастера еще не додумались, а вот кресла отменные стругали. И вот такой жених пожелал Марию Гонзагу видеть своей невестой. Аргумент для брака был весьма значителен: за Марией давали большое приданое, триста тысяч ливров, что как раз не хватало на войну с Турцией. Но, конечно, и личные качества в расчет брались. Посланцы, приехав из Франции и узревшие невесту, охотно ее рекомендовали королю: бела, дюже корпулентна, то есть большая, и толстая, и немолодая, но лицо красивое и не особенно жиром обросло. Словом, как женщина, она королю понравится, и в альков к ней он будет ходить, пардон, его будут носить, весьма охотно. Король на портрет внимательно посмотрел, он ему понравился, но мы-то с вами, дорогой читатель, знаем цену этих лживых портретов. Скольким монархам они жизнь попортили: Кромвель при Генрихе VIII жизни своей лишился, поскольку в своей отрубленной голове должен был винить не свою измену и взяточничество, которые король бы ему простил, а неудачный портрет, на котором фламандская кобыла Анна Клевская выглядела красавицей. Летучей мышью заклеймит другой король свою новобрачную, перенеся взор с портрета на оригинал, а тот же король польский Владислав IV Ваза воскликнет, узрев Марию Гонзагу: «И что — эта та самая хваленая красавица, о которой вы мне все уши прожужжали?» Но это позднее будет. А сейчас снаряжают всадников из богатой польской шляхты в безумно богатые одежды, а драгоценности даже в гривы коней вплетены. И вообще, чего только не напялили на бедных коней! Попоны из алого шелка с ручной вышивкой, подковы, конечно, из простого металла, но одну лошадь все-таки подковали золотом и специально так небрежно и на одном маленьком гвоздике, чтобы в центре города эта подкова слетела. И вот едет богатая кавалькада польских шляхтичей: все, значит, в роскошных одеждах, на белоснежных конях, в гривы которых вплетены драгоценные камни, — все блестит, сверкает. Народ ахает в изумлении, глядь, с одной лошади блестящая подкова отлетела — народ кинулся ее подбирать и обомлел: из чистого золота! Батюшки-сватушки вроде маленькое и ничтожненькое королевство, а у коней подковы из золота. Невесту снарядили, приданое с собой захватили, и в окружении такой блестящей свиты из польских шляхтичей на конях, у одного из которых золотая подкова, Мария въезжает в незнакомую ей варварскую страну, конечно, польского языка не зная и довольно плохо свой родной, итальянский. И в городе, лежащем над Балтийским морем, Гданьске, должна была произойти церемония бракосочетания. Король Ваза богато одетый, но мучимый приступом подагры и еще коликами почечными, кряхтя и стеная, в костеле святого. Яна ждет свою невесту. Ну и кого он узрел? Где та красавица, о которой ему все уши прожужжали? Вместо нее движется ему навстречу какая-то великанша, с расплывчатыми чертами лица и вообще мало на красивую женщину похожая. Один из хроникеров того времени охарактеризовал ее в 1646 году, когда бракосочетание совершалось, весьма точно и лаконично: «Больше толстая, чем красивая»[106].