В ролях (сборник) - Виктория Лебедева

«Какой бред! – мысленно резюмировал Сергей и зевнул. – Бывает хуже. Гора-а-аздо хуже…» Эта нехитрая мысль его немного успокоила, и он начал наконец засыпать.

Катю мысль о том, что кому-то хуже, чем ей, не успокаивала никогда. Ей просто становилось больно за людей, которым хуже. Но и своя беда, какой бы ни казалась мизерной на фоне локальных человеческих катастроф, не отпускала. Постоянное чувство вины постепенно уступало место страху. Катя чувствовала, что начинает бояться вообще всего: переходить дорогу, спускаться по эскалатору, потратить лишнее, заболеть, потерять, заранее обрадоваться, не успеть, не сделать, не учесть, не угодить, пообещать, выбрать, подумать, ошибиться – то был страх слабости и неуверенности в себе, закономерная плата за слабость и неуверенность.

Вот и проворочалась до самого утра, пока не пришло время вставать и ехать на вокзал сдавать билеты. Но и утром страх не отпустил – она постоянно ощущала его внутри как некий холодный шершавый предмет, подвешенный где-то между горлом и солнечным сплетением.

Балкончик вышел на славу. Катю всегда удивляла способность мужа варить кашу из топора. Из бросовых, казалось бы, обрезков, из дешевеньких сосновых рам, купленных в строительном гипермаркете на распродаже, благодаря одной лишь ловкости рук и природному упрямству за три недели выросла светлая солнечная верандочка, от которой, кажется, даже в дождливую погоду исходил дачный зной, звон птиц и пчелиное жужжание. Катя полюбила сидеть на балкончике с книгой; желтое дерево переливалось и текло на страницу, от легкого запаха свежего лака чуть кружилась голова, оранжевые солнечные пятна ходили по полу, по рукам, по лицу, перемещаясь вместе с ветром, который укачивал клен и каштан, нависшие над подъездом. Снаружи была теперь новая гофра, выкрашенная тоже в теплый оранжевый, а внутри все оказалось обшито тонкими деревянными рейками – и не беда, что были рейки разной толщины, даже разницу в размерах Сергей умудрился обыграть, извлечь из нее симметрию и узор. Сделали и крышу, и звукоизоляцию под крышей, чтобы полноводные кратковременные ливни, на которые не скупилось это лето, не слишком гремели, и даже проводок кинули, чтобы в темное время можно было свет включать. Картинка, а не балкончик!

Катя предвкушала заслуженную похвалу от Марьи Марковны – но нет, не получили. Оттого ли, что сделка снова сорвалась, в третий раз, или потому, что Марья Марковна уже вообразила себе белый пластик? Кто тут разберет… Марья Марковна, переваливаясь, вышла на балкончик, покрутила головой, принюхалась, поколупала между рейками и ничего не сказала, но выражение брезгливости удалось ей вполне. Сергей не видел, его счастье. А Кате этот презрительно-оскорбленный взгляд причинил боль почти физическую. И опять накатило чувство вины.

Да разве была она виновата? Или Сергей? Никто не был виноват. У самых «верхних» счет внезапно оказался под арестом, вот и вся история. «Большие деньги честными не бывают», – невесело усмехнулся Сергей, услышав эту неприятную новость, а Кате по обыкновению стало «верхних» жалко.

Как бы там ни было, они опять зависли на неопределенный срок. К теще возвращаться Сергей отказался, и пришлось Кате идти на поклон к Марье Марковне, просить о новой отсрочке. Марье Марковне «лишняя» квартира была пока не нужна и старый кот в квартире тем более, но она все равно четко показала Кате, кто здесь главный – не со зла, это вышло как-то само собой. Катя в очередной раз предложила помесячную оплату, но Марья Марковна в очередной раз отказалась. Она была не торгашка какая-нибудь, обирать семью бедных преподавателей вовсе не хотела, но за это свое нехотение ждала уважения и благодарности – ее право. «Совсем как мама моя», – отметила про себя Катя. Сергей, будь он рядом, наверняка сказал бы, что это у них «поколенческое».

Третий срыв сделки доконал, кажется, даже неунывающего Володю. Решено было до осени ничего не предпринимать, а только ждать – и обязательно людей со свободной наличностью, готовых покупать сразу. Он был прав, Володя. За полгода беготни не заработал он почти ничего, и ни одна цепочка более чем из трех покупателей не выдержала натяжения столичного рынка недвижимости. Все распались.

Сергей занял денег и повез семью на море. Катя готова была сидеть дома и рефлексировать, выращивая и оберегая чувство вины перед Дарькой, перед мамой, перед мужем, но он поставил ее перед фактом, так что осталось сорок восемь часов на сборы и ни минутки на досужие рассуждения. Она пыталась возражать, рвалась остаться в городе, потому что за хозяином некому ухаживать, но Сергей молча погрузил его в переноску, одолженную у приятеля, и привез теще. А Кате сказал, что обещал ребенку море в этом году и ребенок получит море.

Это было уже в августе, за «сезон» пришлось переплатить вдвое, но Сергей справедливо рассудил, что, во-первых, ребенку не жалко, а во-вторых, Катины настроения ему сильно не нравились – она стала нервная, резкая, и глаза вечно на мокром месте – вылитая теща, – а на это он уж точно не подписывался!

Дарька пришла от моря в восторг. Выманить ее из воды была та еще задачка. Она стала черная от солнца, вытянулась и разом выросла из всех туфель и сандалий. Белая выгоревшая косичка стала казаться ей не по возрасту. Дарька больше не чихала и не температурила, но от этого Катя только сильнее чувствовала вину – вот они вернутся, и что будет? Все болячки начнутся заново, вот что будет.

Катя все не могла решить, как ей поступить. Рассказать маме? Мама переполошится и кинется спасать Дарьку. И это даст ей такой большой запас внутренней правоты, что под ним будет в считаные месяцы, а может, даже недели, похоронена Катина личная жизнь. Катя представляла, как они живут втроем – теща, Катя и Дарька, и чувствовала легкое удушье, как будто уже лишилась голоса, права на собственное мнение и возможности решать за себя. Она, теща, припомнит Кате этот одинокий год под угрозой разъезда, да что там припомнит – будет поминать до тех пор, пока не выжмет Катю всю до капельки и не останется одна пустая кожура… Сказать Сергею? Он убьет этого кота. То есть буквально. Физически убьет. Марья Марковна за это немедленно выставит их на улицу, и в итоге они все равно окажутся у тещи… На колу мочало, начинай сначала.

Проходили дни, все меньше оставалось времени до возвращения. Это, в сущности, так мало – три недели! Дарька и Сергей искренне радовались лету и отдыху, а Катя не находила в себе сил поддержать их веселье. Чем ближе к отъезду, тем вернее она утверждалась в мысли, что браком придется пожертвовать. Если только не чудо… И она мечтала о чуде.

Вот было бы здорово, чтобы хозяин как-нибудь сам собой исчез… Сбежал бы от тещи, что ли, и не нашелся, или как-нибудь потихонечку умер, пока они ездят, – он же старенький, хозяин, не вечно ему жить… От этих мыслей она была сама себе противна, но ничего не могла с собой поделать. Она стала всерьез верить, что ничего не получится, пока хозяин рядом, и, складывая просоленные, еще немного влажные после купания полотенца в чемодан, который этим летом все-таки дождался своего часа, все просила мысленно: «Отпусти нас! Пожалуйста, отпусти!».

Должно быть, задумавшись, она произнесла это вслух, а может, Сергей каким-то другим способом услышал ее мысли, потому что спросил встревоженно, оторвавшись от билетов и документов:

– Кать, ты чего?

– Так… Считаю, всё ли взяли, – отмахнулась Катя и покраснела.

В поезде стояла невыносимая духота. Пассажиры обмахивались кроссвордами, припасенными в дорогу, и пили минералку. Струйки пота стекали по вискам, по шее, струились между лопаток. Густой запах повис в вагоне и не выветрился даже к ночи, хоть все окна были открыты. Поезд полз вдоль берега на малом ходу по единственной колее, и лишь когда свернул в горы, дышать стало немножечко легче. Катю укачало. Ей снился странный, неприятный сон. Хозяин лежал на полу, а она со всей силы давила на него ногой – и чувствовала не мягкое податливое тело, но твердость металла. Под давлением хозяин раздувался, рос, точно его накачивали автомобильным насосом, и вот уже надменная равнодушная морда застила дверной проем, не помещаясь, и вот уже туловище занимало весь коридор, притиснув Катю к стенке под вешалкой…

Катя заворочалась и проснулась. Стояли на какой-то маленькой станции. За окном разгорался алый рассвет, полыхал между ангарами и сараями, поверх груженного углем товарняка на дальних путях. Под окнами сновали бойкие бабушки с фруктами и пирожками, цыганки волокли клетчатые сумки, курили сонные проводницы, кутаясь в тужурки. Разметавшись на нижней полке, спала Дарька. Матрас из-под нее уехал и углом свисал до пола. Сергея на месте не было. Катя спрыгнула вниз и поправила дочке постель. Дарька заворочалась, забормотала что-то, но не проснулась. Смешная… На фоне сероватых вагонных простынок она казалась почти черной. Поезд тронулся. Привокзальные постройки медленно отъехали назад, и за окном потянулась воспаленная линия горизонта. Это было красиво, но немного зловеще. Катя отвернулась. Вернулся Сергей, принеся с собой удушливый запах табака. На боковушках напротив синхронно проснулись и защебетали две молоденькие девушки, которые ехали от самого Адлера, дама с нижней полки перевернулась на спину и ответила им громоподобным всхрапом. Дурной сон потихонечку отпускал, остался лишь легкий холодок по плечам. Катя тихонько зашуршала пакетиками и пошла разводить кофе себе и мужу.