Западня (сборник) - Юрий Петухов

Прежде чем спуститься вниз, оно заглянуло в зев входного люка. Опасности вроде бы не было.

Оно наполовину опустило свое тело в люк, когда послышался отдаленный гул — с северо-запада в несколько рядов, от горизонта к горизонту, шла целая армада летающих тарахтелок.

Чудовище не стало их поджидать. Оно быстро растворилось в темноте входного отверстия, накинуло сверху крышку. Ступени снова заходили ходуном под его тяжестью.

Хенк сидел на груде тряпья живой, веселый, перебирал пулемет. Когда входная железная дверца скрипнула, отворилась и в смотрительскую вползло Чудовище, он улыбнулся, помахал рукой.

— Ну что, разведчик, принес чего похавать, а? — спросил он и подмигнул.

Чудовище недовольно проворчало:

— Себя еле принес! Ты бы знал, чего там творилось, тогда бы и не спрашивал!

— Засада?

— Было дело!

— Вырвался?

Чудовище посмотрело на него выразительно. И Хенк сам понял глупость вопроса.

Несколько минут они сидели молча. У каждого сводило желудок. Да и пить хотелось. Но где найти еду и питье? Как уберечь себя от неожиданных встреч? Ни один не знал ответа.

— Придется на крысосусликов переходить, — сказал Хенк.

— Успеется, — Чудовище откинулось к стене, размякло. — Ты лучше скажи, здесь их не было?

— Кого?

— Ладно, можешь не отвечать! Значит, не было!

Хенк прищурился.

— Что, круто приходится, приятель? Прижали?!

— Прижали! — коротко и ясно ответило Чудовище.

Хенк встал. Он наконец-то собрал свой пулемет. Закинул его за спину. Подошел ближе. И сказал совсем тихо, но с нажимом:

— Я знаю, что надо делать.

— Что? Уходить в глубины?!

— Нет!

Чудовище отвернулось, перевалилось на бок. Груда тряпья под ним начала буреть от слизи, сочащейся из ран.

— Надо идти туда, где тебя никто и никогда искать не будет, понял?!

— Это куда же, на тот свет, что ли? — вяло переспросило Чудовище.

— На тот свет успеешь, Биг. А сейчас нам надо идти в Забарьерье, к нам! Усек?!

Чудовище встрепенулось было. Но тут же снова обмякло.

— Знаешь, сколько топать? — проговорило оно. — Пока доберешься, сто раз засекут и прикончат!

— Нет, Биг, я продумал все! Тут есть скоростные трассы. Соображай давай, шевели своими мозгами, если они у тебя есть! По трубам шел, а кое-где и сейчас идет нефтепродукт, понял, газовая всякая гадость, сжиженная. А рядом есть трассы для людей. Я знаю, где! Если они исправны, если там не растащили все, мы через пару часов будет за Барьером, Биг!

— Это дело! — ответило Чудовище, приподнимаясь. Ему не надо было растолковывать подробностей. — Пошли!

Пак выставил вперед железяку. И лишь после этого просунул в дыру голову. Никакой опасности не было. Только глаза защипало. Да голова закружилась — небо тянуло в себя, как там, в отшельниковском мире. Но этот мир был взаправдашний!

— Ну чего застрял, едрена! Застрял, понимаешь, как пробка в бутылке!

Хреноредьев ткнул Пака в спину, и тот вылетел наружу. Как был, так и вылетел — настороженный, ощетиненный, зажмуренный. Ноги у него дрожали. Железяка вываливалась из руки.

Сам Хреноредьев вперся в новый мир, в Забарьерье, как в собственную халупу. Даже ног не вытер! Точнее, ноги и двух своих деревяшек. Он сразу же огляделся деловито, прикидывая что и почем. Но вывода пока сделать не смог. Лишь произнес глубокомысленно:

— Вот она где, жисть-то!

Буба вылез последним. Он как-то сразу смирился с ролью "врага и диверсанта". И потому не навязывался в председатели, предводители и прочие преды. Он вылез, оглянулся назад, в темноту дырищи, словно желая вернуться обратно. Скривился, сморщился, отчего все синяки, ссадины, наплывы на его лице заиграли, запереливались. И только потом уже выдавил с натугой:

— Вот это уж точно! То родимая землюшка! И-и-и, скоко же лет…

Буба собирался было снова упасть на колени, уткнуться лицом в траву… Но, во-первых, никакой здесь травы не было, а во-вторых, Пак дал ему по загривку, чтоб не юродствовал, а Хреноредьев ткнул в бок, чтоб прямее держался. Буба все понял.

Они стояли на асфальтовой дорожке посреди чудесного парка. Парк этот был пустынен. Но даже отсюда вся троица видела, что парк совсем маленький, что за ним, сразу за деревьями, начинается то ли городишко какойто, то ли поселок торчали дома, какие-то непонятные длинные штуковины.

Со стороны поселка-городишки доносился слабенький шум, там явно шла обыденная жизнь. Но спешить вливаться в нее не стоило, это понимал каждый, даже урожденный в Забарьерье Буба Чокнутый.

— Ладно, нечего рисковать! — проговорил Пак Хитрец. — Вы как хотите, я пойду залягу в засаду и шлепну кого-нибудь… Для начала! А там будем разбираться понемногу.

— Быстрый какой, едрена, — отозвался Хреноредьев, — шлепнет он! А нас всех и повяжут, дурачина!

При слове «повяжут» Буба вздрогнул — еще живо было воспоминание о том, как его "вязали, карали и миловали". Бубе хотелось назад. Кто-кто, а уж он-то знал, что в этом мире им не прижиться! Только сейчас лучше было помалкивать.

— Во! — обрадовался вдруг Хреноредьев. — Стоит кто-то!

Он подковылял к какой-то огромной белой фигуре, которую они по ее масштабности и неподвижности поначалу совсем не приметили.

— Ух ты, едрено изваянье! — удивился Хреноредьев, пуча глаза. — И когда ж они успели-то?! Ну, дела!

На белом метровом пьедестале стояла белая пяти или шестиметровая фигура какого-то могучего существа с огромными ручищами, короткими ногами, маленькой, почти безлобой головкой. В руке фигура держала что-то непонятное, напоминавшее то ли топор, то ли молот. Казалось, сейчас она сорвется с места и пойдет со страшной силой что-то крушить или вырабатывать, давать на гора.

— Вылитый! — заключил Буба. И утер скупую мужскую слезу.

Пак долго стоял с разинутым ртом. Потом вдруг всхлипнул, припал к пьедесталу.

— Папанька! — плечи его застрялись. — Папанька, родимый! Не ценили-то при жизни, а потом, после…

Пак голосил недолго. Он вдруг вспомнил, что этими самыми ручищами "родимый папанька" его изо дня в день мордовал, ни спуску, ни прощения не давая. Да и приглядевшись внимательнее, убедился, что никакой это не папаша Пуго. Тот был живее, добрее на вид, волосатее. И руки у него были почти до земли, а у этого всего лишь до колен, и лобик уже, и глазки меньше… Но главное, папаньку всегда качало, а этот стоял несокрушимо.

— Эх, сволочи! И здесь надули!

Пак отскочил на пять шагов от изваянья. Вскинул вверх трубку. Грохнуло. Псевдопапаньке оторвало ухо. Грохнуло еще раз. Отбило нос. Но сам-то он стоял. Стоял все так же несокрушимо и непоколебимо. И Пак успокоился.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});