Пробуждение Рафаэля - Лесли Форбс

— Ужасный грех, Паоло.

На его лице тут же появилось выражение притворного раскаяния.

— Да, знаю, вы не раз повторяли: «Субъективность — один из тягчайших грехов реставраторов старого типа», так?

Она засмеялась над тем, как, подражая ей, он важно повторил её давнишнее наставление.

— А военные архивы, Паоло?..

— Mio Nonno, мой дедушка, он очень интересуется историей военного Урбино… жутко надоедает разговорами на эту тему, если честно, cara! Лично я даже рад, что он отказался покидать наш старый тёмный и сырой дом и переезжать в солнечный новый, который папа подыскал в той чудовищной меланоме, что выросла за городскими стенами.

Значит, словцо, брошенное графиней, до сих пор язвит.

— Могу я с ним встретиться?

— Он будет в восторге! Зайдите позже на стаканчик чего-нибудь… — Он снова глянул на часы. — А не то, пожалуй, сейчас, до обеда. Потом у нас будет предлог, чтобы уйти, прежде чем он заведёт нас слишком далеко в прошлое. Но берегитесь, спрашивая его о чем-то: там, где можно ответить за секунду, mio Nonno будет распространяться целый день. Да ещё новые вставные зубы мешают ему говорить, так что, наверно, придётся мне быть за переводчика.

♦

Дед Паоло жил за Рыночной площадью, в крохотной квартирке на узкой улочке, прижатой к городской стене и настолько крутой, что мостовая шла невысокими ступенями, а её булыжник, вытертый за столетия, был гладкий и скользкий, словно леденцы, — подобно сиденьям под окнами Каза Рафаэлло. Перед домом, почти перекрывая узкий проход, стоял трёхколёсный грузовой мотороллер с кузовом, полным лука-порея и цветной капусты; когда Шарлотта с Паоло подошли ближе, из-под колёс брызнула тощая, как скелет, кошка.

— У Nonno три комнатёнки на верхнем этаже, — предупредил Паоло. — Я остаюсь здесь, когда мы слишком поздно заканчиваем работать или выпью слишком много… если хватает сил забраться туда! — Он достал старинный ключ. — Не могли бы вы минутку подождать в прихожей, пока я объясню ему, зачем вы пришли? Так мы потеряем меньше времени.

«Прихожая» с единственным, закрытым ставнями окошком была до того тесной, что они едва поместились в ней вдвоём. Шарлотте пришлось прижаться к тёмной каменной стене, чтобы Паоло смог открыть дверь к деду. Старый замок нехотя, с громким скрипом поддался, и Шарлотте почудилось, что она оказалась в узком проходе, ведущем скорее в пещеру, нежели в квартиру. Даже когда Паоло вошёл в гостиную деда, полуприкрыв за собой дверь, она отчётливо слышала раздавшийся в то же мгновение ворчливый голос старика, его речь, неразборчивую и густую, как картофельный суп, и обильно уснащённую диалектными словечками, которых она не понимала:

— Кто такой этот Серафини и почему он расспрашивает о тебе?

— Ш-ш-ш, Nonno, незачем кричать, — ответил Паоло. — Серафини, он что, был здесь?

— Я не кричу! — проорал старик. — Конечно же был! О чем я тебе толкую!

Чтобы дать им возможность, весьма условную, поговорить наедине, Шарлотта открыла окошко в прихожей и выглянула наружу. Две каменные горгульи сердито смотрели на неё с углов длинного дома. Голоса внутри были по-прежнему хорошо слышны.

— Что ты рассказал ему, дедушка?

— Ничего! Ничего я ему не рассказал! — проскрипел старик. — Этому чужаку, думаешь, я ему что-то скажу? Какое его дело, откуда кисти, гипс да прочее, я не обязан говорить даже своему сыночку-капиталисту, что ты бываешь здесь и сколько раз… И потом, все эти даты… Что он там говорит о всех этих датах, когда случились чудеса, и что моя квартира находится позади ораториума?… Разумеется, говорю ему, находится. Ведь это бывший дом смотрителя… и не я ли по вторникам продаю билеты в ораториум?

— Ты не упоминал о Фабио, Nonno?

Шарлотта высунулась в окно, чтобы не слышать разговор Паоло с его дедом.

— Думаешь, я старый маразматик? Конечно не упоминал! С какой стати я стал бы докладывать этому человеку, кто спит здесь, а кто нет и когда это было, до или после чудес, в которые я не верю? Я не знаю этого человека! Он не мой приятель, чтобы задавать такие вопросы и ждать ответа.

Слуховое окно пряталось под самой крышей, примыкавшей к ораториуму святого Иоанна Крестителя. Шарлотта могла бы дотянуться до его черепиц. Это был тот ораториум, где неделю назад закровоточили раны — на фреске с изображением святого Себастьяна. Она высунулась ещё дальше и заметила островок ярко-зелёной листвы на холме за ним. Виден был и кусок примыкавшей к ораториуму стены общественного парка, посвящённого Сопротивлению. Гибкий, ловкий человек легко мог попасть из этого окошка в окно ораториума или же пробраться по крышам, а там спрыгнуть на стену. Тут каждая постройка органично вырастала из другой, одна поддерживала другую в симбиотическом сосуществовании, не свойственном тем, что возведены архитекторами или проектировщиками. Об этом говорил Прокопио, описывая Сан-Рокко.

— Парк Сопротивления. — (Шарлотта вздрогнула, услышав Паоло, и отступила от оконца.) — Вот почему Nonno не уезжает из этой дыры. Потому что участвовал в Сопротивлении, о чем, боюсь, не преминет поведать во всех подробностях.

Старик, чьё сморщенное, как грецкий орех, лицо наполовину скрывал полосатый шерстяной шарф, с нетерпением ждал их в крохотной комнатёнке, в которой выглядел на своём месте как кукла в витрине. На столе рядом с ним стояла бутылка фиолетово-розового ликёра, какой Шарлотта пила с Прокопио. С поддельным энтузиазмом она приняла рюмку и выслушала длинный тост за её здоровье. Она отнеслась к этому как к неизбежной плате за то, что он извлечёт из копилки своих воспоминаний.

Появился альбом драгоценных военных фотографий, и следующие полчаса Шарлотта кивала и улыбалась, разглядывая открытки от соратников старика, которые эмигрировали в Америку, Канаду, Британию. Восторгалась подписными, из паба в Эдинбурге, подставками под пивные кружки, читала отчёты о матчах чикагской футбольной команды, которую тренировал бывший коммунист из Урбино.

— Брат Франко, который барменом в «Рафаэлло», знаете его? — прокричал старик.

Шарлотта кивнула:

— Франко, да, знаю более-менее.

— Там другой футбол, в Америке, — знали вы это, синьора?

— У моей уважаемой коллеги назначена очень важная встреча, Normal — нетерпеливо сказал Паоло. — Она пришла сюда не затем, чтобы провести всю ночь с твоими умершими товарищами!

Но старик не слишком спешил, как ни подгонял его Паоло. Он весело хмыкнул в ответ на намёк, что у Шарлотты могут быть более важные дела, и продолжал листать альбом за альбомом. Он был убеждённым коммунистом, сказал он ей. И остаётся им, чего этот подонок, мэр Примо, не может сказать о себе! Тут она имела удовольствие выслушать долгий пассаж о последних урбинских политиках, пока Паоло не перевёл разговор на Сан-Рокко.

— Сан-Рокко далеко отсюда! — осторожно проговорил старик. — Эта леди сказала, что её интересует Урбино в военные годы.

— Да, Nonno, интересует, но… — Паоло двинул чёрной бровью, подавая сигнал Шарлотте.

Она объяснила, что её также интересует женщина из Сан-Рокко, работавшая в герцогском дворце.

— По крайней мере, она могла быть из Сан-Роко она жила там много лет.

— Ты говоришь о Муте, этой сумасшедшей, которую арестовал наш идиот шеф полиции?

Даже Паоло удивился:

— Ты знаешь её, Nonno?

— Всякий знает о ней.

— О ней, да… Но знали ли вы её лично — когда она была молодой? Её семью? — спросила Шарлотта и подумала: «Неужели всё будет так просто?»

— Её — нет. Но все говорят, она как-то связана с семьёй Бальдуччи и их родственниками, их семьями из Сан-Рокко, так?

— С семьёй Бальдуччи, так, — повторила Шарлотта.

— На одной неделе они были в городе, торговали своим товаром, а на другой их уже не было, и больше они не появлялись никогда. Люди отправились в Сан-Рокко и увидели весь тот кошмар.

— У вас есть какое-то соображение, что случилось с ними? Их убили?

— У меня много соображений, синьора, — ответил он, игнорируя вторую часть вопроса. — Вы знаете, что в той долине существовало сильное сопротивление фашистам? Многие в Сан-Рокко были анархистами, диссидентами, коммунистами, хотя Сталин не одобрял их политику, потому что для них коммунизм состоял не в том, чтобы воевать и погибать, а в том, чтобы вместе растить латук и бобы, пить домашнее вино и веселиться с друзьями.

— Почему именно в этой долине? — спросила Шарлотта.

— Не именно в этой — то же самое было по всей Италии. В те времена, когда мы меньше ездили, когда не было столько машин, обыкновенно в одних местах хозяйничали фашисты, в других анархисты, а где-то партизаны-коммунисты. Наш ландшафт в этом смысле способствует идейной обособленности.