Пробуждение Рафаэля - Лесли Форбс

— Какое внимание! Но знаете, что она не услышит, как птичка поёт?

Мута открыла глаза и увидела его, сидящего рядом. В тот же миг канарейка запела, и Мута не смогла сдержать улыбку.

— А, ты довольна, да? — спросил посетитель. — Интересно знать, слышишь ты её или только чувствуешь, что она поёт…

Его разозлило то, как Мута закрыла лицо, когда он извлёк канарейку из плетёной клетки и, зажав в кулаке, погладил большим пальцем торчащий клюв. Он чувствовал, как птичка беспомощно барахтается в тюрьме его Руки.

— Такое хрупкое создание, — сказал он и принялся Рассуждать о хрупкости жизни, о том, как легко неверные слова могут переломать кости или погубить жизнь. Добрые могут попасть в объятия дьявола, который всегда ищет изменников. Откроешь рот, и вербовщики дьявола проникнут в тебя и навсегда закроют дорогу к Праведности.

Она смотрела, как шевелятся его губы, показывая белые зубы, как открывается и закрывается рот, шипя и шепча.

Он кивал на фреску у неё за спиной, где животных омывали перед закланием, и говорил о жертвах, которые будут принесены.

Крохотная птичка всё слабее трепыхалась в его кулаке.

Он не собирался заходить так далеко. Близость смерти ужасала его не меньше, чем близость жизни. Поняв, что случилось, он выскользнул из палаты так же тихо, как вошёл. В коридоре увидел сестру, с которой говорил раньше.

— Там произошла неприятность, — сказал он. — Я виноват, что позволил больной…

Они вместе вернулись в палату, и сестра охнула, увидев недвижную канарейку, лежавшую рядом со столь же недвижной рукой Муты. На клювике кровь, шея вывернута.

— Гадкая, гадкая женщина! — закричала она на Муту. — Убить такое беззащитное создание! Придётся звать доктора.

Посетитель вышел так же незаметно, как вошёл. Сиделка подняла мёртвую птицу и отнесла на дорожку за больницей. Бедняжка! Слишком сердобольная, чтобы выбрасывать её в мусорный бак, сиделка собиралась похоронить её под бурьяном, разросшимся у запасного выхода. Но тут заметила какое-то движение, тень, поднимавшуюся над ней на стене. Огромная и странно знакомая — силуэт существа из страшной сказки. Суеверный человек на её месте бросился бы назад и захлопнул за собой дверь. Но сиделка была не суеверна. Обернувшись посмотреть на странную игру ветра, бурьяна и света, она увидела тощего, покрытого шрамами серого зверя и раскрыла рот, чтобы в ужасе закричать, и волк устремил на неё взгляд жёлтых с чёрным ободком глаз. Промычав что-то нечленораздельное, сиделка выронила канарейку и бросилась бежать. Позже её нашли сидящей в парке в начале виа Рафаэлло, почти не способную говорить от потрясения.

Другая, сменившая её сиделка удивилась пустой птичьей клетке и отнесла её в комнату забытых вещей, где и оставила среди кучи одноглазых плюшевых медвежат, резиновых мячиков, игрушечных машин, зонтиков и потрёпанных детективных романов. И тут же забыла о ней в суете напряжённого дня.

ЧУДО № 37

ВОСПОМИНАНИЯ О БЫЛОМ

Паоло остановил свою «ламбретту» на пьяцца Репубблика и выключил мотор. Не хотелось двигаться, пока он ощущал уткнувшуюся ему в плечо голову девушки. За всю дорогу от больницы она не сказала ни слова.

— Выпить хочешь? — мягко спросил он.

Донна перекинула длинную ногу через седло мотоцикла и встала на асфальт.

— Донна?

— Знаешь, меня это, вроде того, задело, та открытка, как она лежит там плашмя, будто уже мёртвая. Ни к чему было копам применять такую силу. То есть, хочу сказать, неужели нужно было использовать всю мощь современной полицейской техники, слезоточивый газ и прочее, чтобы сладить со старой женщиной? Похоже, они вообще не способны на переговоры. — Она подняла лицо к небу, не давая слезам потечь из глаз, — актёрская уловка, чтобы тушь не расплылась.

Он заметил чёрные солёные следы предыдущих слёз на её щеках, и ему захотелось лизнуть палец и стереть их. Он предложил ей платок, она взяла и громко высморкалась.

— Пошли, Донна, выпьем. Я встречаюсь с Шарлоттой перед…

— Нет… Я, наверно, пройдусь или ещё что. — Только этого ей не хватало, добавочного груза вины перед Сестрой Шарлоттой! — Обдумаю всё…

Она повернулась, и волна её волос прошлась по щеке Паоло, который, быстро подняв руку, окунул пальцы в её пряди. Он любил это ощущение её, эту её текучесть, но она всегда ускользала от него.

— Донна! Эй, Донна! — позвал он, просто чтобы произнести её имя. — Встретимся в шесть в «Репубблике», хорошо?

Она, не оглядываясь, подняла руку в знак согласия и зашагала прочь.

♦

Шарлотта, сидя с Паоло в кафе «Репубблика», слушала городские колокола, звонившие или бившие шесть часов, с задержкой в несколько секунд относительно друг друга. Это был один из часов, когда здесь мистическим образом начинала собираться молодёжь.

— Как вы выбираете, в какое кафе лучше идти? — спросила она Паоло и его друзей. — По местоположению? Постоянным посетителям? Вкусу кофе?

— Очень сложный вопрос, cara, — ответил Паоло, блестя глазами. Вид у него был возбуждённый, предвкушающий. — Один из самых сложных, какие вы вообще задавали! — Он обернулся к девушке, сидевшей рядом. — Маддалена, над этим надо серьёзно подумать, как считаешь?

Девушка, студентка физического факультета университета, улыбнулась, готовая подхватить любую игру, которую он затеял, и ответила:

— Дорогой! И конечно, сперва мы должны исключить себя, зная, что объект исследования не может заниматься этим сам.

— Тогда обратимся к моему отцу.

— Ну, твой отец настолько увлечён футболом, что всё свободное время проводит в «Спортивном баре», с тех пор как мой дядюшка Пьетро установил там большой телевизор.

Несколько минут они подбрасывали в воздух имена родственников и друзей и посылали друг другу, словно лёгкие воланы ракеткой, имена фанатов отдельных футбольных клубов, связанных с определёнными кафе и районами города. Говорили о политических и других, более тонких предпочтениях, связывавших их отцов и дедов. Обсуждали излюбленные кафе журналистов, работавших в местных газетах, «Пезаро» и «Коррьере Адриатикой, и кому эти газеты симпатизируют — левым, правым или ни тем, ни другим. «Вообще никому», — сказал Паоло. Это вопрос местного патриотизма, как они объяснили. Верности своей колокольне.

Игра в словесный бадминтон менялась с ветерком приходов и уходов.

Ушла Маддалена, пришла Анна.

Ушла Анна, пришёл Фабио.

Затем, словно почувствовав растерянность Шарлотты, которая не могла настроиться на переменчивую игру, молодые люди начали исчезать поодиночке, и Шарлотта осталась с Паоло, который горбился рядом на стуле; бодрое его настроение улетучилось. Он несколько раз посмотрел на часы, но не делал попыток уйти.

— Ждёшь кого-нибудь? — спросила она.

— Нет… не то чтобы…

Пёстрая, многоцветная passegiata занимала его не больше, чем её. Он не обращал внимания на проходящих девушек, которые заигрывали с ним — смело и спокойно или хихикая, бросая на него манящие взгляды, но делая вид, что болтают с подружками. Они были для него всё равно что прохаживающиеся голуби, он их вовсе не замечал.

Шарлотта коснулась его руки:

— Паоло…

— Да, cara?

— Если бы я захотела разыскать кое-какие местные семейства, которые исчезли во время войны, с чего мне надо было бы начать?

— А зачем?

— Думаю… думаю, что, возможно, что-то тут такое… таится, если уместно это слово, в этом умалчивании о семьях Сан-Рокко. — Она улыбнулась. — Иными словами, это дело как раз для нашей профессии. Когда я спрашиваю о Сан-Рокко, то последовательно наталкиваюсь на тёмные слои.

— А я эксперт по снятию слоёв старого лака, так? Но что вы пытаетесь раскрыть?

— Сложно сказать — наверно, всё, что сможет помочь этой немой… и Прокопио, если ему придётся плохо. Дело может не разрешиться так просто, как ему представляется, и если он ничего не сделает, чтобы помочь себе, тогда…

Паоло понимающе кивал, лицо его было задумчиво.

— Возможно, стоит поискать на кафедре генеалогии в университете…

— О нет, не хочу, чтобы ты был замешан, Паоло!

Он не обратил внимания на её протест и продолжал:

— Когда в прошлом году я занимался реставрацией портрета, того, на котором лицо было очень повреждено, — помните, я показывал вам его уже отреставрированным? Ну так вот… через факультет я разыскал всех живых родственников той женщины, а также некоторых умерших — там были старые фотографии. Я решил, поскольку других картин с её изображением нет, придать ей некоторое сходство с одним из её современных потомков…

— Ужасный грех, Паоло.

На его лице тут же появилось выражение притворного раскаяния.

— Да, знаю, вы не раз повторяли: «Субъективность — один из тягчайших грехов реставраторов старого типа», так?