Дочь Востока. Автобиография - Беназир Бхутто

камере, освобожденной матерью.

9

В КАМЕРЕ МАТЕРИ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ТЮРЬМЕ КАРАЧИ

Карачи, центральная тюрьма, 15 августа 1981 года.

Облупленный, растрескавшийся цемент, железная решетка. И тишина. Снова в полной изоляции. Камеры, находящиеся рядом в замкнутом дворе, пусты. Напрягаюсь, пытаясь услышать хоть что-то, хоть отдаленный человеческий голос, — ничего.

В этой клетке жарко и влажно, климат в Карачи иной. Потолочный вентилятор не работает, нет электричества. Каждый день его отключают часа на три, а то и дольше. Мне говорят, что аварии на электростанции, но, как всегда, врут. Ночью я вижу в небе световое зарево, вижу, что и в соседних помещениях тюрьмы светятся огни. Лишь мой блок камер темен.

Меня разместили в классе А, предназначенном для высокопоставленных политических заключенных, но никаких обычных для этого класса привилегий не предоставили. Камеры слева и справа, обычно используемые как кухня и гостиная, пусты и заперты. Моя камера маленькая и грязная. В туалете нет смыва, зато множество тараканов и мух. Вонь параши смешивается со зловонием, исходящим от пересекающей двор открытой сточной канавы. Поверхность воды в единственном ведре покрыта толстым слоем мертвых насекомых.

По утрам слышу звяканье ключей и замков, мне несут пищу. Бессловесная надзирательница, серое существо в серой форме, спящее ночью в углу двора, приносит коробки с едой, с разрешения администрации тюрьмы доставленной из дому. В первые дни у меня замирало сердце, когда я открывала их и видела заботливо приготовленную курицу под соусом с грибами, кебабы и куриные шики. Аппетит у меня, правда, так и не появился, осилить всего присылаемого я, разумеется, не могла, но живо представила себе, как все это готовилось в нашей домашней кухне под заботливым оком матери.

Мучило беспокойство за мать. Ей разрешили навестить меня на вторую неделю после моего перевода в Карачи, и, хотя я обрадовалась, увидев ее живой, сердце щемило от происшедших с нею изменений. Бледная изможденная женщина, нервные движения, седые волосы, разделенные на пробор и схваченные сзади в косицу… — и, в памяти моей, стройная, элегантная, уверенная в себе дама прежних лет…

Глаза матери наполнились слезами, когда она увидела меня в своей прежней камере. Но мы обе старались улыбаться, не обращая внимания на толкущихся вокруг тюремщиков, вслушивавшихся в каждый звук, вынюхивавших возможные неосторожно вырвавшиеся слова. Мать, колеблясь, рассказала о своем пошатнувшемся за время заключения здоровье. В тюрьме она приобрела устойчивый кашель, сказала она тихо. Сначала полагала, что из-за пыли, но потом начала кашлять кровью. После нескольких осмотров тюремный врач и начальство стали подозревать туберкулез. Неудивительный диагноз. Многие в Пакистане обречены на туберкулез из-за постоянно висящей в воздухе пыли, раздражающей легкие, и из-за недоедания, от которого страдает значительная часть населения. Пыль и песок приносит ветер из пустынь, а нищета в Пакистане пышным цветом цветет повсюду. Антисанитарные условия тюрьмы способствуют развитию этой, да и любой другой, болезни. Заключенные и персонал постоянно харкают на стены, на пол, наземь; все вокруг заплевано, микробы парят в воздухе.

Ее собственный врач, сказала мать, предположил еще худшее. Хотя она все еще слишком слаба для бронхоскопии, необходимой для подтверждения диагноза, он не исключил рак легких. Рак легких! Я обняла мать, стараясь не проявить охватившего меня ужаса, стараясь быть сильной как ради матери, так и для всей надоедливой свиты, в обязанности которой входило отчитаться в увиденном и услышанном в ходе нашего свидания, подготовить доклад для господ из военной разведки и генералов правящей клики.

— Может быть, еще и не рак, подожди до бронхоскопии, — пытаюсь я утешить мать по возможности бодрым голосом.

— Он думает, что на этой стадии болезнь излечима, — продолжает мать. — Если возникнет необходимость, я смогу выехать для лечения за границу.

— Как только сможешь, поезжай, — подхватываю я, хотя сердце мое разрывается от мысли, что она оставит Пакистан.

— Но как же я оставлю тебя здесь одну?

Я заверила ее, что не пропаду, но невольно пала духом. Три дня после ее визита я безвольно валялась на койке, уставившись в потолок, подавленная, обездвиженная сильнейшей депрессией, логически необъяснимой. Не могла заставить себя проделать свой привычный комплекс гимнастических упражнений, не мылась, не меняла белье. Не ела и не прикасалась к воде. Боже, думала я, я потеряла отца, теперь теряю и мать. Понимая, что погрузилась в предосудительную жалость к самой себе, я ничего не могла с собою поделать. Даже радостные известия, принесенные матерью, о предстоявших в сентябре бракосочетаниях Санам и Шаха, лишь углубили мое отчаяние. Из тюремной камеры отец предостерегал нас от всяческих внешних проявлений радости. «Если идете в кино, надевайте бурка», — поучал он меня. А теперь семья, казалось, смирилась с моим постоянным пребыванием в тюрьме, жизнь продолжается обычным чередом, они там себе женятся, замуж выходят, как будто меня и на свете нет.

После трех дней без воды я ослабла, ощущала утрату ориентации. Возьми себя в руки, не играй на руку Зие, внушал мне внутренний голос. Я заставила себя проглотить полкружки воды из ведра и взяла газету из посылаемых мне матерью ежедневно, открыла отдел головоломок и загадок. Но буквы расплывались перед глазами. Начиналась приобретенная в этой тюрьме мигрень. Болели зубы и десны, болело ухо. Волосы продолжали выпадать.

Позже какой-то врач объяснял мне, что проблемы со здоровьем возникли из-за нарушения гармоничности взаимодействия систем организма. В нормально функционирующем организме, говорил он, взаимодействуют сердечно-сосудистая, мышечная, пищеварительная, дыхательная и нервная системы; каждая потребляет положенную ей долю вводимой с пищей энергии. Но в периоды стресса нервная система доминирует, забирая себе более положенной ей доли и ослабляя весь организм. Особенно в этом случае ранимо сердце, что и объясняет столь частые случаи сердечных приступов среди политических заключенных. Воля наша может оставаться несгибаемой, но тело расплачивается за ее напряжение.

Приближалось 13 сентября, день окончания срока заключения. Несколько раз надзирательница шептала мне, что она слышала об освобождении все новых политических заключенных. Если режим освобождал людей, схваченных в связи с угоном самолета, то почему бы им не выпустить и меня?

Пресса перестала упоминать нас с матерью в связи с группой аль-Зульфикар. Несмотря на пытки и иные подлости, режим не смог сфабриковать достаточно материала против нас с матерью, чтобы оправдать суд над нами перед мировой общественностью. А Зия не мог зарываться, рискуя потерять благосклонность Запада, в особенности Соединенных Штатов.

Пакистан вообще не получал помощи от США с 1979 года, когда администрация Картера, заподозрив, что Пакистан разрабатывает или уже имеет атомную бомбу, подчеркнула свою