11 дней и ночей - К. Борджиа

Он не знал этого. Он не знал, зачем так жестоко надругается над своей невестой, зачем приехал сюда – ведь не за бумажником же! – зачем вообще это все… Неужели страсть и в самом деле превращает человека в животное, для которого важнее всего его природные инстинкты?

Он не мог в это поверить.

Не мог прогнать неотвязное наваждение.

Не мог ничего.

Только пронзать ее, пронзать это открытое тело, ловить ртом чужое дыхание, думать о той гармонии, которая заложена в тела мужчины и женщины, когда они слиты в одно, и снова пронзать, пронзать…

«Нет, все-таки я хорошая свинья», – подумал Берни. Ведь он даже не додумался поцеловать девушку. Занятый своими идиотскими размышлениями, он упустил из виду, что все это происходит с ним в действительности, а отнюдь не во сне, и если ему сейчас приятно, то только благодаря ей, прекрасной незнакомке, скрывающейся под именем Стефания.

Она ждала этого поцелуя. Она ждала, что он поймет ее и если и не оценит, что само по себе было бы не лишено пошловатости, то по крайней мере будет ей благодарен.

Они скосили взгляды вниз, туда, где нежно стукались их напряженные животы и сминались холмики волос, объединенные влажным стержнем, принадлежавшим сейчас им обоим.

– Мне жарко, Берни, давай выйдем на балкон.

– Но…

– Нас никто не увидит. Ты забыл, что уже давно ночь? Нет, про ночь он не забыл, однако заниматься этим на улице…

Он накинул рубашку, не застегиваясь.

Стефания не надела на себя ничего.

Город шумел под ними черным зеркалом, в котором отражались тысячи разноцветных огней.

Оказывается, за то время, пока Берни был у нее, успел пройти дождь и сделалось свежо.

– Ты не замерзнешь? – спросил он.

– Замерзну, если этому не помешаешь ты.

Она ухватилась руками за край балкона и повернулась к Берни округлой попкой. На ягодицах играли синие и красные отсветы.

– Хотя подожди.

Она присела на корточки, оглянулась и густо смочила древко горячей слюной.

– Мне будет больно, но так лучше. А теперь давай, пока опять не высох.

И она снова встала перед ним, выпрямив ноги и согнувшись пополам.

Он ничего не видел и несколько раз ткнулся во что-то твердое. А потом ему на помощь пришла ее маленькая рука.

– Не бойся и дави сильнее. Я хочу этого…

Нет, она слишком узка, он может ее порвать, это ужасно, девочка моя, зачем тебе это, ну еще чуть-чуть потерпи, я не ослабну, я проколю тебя, как ты этого просишь, ну, вот, еще… есть.

Ему вдруг стало опять легко и удобно.

Он был в ней.

В последнем, третьем отверстии. Самом маленьком и нежном.

И он мог в нем двигаться, ощущая со всех сторон гладкие стенки этой живой трубы. Живой. В ней все было живое. Все дышало и извивалось.

Выпустив край балкона, она пыталась помочь им обоим, раздвигая руками булочки ягодиц.

Было жарко.

С Гудзон-ривер дул промозглый ветер, но там, на балконе, никто его не замечал.

А потом была минута, когда Берни понял, что, даже если сейчас умрет от разрыва сердца, жизнь прожита не зря.

Ему не нужно было спрашивать, можно ли извергнуться внутрь или сегодня тот день, когда стоит поберечься.

Все было в его власти.

Она подарила ему эту власть. Она предвидела, что так будет. Будет… будет… ну же… Кажется, балкон падает…

* 10 *

– Берни, возьми, пожалуйста, еще пудинг. Я ведь знаю, что ты его любишь.

Заботливая госпожа Гордон, мама Эстер, тянулась через весь стол с розовой фарфоровой миской этого жуть какого приторного желе.

– Спасибо, я все, спасибо.

– Ну хоть чуть-чуть.

– В самом деле, я совершенно сыт.

– У нас принято есть, сколько хочешь, – заметил со своего места господин Гордон, подмигивая будущему зятю. – Это тебе не Европа, где все делают вид, будто наелись, хотя ничего толком не съели. А все от жадности и дурацкой идеи, будто раз продукты дорогие, на них нужно во что бы то ни стало экономить. Согласись, разве не бред?

Берни демонстративно вытер салфеткой губы. Он не хотел есть пудинг.

– Мама, папа, ну что вы пристали к бедному Берни! – подала голос Эстер, сидевшая рядом с объевшимся возлюбленным. – Если человек и в самом деле сыт, зачем его заставлять?

– Да потому что он хочет еще. Я же вижу, – не унималась мама. – Я права?

Берни отрицательно помотал головой и поднес к губам фужер с очень хорошим, но уже окончательно потерявшим вкус вином. Украдкой взглянул на часы.

Они ужинают уже два часа.

Здесь это называлось «чаевничать».

Определенно, Берни не имел ничего против дружных еврейских семей и искренне любил малышку Эстер, но все имеет свои пределы. Его пределом сегодня был пудинг.

Кроме того, набитый сладостями, отказаться от которых поначалу не поднималась рука, желудок уже начинал тянуть в сон. Сказывалась предыдущая ночь, проведенная как в угаре, после которой был долгий день, полный неотложных дел, мыслей, дождей, бетонных свай и подписей под очередными драгоценными контрактами.

Хорошо еще, что он договорился со Стефанией и теперь заглянет к ней попозже. Хотя иначе у него был бы повод прямо сейчас встать из-за стола…

Берни поправил галстук, напоминавший, что они еще не родня и что потому следует соблюдать некоторые условности. Некоторые. Например, ужинать в определенное время и с ничего не значащими беседами о милом прошлом, никудышнем настоящем и превосходном будущем.

Отец остановил в воздухе пудинговую миску и примирительно, с немалой долей иронии обратился к супруге:

– Ладно, дорогая, не нужно. В конце концов мне ведь еще предстоит завтракать. Уберем пудинг в холодильник.

Он влюбленно посмотрел на дочь и сравнил ее с поскучневшим избранником. Сравнение было явно не в пользу последнего.

– У нас пока еще есть время найти общий язык с нашим дорогим Берни. – Он наткнулся на суровый взгляд дочери и улыбнулся. – Тем более что скоро нам жить всем вместе.

– Через десять дней! – уточнила, просияв, Эстер.

Берни моментально забыл о том, что поел.

– Вы хотите сказать…

– А ты как думал! – заговорщически усмехнулась госпожа Гордон, сверля зятя глазками-буравчиками. – Наша дочь не может жить в холостяцкой конуре. Придется потерпеть. Через полгода мы с отцом переселим вас в отдельную квартиру. – Ободренная радостным вздохом Эстер, она продолжала: – А пока нам предстоит небольшой эксперимент.

– О какой квартире вы говорите? – поставил фужер обратно на белую скатерть Берни.

– Пустяки, – сказал господин Гордон. – Просто в свое время мы с мамой начали потихоньку откладывать деньги. Молодым побегам нужно помогать.

В этот момент его житейская философия торжествовала, и он торжествовал вместе с ней.