Черные розы для снайпера - Нина Васина

Гостиница в Загорске была полупустой, но в ресторане народ слушал Моцарта – четыре человека в концертных одеждах лихо управлялись со скрипками, фортепиано и флейтой. Пахло водорослями, все ели кальмаров. Хрустов попросил бифштекс, а Полина попросила не резать кальмаров, не заправлять, а подать отваренные тушки отдельно, а соус и зелень отдельно. Ее очень рассмешило, что два отварных яйца тоже подали отдельно – они лежали на блюдце очищенные и голубовато-беззащитные. Соус Полина слизывала с пальца, который медленно засовывала в соусницу, потом вытаскивала, наблюдая стекающие капли.

– Ты здесь живешь? – поинтересовалась она.

– Нет. Я здесь ем.

– В смысле – в городе? Ты живешь в этом городе?

– Иногда. Проездом. – Хрустов очень проголодался и не поднимал глаз от тарелки.

– Слушай, а ты вообще кто, Виктор Степанович?

– Охранник по найму.

– Здорово. А сейчас гуляешь? Я по делу спрашиваю, – кивнула Полина, зажевывая длинный лист салата.

– Нет. Я в пути. Еду в Ярославль.

– Ну! – закричала она радостно и стукнула ладонью по столу. – И я еду в Ярославль! Я от своих отстала ради этого показа в универмаге, а его отменили. Ты когда меня пригласил, я еще подумала, что Загорск – по дороге! А ты собрался добираться отсюда поездом?

– Автостопом. – Хрустов откинулся на спинку стула, вытер рот салфеткой и впервые почувствовал смутное беспокойство.

– Слушай, охранник по найму. – Полина наклонилась к нему, тонкая ткань платья на бретельках отошла, и он увидел совсем рядом темный сосок небольшой круглой груди. – А «Мерседес-шестисотый» с баром и кондиционером тебя устроит? Нет, ты сам представь – женщина одна в такой машине на самой убойной дороге! По ней даже трейлеры ездят стаями.

– А как же ты обходилась раньше без мужчины?

– Иногда вот так, – Полина стукнула по столу дамским «вальтером», у Хрустова округлились глаза. – А иногда, если под настроение, сам понимаешь… У меня одна проблема в жизни – бешеный темперамент.

– Да, я понимаю, – улыбнулся Хрустов.

– А что ты улыбаешься, что улыбаешься? У тебя что, были женщины лучше меня? Отвечай! Неужели этот растрепанная психолог может…

– Встать придется очень рано, я спешу, – перебил ее Хрустов.

– Уж лучше тогда совсем не ложиться! Я ночь запросто прогулять могу, но если сплю, то до часу дня.

– Полпятого. Я разбужу.

– Бутылку мартини и сок с собой! – крикнула Полина и захлопала в ладоши.

Пока Хрустов отгонял ее машину на стоянку, Полина сняла номер и купила в аптечном киоске в холле гостиницы упаковку презервативов. Когда отстрельщик вошел в распахнутую дверь номера, она уже разделась – для этого ей нужно было снять только платье и трусики – и, голая, смешивала напитки в высоких бокалах.

– Поведешь утром ты? – поинтересовалась Полина, уходя со своим бокалом в ванную. – Тогда я спокойно напьюсь.

– Без проблем! – крикнул Хрустов и утопил в бутылке две таблетки снотворного. Он быстро осмотрел маленькую сумочку. Заграничный паспорт, деньги, дорожные чеки американского банка, помада, крем, два кольца, медальон, уже знакомый ему «вальтер» и пачка презервативов. Ничего настораживающего не было и в осмотренной машине. Хрустов пожал плечами и разделся.

Через час он отнес неподвижную Полину на кровать, постоял, потный, перед зеркалом и вдруг обнаружил, что рассматривает себя как бы глазами женщины. Отстрельщик не спешил, стоял под душем, раздумывая про климактерические особенности мужского возрастного периода и о превратностях судьбы, подарившей ему желание совершенно невероятных женщин именно в этот период. Он собрал свои вещи, тщательно оделся, побрился и вычистил зубы, готовясь к дальней дороге, а потом протер платком все, к чему мог прикоснуться. Впоследствии это оказалось излишним. Потому что Хрустов, добравшись до указанного по телефону адреса, в темном дворе по номеру определил заготовленную для него машину, вытащил ключи из-под бампера, достал сканер и выругался: в машине был поставлен маяк. Он оглянулся, хотя мог поклясться, что слежки нет, да в этом и не было необходимости: маяк сработает перемену частоты, как только завести мотор. Он мог найти маяк и снять, но получается, человек, прилепивший его, был в курсе, что Хрустову готовят машину, и он знает, какую именно. Уж лучше ей остаться во дворе или, если бог поможет, быть завтра угнанной. Его могли отслеживать случайно, «по инерции», могли конкретно по сегодняшнему делу, это не имело особого значения, нужно будет просто сменить коммутатор и код связи с платными помощниками в органах. Хрустов посидел на лавочке в темноте, подумал, оставил ключи в дверце и вернулся в гостиницу поспать пару часов.

Рано утром он подогнал машину Полины ко входу в гостиницу, собрал вещи, еще раз вытер отпечатки, одел женщину и спустился вниз, перекинув ее через плечо.

– Она у меня раньше часа не встает, – объяснил Хрустов удивленному зевающему портье и похлопал по попке у своего лица.

Он уложил Полину сзади, сел за руль, вздохнул, приготовившись к длинной дороге, и подумал еще немного, прежде чем повернуть ключ. Что настораживало: отсутствие у женщины вещей в дорогу и странное совпадение направления передвижения. Хотя Хрустов допускал, что в жизни бывают совпадения, но практически в них не верил. Что было ей в плюс? Она знакома с Далилой и обладает совершенно бешеным темпераментом – такой женщине действительно мужчина нужен всегда. Улыбнулся, вспомнив, как Полина билась под ним и кричала с подвываниями, как он потом обхватил почти безжизненную руку за запястье, твердо решив не дать ей, накачанной снотворным, улететь. Хрустов уезжал из города, когда солнце только слегка развело серое небо на горизонте расплавленным золотом и кровью нового дня и еще не успело тронуть купола церквей.

В шесть тридцать Полина приоткрыла глаза. Она лежала головой на сумке на заднем сиденье своей машины, машина ехала не очень быстро: шел дождь, и предусмотрительный водитель притормаживал у больших выбоин на дороге, кружилась голова, женщина не понимала, где она и что делает.

– Куда ты меня везешь? – спросила она, еле ворочая языком.

– В Ярославль. – Мужчина обернулся, и Полина его вспомнила. – Проснулась?

– Охранник, ты меня охраняешь?

– А как же!

По закрытым окнам стекали капли дождя, шуршали шины по мокрому асфальту, Полина знала, что дождь – понятие времени, а не места, она вдруг вспомнила это время, и это было как легкий приступ тошноты, с которым можно справиться, сглотнув слезы. Сквозь пространство и время дождя на нее Пизанской башней падала синяя колокольня Никольской церкви, все архитектурные изыски разных городов мира, вращаясь огромным калейдоскопом, разворачивались длинными прямыми перспективами Ленинграда, она опускала руку к воде под песню гондольера и вдруг видела, что узкий нос венецианской лодки наплывает на разноцветное отражение Спаса на Крови, все пузатые купола Рима и Парижа превращались в купол Исаакия, все каменные львы в мире захватывали зубами цепь и примерно усаживались по сторонам маленького гнутого мостика, пирамиды Египта сворачивались до размеров кристалла в мертвых глазах невских сфинксов, дешевые ночные пристанища мексиканских гостиниц и плавно колышущиеся водяные матрацы тысячедолларовых номеров удивительно поместились в одной полутемной комнате-келье бывшего монастыря, превращенного в общежитие на Нарвском проспекте.

– Я не хочу туда! – Полина вертит головой из стороны в сторону, проваливаясь в насильный сон.

– Не хочешь, не поедем, – отозвался Хрустов.

– Заткнись, – шепотом, почти неслышно.

– Есть заткнуться, – весело отрапортовал отстрельщик. Ему было стыдно и беспокойно, все-таки снотворное с алкоголем, он был рад, что женщина так быстро проснулась и даже вполне связно разговаривает.

Обводный канал. Там, где берега не упакованы в гранит, живут крысы, они бросаются в воду, разгоняя упавшие желтые листья, Калинкин мост с каменными скамейками, она помнит холод этих скамеек, площадь Репина, перезвон трамваев на повороте, наклоненные деревья вдоль набережной канала, камень и вода, зеленый фасад театра, в костюмерной всегда горит свет – и днем и ночью, запах старых пыльных платьев, пьяный бутафор несет под мышкой голову-болванку, с нее на пол, на порванные грязные пуанты падает парик.

Нет ее здесь, ты же видишь! Ее здесь нет. Пойдем в Театр эстрады, она мне писала про кордебалет. Ее нет в Театре эстрады. Жека терпелив, но грустен. Полина, а ты… Ты летаешь? Нет, с тех пор, как мы расстались, – нет. Летаю или нет, я найду ее, она написала, что подрабатывает в кордебалете после балетной студии. Ни в какой студии она не занималась, ее приняли, а через месяц выгнали. Она поступила в театральное училище, я так обрадовался, а потом по вечерам стала пропадать. Оказалось – танцует в каком-то баре. Мы немного подрались, она несколько вечеров не могла уходить, у нее… синяк под глазом был, короче. Это были самые хорошие два вечера, Ирка пекла блины и пела песни, а потом вдруг – бац! – обрезала волосы, господи, да ее, наверное, и в бар этот взяли, когда она волосы распустила! А тут приходит – и не пикни, а то обреется наголо. Я, конечно, гад, я врезал ей еще раз, не сильно, больше для видимости, а она и говорит: «А ты не боишься однажды очень крепко заснуть и не проснуться, я умею такие штуки делать с людьми?» И все. Как подменили. Издевается без конца, то хохочет, то плачет, танцует вот так посреди комнаты и поет: я потерялась, я потерялась… Меня стала называть гегемоном, я как раз устроился по ночам в котельную. Когда про Шуру узнала, раскричалась. Сволочь, говорит, как обещала, так и сделала – действительно ее кондрашка хватил! Жила она у меня не всегда, чаще в общежитии. Что я мог поделать? Где она, Жека? – спрашиваю я шепотом. Ее больше нет. Нет ее пока. А где ее нет? Нигде. Полина, ты же знаешь, что такое смерть. Она умерла? Почти. Почти не умирают! Смерть – это переход из одного состояния в другое, согласна? Я согласна, я отупела от усталости и бесполезных поисков. Так вот, она сейчас где-то есть, но в другом состоянии, и нельзя просто так пойти и забрать ее, это бессмысленно, не надо ей мешать, она найдет свою травку. Ну конечно, собачка не умрет, собачка найдет свою травку, нам так Шура говорила, когда Топсик умирал, его отвязали, он ел траву, а потом ушел и не вернулся! Куда уходят собаки?! Полина, мне тяжело, но я не знаю, что делать, если ты знаешь – делай, но только не навреди. Где она?!