Время грозы (СИ) - Райн Юрий

Вот и пятый отсек. Да, его годы.

Ну и, собственно: Горетовский Максим Юрьевич. 30/X/1953 — 18/VIII/1983.

Он постоял, глядя на место своего упокоения. Ничто не шевельнулось в душе. Разве что ощущение абсурдности происходящего усилилось. Абсурдности всей вот так сложившейся жизни.

Пришла в голову диковатая мысль: а совершить бы тур по своим могилам! Сегодня — здесь, через пару дней — когда, во вторник, кажется? — городское кладбище Верхней Мещоры посетить. Вот в идиотском и уродливом мире, откуда он явился сюда, домой, — там могилы не отыскать. Зато нетрудно найти место, где он похоронил Маринку.

Стоп, об этом нельзя. То есть можно и даже, наверное, зачем-нибудь нужно, но — не сейчас.

Ладно, пришел — значит, надо сделать то, ради чего пришел.

Максим посмотрел по сторонам. Народу все больше, и это неплохо: меньше риск привлечь к себе внимание. Если, конечно, будет, кому обращать…

Вон там, напротив стены с урнами, немного наискосок, явно заброшенная могила. Ограда давно не крашена, дверца приоткрыта, деревянная скамейка чуть покосилась.

Он осторожно пробрался туда, сел. Ничего, падать скамейка еще не собирается. Видно все отлично, а сам, наверное, не слишком заметен.

Вот и славно.

Что ж, теперь — ждать.

— Саня, вставай уже! — крикнула Людмила.

Она заканчивала то, что называла — делать лицо. Так, вот сюда еще штришок… все, пожалуй.

Немного отклонилась, всмотрелась в свое отражение, осталась довольна — и макияжем, и вообще. Возраст возрастом, а если за собой следить — результат, как говорится, на лице.

— Да Саня же!

За спиной скрипнула дверь. Людмила снова посмотрела в зеркало — из спальни выглянул муж. Помятый какой-то, обрюзгший…

— Ты… — начал было он, но голос сел. Александр гулко откашлялся и спросил. — Ты куда в такую рань?

— Никакая не рань, девять уже. Я тебе вчера говорила — на кладбище. Восемнадцатое сегодня, я сто лет не была. А отстреляться хочу поскорее, с матерью его пересекаться совершенно нет желания.

— Так погоди, вместе съездили бы…

— Да ну тебя, ну сколько можно, Саня? Обо всем договорились, я сейчас быстренько туда, — Людмила выдвинула ящик трюмо, извлекла черный газовый платок, сунула в рюкзачок, — потом к Светлане сгоняю, вторую неделю болеет человек, оттуда на работу, шеф рвет и мечет, говорила же, ну что ты как маленький! — Ее тон стал раздраженным. — А ты позавтракай, я там тебе оставила, и давай-давай, на дачу собирайся. За Катюшкой присмотришь, поможешь чего, Димка, сам знаешь, обленился совсем.

Александр еще больше понурился.

— А ты?

— Непоздно закончим — приеду. Поздно — сил не будет. И не нуди, Саша!

Все, пора, пора отсюда, уже с утра никаких сил от этого нет.

Она обернулась, заставила себя чмокнуть мужа в небритую щеку, пропела «Чао!» и выскочила за дверь.

Славик уже ждал ее. Нагло припарковал «Мерседес» у самого подъезда, сам рядом стоит, покуривает. Одет дорого, хотя и неброско.

Все же — мужик.

Вот, целоваться вздумал.

— Совсем с ума сошел, — Людмила попыталась сделать строгое лицо, но улыбку не сдержала. — У всех на виду! Поехали уже!

— Ха, — изрек Славик. — Ну, поехали. Может, на одной машине?

Людмила показала ему язык, ловко уклонилась от объятий, с которыми шеф все-таки полез, и вскоре уже заводила свой «Гольф».

Сука я, подумала она, выворачивая на шоссе, ведущее к кладбищу. Саню уже даже и не жалею. У Максима сколько лет не была, сегодня вот выбралась, но — как предлог же, чтобы из дому сбежать, с любовником день провести, а там и ночь.

Людмила взглянула в зеркало — «Мерседес» держался за ней, словно приклеенный.

Да, сука, повторила она. А ведь внук уже растет.

И улыбнулась.

Пусть сука. Хотя даже и не совсем — Саню все-таки немного жалею, иначе бы бросила. Вот то, что с ним спать иногда приходится — это плохо. Бррр…

Зато шеф, Славик — мужик. Ее мужик. И привязан к ней по-настоящему. И это хорошо.

Нет, насчет физической верности обольщаться не стоит. Жене изменяет с ней, Людмилой, Людмиле, наоборот, с женой, им обеим — с новой секретаршей Леночкой, а до нее — с прежней секретаршей Лидочкой, а еще по саунам шляется с якобы друзьями, они же деловые партнеры, чтоб их разорвало, хамье, быдло…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Людмила выдохнула. Славик, положа руку на сердце, тоже жлоб тот еще. Но все же, все же… Насколько умнее, прямее, честнее — странное слово применительно к нему, а вот поди ж ты, да, честнее! — этих своих «друзей».

Мой мужчина, стиснула она зубы. Мой, и все тут.

А что изменяет… Поначалу психовала, скандалила. Потом поумнела. Ничего с этим не сделаешь, только испортишь все. Пусть. Мужики — они такие. Те, которые альфа-самцы. А Славик — самый что ни на есть альфа.

Я — женщина. Тоже, может, альфа, но женщина, а потому — другая.

Как это у Хемингуэя, припомнила Людмила? Максим иногда цитировал: если у мужчины белая, то подавай ему черную; если черная — желтую; или хромую, или косую, все им мало; а мне, женщине, нужно только, чтобы этого было побольше, и тогда будешь любить того, кто тебе это дает.

Не дословно, но смысл верен.

Поэтому — пусть. Перестала психовать, приняла, что Славик такой. И тем — привязала его к себе.

А сама? А сама — тоже привязалась. С ним просто и надежно. Он тоже считает ее своей, а за своих он кого хочешь порвет. За свою женщину — в особенно мелкие клочья.

Она улыбнулась. И вообще — с ним хорошо. Вот просто хорошо. Сейчас к Максиму все-таки заглянем и — на дачу к Славику. Вдвоем весь день, а там и ночь, а потом и воскресенья половину.

Понесло тебя, бабка, засмеялась Людмила. Ни стыда, ни совести, вот что значит — перед климаксом.

И гори всё ясным пламенем.

Она припарковалась на площади перед кладбищем. Выходя из машины, подумала: а интересно, Максим альфой был или — как Саня, вообще неизвестно что? Нет, стерлось уже все. Веселый был, заводной — только и вспоминается. Смутно так.

Людмила направилась к входу на кладбище. Через несколько секунд Славик догнал ее и зашагал бок о бок.

А вот и она. Максим инстинктивно пригнулся. Потом сообразил, что это глупо, и выпрямился.

Люська. Не узнать невозможно. Даже не очень изменилась. Ну, талия, конечно, не та… а в целом — очень даже. И уж больше тридцати пяти ей не дашь.

Мужик с ней. Ведет себя, надо сказать, по-хозяйски. В каждом движении у него это хозяйское.

Ревности Максим не почувствовал, а вот неприязнь — да. Видывал таких деятелей, как же. И в обоих мирах, где довелось побывать-пожить, и в этом мире тоже. Даже и в нынешние времена уже на таких натыкался.

Ладно, не до него.

Вот дети не пришли, это жаль. Это — защемило вдруг, даже в глазах потемнело.

А дядька этот — не муж, понял Максим. Ишь, как руку на задницу ее упругую положил. Люська, правда, дернулась, руку скинула, а он возьми, да и шлепни ее легонько по тому же месту. Мужья после стольких лет брака так себя не ведут. Да и вообще мужья на кладбище так себя не ведут.

Впрочем… я бы ее вот так, может, и шлепнул? Или нет? Максим прислушался к себе. Нет, решил он. Только я — особая статья.

Была не была. Он поднялся со своей скамейки, пересек аллею, приблизился к нише. Кашлянул, выговорил:

— Здравствуйте.

Оба обернулись. Люська всмотрелась в лицо Максима.

— Вы что хотели? — с угрозой в голосе спросил мужик.

— Слава… — умиротворяющее сказала Люська, взяв его под руку.

— Да я тут проездом, — пролепетал Максим. — Поезд у меня после обеда… А ему, — он кивнул на нишу, — родней дальней прихожусь… В детстве там, то, сё… Время вот выдалось до поезда, дай, думаю, навещу… Сергеем меня зовут, а вы, извиняюсь, кем Максиму-то приходитесь?

Он уже клял себя — и за идиотский порыв, и за то, что начал разыгрывать отвратительную комедию, — но отступать было поздно.

Сделав слегка придурковатое лицо, Максим добавил: