Ради милости короля - Элизабет Чедвик

– Ирландские – нет, – заметил Роджер.

– Ирландские – нет, но уэльские и нормандские – да. И у него больше шансов их удержать.

– Возможно, вы правы, – закусил верхнюю губу Роджер. – Если Генрих предложил ему Шатору, он с тем же успехом может предложить земли де Клер. В этом случае Маршал станет большим человеком… если, конечно, король сдержит слово. Обещания – ничто, если их не выполнять.

Ида опустила взгляд, и Роджер почувствовал, что она помрачнела. Генрих неизменно оказывал подобное воздействие… словно темная тучка набегала на их жизнь.

Роджер вздохнул:

– Полагаю, мне лучше вернуться к своим обязанностям. У меня есть дела. – Он невольно глянул вслед Уильяму. Должно быть, неплохо скакать в Шатору, когда вокруг цветет весна и жизненные соки бурлят в венах, подобно тому как они бурлят в листве и траве.

– Точно? – Ида обиженно и томно посмотрела на мужа.

– Увы.

– Неотложные? – Она потеребила брошку на вороте платья и коснулась шеи.

Роджер заметил румянец на щеках жены, блеск в глазах. Он ощутил прилив тепла, распознав призыв в ее голосе и облике. У него действительно были дела – целая гора дел, – но, глядя на Иду, думая об их спальне, представляя запах чистого постельного белья, мягкий весенний свет на ее коже, распущенные блестящие темные волосы, нежный отклик ее тела и сравнивая их с грудами заплесневелых отупляющих пергаментов, ожидающих его внимания в Вестминстере, он уступил искушению. Поработать можно и вечером, и пусть Генрих платит за свечи.

– Нет, – ответил он, целуя Иду в шею и на мгновение останавливаясь на крыльце, чтобы прижать ее к себе. – Не неотложные.

* * *

В качестве поблажки Уильяму Фицрою разрешили посидеть в отцовской комнате, вместо того чтобы ложиться спать с другими мальчиками. Завтра он отправится домой в Англию в обществе вестников и священников, а его отец поедет дальше, в Шатору.

Уильяму нравилось при дворе, особенно теперь, когда он исполнял обязанности пажа. В основном требовалось что-нибудь разыскать, отнести или передать сообщение, а также прислуживать за столом. Он впитывал ритуалы, поклоны и манеры, словно губка. Его отец, по-видимому, не придавал особого значения формальностям и даже не всякий раз присаживался, чтобы поесть, и тем не менее все взгляды были направлены на него, когда он входил в комнату, потому, что его присутствие воодушевляло, и потому, что он был королем. Уильям предпочел бы и дальше путешествовать в свите, но в его первый пажеский сезон было решено, что мальчик вполне набрался опыта, пусть возвращается в безопасную Англию и продолжает обучение.

Уильям играл в мельницу с одним из старших ребят, но, заметив, что отец на мгновение остался в одиночестве и сидит неподвижно, оставил игру и приблизился к нему.

Генрих смерил Уильяма налитыми кровью глазами. Он небрежно держал кубок правой рукой, на которой виднелось несколько неглубоких царапин от когтей сокола, потому что король в очередной раз отказался надеть перчатку.

– Готов к завтрашнему путешествию, приятель? Вещи собраны?

– Да, сир, – кивнул Уильям.

Генрих хрюкнул:

– Я хотел бы взять тебя с собой, но это неумно. А до моего возвращения тебе лучше посидеть в Англии за учебой.

Уильям снова кивнул, хотя был не вполне согласен. Он предпочел бы отправиться с армией к самым стенам Шатору.

Он посмотрел отцу в глаза:

– Можно задать вам вопрос перед отъездом?

Генрих снисходительно улыбнулся и кивнул:

– Спрашивай что угодно.

Уильям глубоко вдохнул:

– Леди Джуэта – моя мать?

Она часто повторяла, что нет, но ее волосы были такого же цвета, как у него, и он успел узнать, что взрослые часто лгут и грешат умолчанием, хоть и внушают детям, что это нехорошо.

На лице его отца мелькнуло удивление, за которым последовал взрыв хриплого смеха.

– С чего ты взял, дитя мое?

– Она заботится обо мне. – Уильям выпятил подбородок. Он не любил, когда над ним смеялись. – У других детей есть матери, или они знают своих матерей. Я подумал, возможно, она моя мать, но это секрет.

Лицо его отца оставалось веселым. Притянув Уильяма к себе, он взъерошил сыну волосы:

– Думаю, можно с уверенностью сказать, что Джуэта не твоя мать и не имела ни малейшего шанса ею стать. – Генрих откинулся назад, чтобы получше разглядеть мальчика. – Твою мать звали Ида, – через мгновение произнес он, – и она была прекрасна.

Уильям заморгал при этом внезапном разоблачении, которое далось так легко. Словно обсчитался в ступеньках и упал с последней, недостающей. Он не знал при дворе ни одной женщины по имени Ида, по крайней мере ни одной надлежащего положения. Кроме того, отец сказал «была». Это значит, что она умерла?

– Разумеется, ты должен понимать, что мы не были женаты, – добавил отец, – но в некотором смысле это даже лучше, поскольку ты зачат в силу удовольствия, а не долга и дорог мне не меньше, чем законные сыновья.

Уильям сглотнул, запаниковав. Он знал о продажных женщинах. Видел их при дворе в вульгарных платьях, с длинными косами, переплетенными шелковыми лентами и не покрытыми вуалью, как положено. Они любому позволяли задирать себе юбку, только плати. Он не мог родиться от подобного союза. Не о таком он мечтал.

– Выходит, она была шлюхой? – спросил Уильям, и его затошнило от этого слова.

Генрих немедленно выпрямился, покачал головой и крепко схватил Уильяма за локоть.

– Нет, сын мой, нет, – твердо произнес он. – Никогда так не думай. Она была хорошей и честной женщиной. Никогда не говори о ней так.

Уильяма слегка утешили эпитеты «хорошей» и «честной», но внутри все равно все бурлило.

– Тогда почему ее нет здесь? – спросил он.

Генрих засмеялся и снова взъерошил его волосы:

– Потому что ты мой сын – сын короля. Она мечтала о другом и хотела завести других детей. Она выбрала иной путь.

От этих слов Уильяма затрясло еще сильнее. При упоминании других детей он почувствовал себя брошенным, второсортным. Почему мать оставила его, почему решила завести других детей? С ним что-то не так? Почему она не мечтала воспитывать его?

Отец смотрел на него со снисходительной улыбкой, как будто это ничего не значило.

– Тебе повезло, – сказал Генрих. – Можешь мне поверить, многие женщины охотно стали бы твоей матерью.

Но видимо, не та, что его родила. Она не могла быть хорошей и честной, если бросила его. Внутри мальчика кипела злость утраты, и он стоял неподвижно, со злым лицом, пока отец пожимал ему руку:

– Нам, мужчинам, нужно держаться вместе, верно? Ты мой сын, вот что действительно важно, и я признаю тебя таковым.

Хьюберт Уолтер, настоятель Йоркского собора, подошел, чтобы поговорить с королем, и Генрих отпустил Уильяма, расцеловав в обе щеки.