Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - Иван Шевцов

- Там дочь моя, - робко ответил Аким Филиппович, и на лбу его выступил холодный пот. В нем вдруг где-то появилось страшное навязчивое подозрение: а что, если перед ним совсем не Емельян Глебов, а настоящий немец? Но Иван - он стоял по-прежнему поодаль с видом довольно безразличным, не выказывая ни малейшего интереса к диалогу, который здесь происходил: он "не знал" русского языка и "не понимал", о чем тут речь идет, - Иван все-таки был настоящий, его родной сын - в этом не было никакого сомнения.

Глебов по-немецки позвал Федина, приказал ему взять винтовку полицая и оставаться у крыльца. И Акиму Филипповичу приказал - именно приказал, а не предложил - идти в дом. Сам пошел следом за ним, последним шел Иван.

Ни шофер, ни полицейский, наблюдавшие эту сцену, никак не могли заподозрить в этих троих немцах переодетых советских парней. Все было разыграно предельно естественно, как в хорошем драматическом театре, а очевидный успех "спектакля" воодушевлял и увлекал "актеров".

Аким Филиппович вдруг почувствовал, как подкашиваются его ноги и мелкая дрожь ударила по рукам, а лицо бросило в жар. Это было еще неведомое ему состояние, будто его вели на эшафот. Нервы его напряглись до предела и требовали немедленной разрядки. Он шел неуверенной тяжелой походкой и боялся, что не осилит этого пути - либо упадет, либо разрыдается; цеплялся за колонну крылечка, за дверную раму, и путь от порога до порога расстоянием в каких-нибудь четыре шага был равен стометровой полосе под пулеметным огнем неприятеля. Шедший сзади Емельян видел пунцово-багровую шею Акима Филипповича, розовые пылающие уши, видел, но по молодости своей не понимал состояния этого пожилого, когда-то физически крепкого, а теперь, пожалуй, рыхловатого и просто грузного человека. Он слишком увлекся игрой и своей ролью.

Ивана одолевали сомнения, реплика Жени - "служить у врагов - еще не значит работать на них", - в общем-то, не успокоила его, а, пожалуй, еще больше разжигала воображение и торопила быстрее все выяснить и кончить. Он внимательно наблюдал за поведением отца, за каждым его жестом и словом во время разговора с Емельяном и не мог сделать никаких выводов из этих наблюдений. Отец продолжал для него оставаться загадкой, и главный вопрос о нем по-прежнему был открыт.

Аким Филиппович дошел до стола, как доходят до последней черты, нащупал стол дрожащими руками, прислонился к нему телом, чтобы не упасть, и уже потом обернулся. Нет, он не бросился навстречу сыну, даже слова не вымолвил, только смотрел на них - Ивана и Емельяна, - одетых в форму немецких офицеров, с тихой грустью во влажных усталых глазах, с немым полувопросом, дрожащим под рыжими жесткими усами; смотрел и ждал, захлестнутый крутой волной сложных противоречивых чувств, неясных дум и трудных вопросов.

- А теперь здравствуйте, Аким Филиппович, - первым нарушил напряженную тишину Емельян и протянул руку. Он впервые назвал Титова-старшего по имени и отчеству, а не как прежде - "дядя Аким".

- Здравствуй… Емельян Прокопович, - вполголоса, через силу произнес Аким Филиппович и крепко стиснул своей большой рукой мелкую руку Емельяна. И это пожатие сказало им обоим то, что не могли сказать ни глаза, ни голос. Оба прильнули друг к другу, как родные, как старые верные товарищи, и тогда Аким Филиппович не сдержал слез: блеснули они в глазах скупо, по-мужски, сползли на щеку горячие и обожгли Емельяна.

Ивану стало как-то не по себе, что не он, сын, а его друг первым обнял отца. И тогда он без слов сразу размашисто обнял их обоих - Акима Филипповича и Емельяна - и прильнул своими губами к бритой, пахнущей табаком отцовской щеке. Со слезами волнения и радости наблюдала Женя за тремя мужчинами…

Прежде чем предложить гостям сесть, Аким Филиппович предусмотрительно заметил:

- Как бы, ребятки, мой полицай сюда невзначай не вошел. Не дай бог.

- Там наш товарищ. Не допустит, - успокоил его Емельян.

Аким Филиппович смотрел на Емельяна влажными восхищенными глазами и приговаривал:

- Вот ни в жисть не опознал бы. Ни за что… Больно худой ты, Мелька. Не болен, случайно?

- Здоров как бык, - ответил, смеясь, Емельян. - А худоба, должно быть, наследственная. Мелковата порода наша.

- Ну а теперь садитесь, потолкуем, - предложил Аким Филиппович, вытирая слезы, и сам опустился на табуретку. Бросил короткий взгляд на Женю, сказал: - А ты, дочка, пойди погуляй.

- А я тоже хочу… с вами, - решительно заявила Женя.

Аким Филиппович посмотрел на нее строго, нахмурился, сказал суровым басцом:

- У нас будет свой, мужской, разговор.

Он думал, что уж после этих слов дочь молча повернется и выйдет. Но Женя не сдвинулась с места, точно вросла в пол. Она прямо держала красивую овальную голову, увенчанную крутой волной густых темно-каштановых волос, и от этого подбородок ее казался не в меру длинным и острым. Зеленые глаза потемнели, тонкие дуги бровей изогнулись еще круче, бледнокожее от природы лицо стало еще бледней, лишь маленькие ушки вдруг вспыхнули багрянцем. Все это успел заметить Емельян. Женя показалась ему действительно красивой и сильной. Он обратил внимание на ее руки, сжатые в кулаки. Это были не совсем женские, вернее, не девичьи изнеженные изящные руки. Это были руки бойца и труженика. "Женька - коновод и драчун" - вспомнилась всплывшая из детства фраза.

- Я должна все знать, папа. Я не ребенок, - с прежней непреклонностью сказала Женя, и Емельян снова увидел в ней Женьку сорвиголову из недавнего и почему-то страшно далекого детства. Серая юбка и черная кофточка шли к ее статной стройной фигуре. Отложной стоячий воротник, распахнутый острым клином, обнажал длинную крепкую шею. Емельян любовался Женей, и, конечно, он не хотел, чтобы она уходила, он даже что-то намеревался возразить Акиму Филипповичу, но его опередил Иван, вдруг заявивший решительно, по-хозяйски, в упор глядя на отца похолодевшим взглядом:

- А зачем ей уходить? Не чужая она тут, своя.

- Ну что ж… - вздохнул Аким Филиппович и шлепнул на колени свои красные крупные руки. - Пусть по-вашему. Оно, пожалуй, и лучше. Садись, дочка, коли так.

Всю ночь и день готовился Иван к этому разговору, а вот подошло время, и он не знал, с чего начать. Нет первой фразы. Дальше все кажется ясным, а вот первой фразы не может найти. А пауза с каждым мигом становится рискованней и неприятней, похожей на пружину часов, которую заводят, заводят, уже довели до предела, и она вот-вот лопнет.

Неловкость эту чувствовали все, и прежде всего Аким Филиппович. "Ведь я отец, мне и начинать", - решил наконец он и сказал, снова хлопнув ладонями по коленям:

- Ну что ж, хлопцы, знакомиться будем, что ли? Гляжу на вас и ничего не понимаю: кто вы такие есть? У немцев служите или как?

- А вы как считаете? - сверкнул веселыми, но далеко не добродушными глазами Емельян, делая ударение на "вы".

- Да я-то уж прикинул и так и этак, - начал Аким Филиппович, глядя открыто на сына. - И выходит по моим подсчетам, что одежке вашей я не верю. Не лежит она на вас. Не к лицу, да и не по фигуре. Как говорится, с чужого плеча.

- А разве заметно? - спросил Иван. Он понял слова отца в прямом смысле. Его настораживало то, что отец не хотел говорить при Жене.

- Для постороннего, может, и нет, - степенно ответил Аким Филиппович и хотел было добавить: "А я ведь все-таки отец", но сын перебил его жесткой репликой:

- А начальник полиции все насквозь видит.

Аким Филиппович горько поморщился и вздохнул сокрушенно. Слова сына хлестали больно и обидно.

- Ты не ошибся, что не поверил одежке, - продолжал Иван невозмутимо и с ходу расстегнул китель. - Там есть другая, советская, наша. А кому ты служишь?

- Родине, сынок, - тихо и проникновенно ответил Аким Филиппович, спокойно и мягко выдержав прямой и резкий взгляд сына. Повторил: - Родине.

- Какой? - это спросил Емельян как бы невзначай, походя, задумчиво глядя в окно.

- Родина у человека одна: в беде и в радости - всегда одна, - ответил, не повышая голоса, Аким Филиппович. - Только у бродяг безродных да предателей нет Родины. А честным людям без нее нельзя, как без матери.

- А в фашистской полиции могут служить честные люди? - спросил Иван с прежней непримиримостью.

- Могут, сынок, - мягко ответил отец. - Не часто такое случается, но бывает всякое в жизни.

- Не понимаю. - Иван беспокойно заходил по комнате.

- А ты пойми. - Аким Филиппович поднял голову и выпрямился. Теперь он показался широким в плечах, коренастым и крепким. - О людях судят не по одежке. Не каждый и не всегда может вот так распахнуть чужой китель и показать советские петлицы. Душу так не распахнешь, в нее надо уметь заглянуть.

Не глядя на отца, Иван спросил уже другим, потеплевшим голосом, в котором прозвучали мирные нотки раздумий и, скорее, не вопрос, а утверждение:

- Ты это о себе говоришь?

- И о ней тоже, - Аким Филиппович кивнул на дочь.