Проклятие Шалиона - Лоис Буджолд

— Хм… — выдавил Кэсерил.

Умегат откинулся на спинку и некоторое время молча изучал его. Кэсерил знал, что рокнарец разглядывает не его тело.

«Ну так скажи мне, что рокнарский отступник, настоятель храма, учёный, посвящённый, святой Бастарда делает тут, прикидываясь грумом в зангрском зверинце?»

Однако вслух он произнёс:

— Что вы здесь делаете?

Умегат пожал плечами:

— То, чего хочет бог, — затем, словно сжалившись при виде растерянного выражения лица Кэсерила, уточнил: — Похоже, он хочет, чтобы я сохранял рея Орико в живых.

Кэсерил вздрогнул и выпрямился, пытаясь справиться с дурманящим голову вином.

— Орико? Он что, болен?

— Да. Государственная тайна, хотя это невозможно утаить от того, кто обладает разумом и острым глазом. Тем не менее… — Умегат приложил палец к губам, призывая никому об этом не рассказывать.

— Да, но… я думал, что лечение — привилегия Матери и Дочери.

— Если бы болезнь рея имела естественные причины — то да.

— А причины не естественны? — Кэсерил заволновался. — Тёмное облако… вы его тоже видите?

— Да.

— И у Тейдеса есть такая тень, и у Исель, и у рейны Сары. Что это за дьявольщина, о которой нельзя говорить?

Умегат поставил чашку на стол, потянул себя за косу и вздохнул.

— Всё началось во времена Фонсы Мудрого и Золотого Генерала. Полагаю, для вас это лишь история. Я же жил в то отчаянное время. Знаете, однажды мне привелось увидеть генерала. Тогда я был шпионом в его провинции. Я ненавидел всё то, чем он занимался и чего хотел, но… если бы он велел мне, просто сказал единственное слово, думаю, я пополз бы за ним на коленях. Он был больше чем тот, кого просто коснулись боги, больше чем посвящённый, осенённый. Он был воплощением, реализацией высшей воли, посланным в мир в подходящий момент. Почти. До того мига, пока Фонса вкупе с Бастардом не пресекли его жизнь. — Умегат замолчал, углубившись в воспоминания.

Наконец взгляд его покинул прошлое и обратился к Кэсерилу. Улыбнувшись, он вытянул руку, отогнул вверх большой палец и покачал им из стороны в сторону.

— Бастард хоть и самый слабый из Семьи, но он бог равновесия. Это большой палец, что помогает остальным четырём надёжно и ловко держать предметы. Говорят, что если один бог воплотит в себе всех остальных, то истина станет единой, простой, совершенной, а мир вспыхнет светом. Некоторые находят эту мысль привлекательной. Лично я считаю её ужасной, но у меня всегда был плохой вкус. В то же время Бастард, не связанный с каким-либо одним сезоном, присутствует в каждом из них и оберегает всех нас. — И пальцы Умегата — Дочь, Мать, Сын, Отец — поочерёдно ударились о подушечку большого.

Он продолжал:

— Золотой Генерал был очищающей волной судьбы, которой было предначертано снести весь мир. Душа Фонсы смогла справиться с его душой, но не смогла противостоять великому предначертанию. Когда демон смерти унёс из мира их души, невыполненное предначертание бременем легло на потомков Фонсы — миазмы неудач и мучение душ. Тёмные тени, которые вы видите, — незаконченное дело Золотого Генерала в этом мире, окружившее мраком жизнь его врагов. Его посмертное проклятие, если угодно.

Кэсерил задумался, были ли все неудачные военные кампании Иаса и Орико следствием того, о чём ему поведал Умегат.

— Как… как можно разрушить проклятие?

Умегат вздохнул.

— Мне было сказано, что оно будет снято через шесть лет. Другого ответа я не получил. Может, оно закончится со смертью всех потомков Фонсы.

«Но это… рей, Тейдес… Исель!»

— Или же, — продолжал Умегат, — оно просто иссякнет с течением времени, как струйка яда. Оно должно было убить Орико ещё несколько лет назад. Общение со священными животными очищает рея от разрушающего действия проклятия, но лишь на короткое время. Зверинец помогает бороться с разрушением, но бог так и не объяснил мне почему. — Голос Умегата стал мрачным. — Боги не пишут ни писем, ни инструкций, знаете ли. Даже своим святым. Я просил об этом в молитвах. Часами просиживал с пером, на котором то и дело высыхали чернила, полностью отдаваясь ему во власть. А что он послал мне взамен? Всклокоченного ворона, умеющего произносить одно-единственное слово.

Кэсерил виновато заморгал, вспомнив о бедной птице. Откровенно говоря, он жалел о смерти ворона куда больше, чем о смерти Дондо.

— Вот чем я тут занимаюсь, — подвёл итог Умегат и пристально посмотрел на Кэсерила. — Ну а вы что тут делаете?

Кэсерил беспомощно развёл руками.

— Не знаю. Может, вы мне подскажете? Вы говорите… я теперь свечусь и выгляжу так же, как вы? Или как Исель? Или как Орико?

— Вы выглядите, как ничто из того, что мне довелось видеть с тех пор, как я обрёл внутреннее зрение. Если Исель — свеча, то вы — пожар. На вас… действительно невозможно смотреть спокойно.

— Я совсем не чувствую себя пожаром.

— А чем вы себя чувствуете?

— Вот сейчас? Кучей дерьма. Больным. Пьяным. — Он вылил в рот последние капли вина со дна своей чашки. — У меня ужасная боль в животе, которая то отпускает, то снова накатывает. — Сейчас он не чувствовал боли, но живот всё ещё был раздут. — И я устал. Я не чувствовал себя таким усталым с тех пор, как валялся в приюте Матери в Загосуре.

— Думаю, — осторожно проговорил Умегат, — что очень, очень важно, чтобы вы сказали мне правду.

Губы его улыбались, а серые глаза словно прожигали насквозь. Кэсерилу пришло в голову, что хороший следователь храма и должен быть таким: обаятельным, мастером внушать допрашиваемым доверие. Уметь смягчить их сопротивление выпивкой.

«Ты уже принёс свою жизнь в жертву. Теперь поздно хныкать и сожалеть о содеянном».

— Прошлой ночью я попытался использовать смертельную магию против Дондо ди Джиронала.

Умегат не выглядел ни потрясённым, ни удивлённым.

— Да. Где?

— В башне Фонсы. Я пробрался туда через дыру в крыше. Я принёс собой крысу, а вот ворон… он пришёл ко мне сам. Он не боялся. Я ведь кормил его раньше.

— Продолжайте… — выдохнул Умегат.

— Я перерезал горло крысе, свернул шею бедному ворону и молился, стоя на коленях. Потом была боль. Непереносимая боль. Я не ожидал такого. Я не мог дышать, свечи погасли. Да, и я сказал «спасибо», потому что почувствовал… — Он не мог объяснить словами, что именно он почувствовал, описать это странное спокойствие, словно он безмятежно отдыхал в тот миг в тихом безопасном месте. И остался в нём навеки. — Потом я потерял сознание. Я думал, что умираю.

— А потом?

— Потом… ничего. Я проснулся в предутреннем тумане, больной, замёрзший, чувствуя себя полным идиотом. Нет, погодите-ка… я видел сон. Мне снился кошмар, я видел, как умирал Дондо. Но я знал, что проиграл. Тогда я встал и полез по крышам, чтобы вернуться в постель. А потом ворвался ди Джиронал…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});