Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

– Не надо парить. Папа Кири – богач, а для него 15 тысяч баксов – все равно, что для тебя 15 копеек. Может, ты о нем пока и не узнал, но я что-то в этом сильно сомневаюсь.

– А с чего это Ви… в смысле, Киря, стала бы мне помогать? Она же с вами в одной шайке, – продолжал Саша гнуть свою линию.

Главарь с минуту испытующе глядел на него, потом лениво произнес:

– Ну, мало ли. Вдруг она тебя пожалеет. Она же девушка чуткая, отзывчивая, вдруг у нее сочувствие к тебе, бабнику непутевому, петуху щипаному – возникнет. И тогда она совершит ошибку, голубок, и позвонит папе. А нам этого вовсе не надо, разумеешь, – продолжал он, увлекая Сашу в глубь переулка. Двое подельников держались сзади в двух шагах.

– Но главное все же, – чтобы у тебя самого не возникло такое непристойное желание: обратиться к Кире за помощью. В этой связи, – вдруг улыбнулся он белозубо и доброжелательно, – мне вспоминается один веселый, но весьма поучительный анекдот. Мужик нашел пустую бутылку, заткнутую пробкой, вытащил пробку, а оттуда – джинн. Мужик обрадовался. «Вот, – говорит, – какая радость! Ты сейчас исполнишь мое самое заветное желание». А джинн отвечает: «Желание твое заветное я вряд ли исполню, а вот отбить я его тебе – могу».

Он заразительно засмеялся, но не заразил своим смехом Сашу, который лишь принужденно улыбнулся, предугадывая то, что последует дальше. – «Отбить могу», – все хохотал главарь, потом вдруг резко оборвал смех и сказал: – Что мы сейчас и сделаем с тобой. Исключительно в целях профилактики и для укрепления нашей нерушимой дружбы, лады? – и одновременно со словом «лады» он без замаха саданул ногой Саше в пах. Саша чуть не потерял сознание от боли и свалился на бок.

– Первый удар, – сказал главный, – символичен. Ты получаешь его именно по тому месту, каковое является основной причиной твоих неприятностей.

Далее они принялись за дело все втроем. Они рук не пачкали Сашиной кровью, а главарь даже не вынимал их из карманов во время избиения. Били только ногами, деловито, прицельно и с удовольствием. Резкая боль в боку намекнула на перелом одного, а, может, и нескольких ребер. Не прекращая пинать Сашу, главарь говорил:

– Сейчас, через боль, ты приходишь к истине, отрок. Кирюху ты в наше дело не вмешиваешь (удар). Звонишь в Москву друзьям (удар), пусть они помогут тебе (удар) в трудную минуту. «Звонок другу», знаешь, как в игре «Кто хочет стать миллионером» (удар). На звонки и решение проблемы (удар) мы даем тебе только сегодняшний день. Лучше, чтобы кто-то из друзей привез деньги лично. И завтра ты нам скажешь, кто выехал или вылетел и каким поездом, или каким рейсом (удар) прибывает. Фу-у-у, устал, все ноги об тебя отбил. Ты все понял, дружок? – он нагнулся к корчившемуся на асфальте Саше.

– Да-а, – прохрипел Саша сквозь кровь, заливавшую его горло.

Он все время прикрывал руками лицо, но это не очень помогало, и тут после самого страшного удара носком ботинка в правый глаз угасающее сознание зафиксировало только последнюю реплику главаря:

– Ну, это-то зачем, Витек. Это уже лишнее.

Саша отключился.

Глава 5-я. Больница, бегство и загородный дом ижевской красавицы

Когда Саша очнулся, он ничуть не удивился, обнаружив себя не в гостинице, а в травматологическом отделении местной больницы.

– Какое сегодня число? – просипел он медсестре и немного даже обрадовался, узнав, что число то же самое.

От медсестры же он получил и общие сведения о состоянии своего здоровья. Перелом двух ребер, сотрясение мозга и раздвоение предметов в правом глазу, не считая многочисленных ссадин и ушибов, – таким был реестр потерь и разрушений Сашиного организма. Спасибо еще глаз не потерял после последнего удара ботинком, спасибо еще почки не отбили и разрыва селезенки не было, словом, спасибо большое, что не оставили калекой на всю жизнь. Отдельное спасибо за то время, которое дали, чтобы найти деньги. И огромное спасибо сердобольной уборщице театра, которая шла на работу именно по этому переулку и увидела Сашин полутруп. Да еще узнала его, скорее по одежде, а не по изуродованному ботинками лицу: у Саши была красивая, приметная замшевая куртка, а в ней он постоянно был на репетициях конкурса. Вот она-то, уборщица, и похлопотала о Саше, привела людей, они отнесли его в театр и вызвали скорую. И им всем за это большое-большое спасибо.

Уже к вечеру того же дня Саша чувствовал себя получше, приходил врач, сказал, что самое опасное для него – это глаз, но излечим даже худший вариант – разрыв сетчатки. А наутро выяснилось и совсем хорошее: после тщательного обследования было установлено, что ни разрыва, ни отслоения сетчатки нет, а двоится по другим причинам, менее страшным. Саша вернулся в постель, несколько приободрившись. Только сильно болели ребра и вдохнуть более-менее глубоко из-за боли было невозможно.

А тут еще сосед по палате, дремучий дед, которому от роду исполнилось 86 лет (он поведал об этом сам с законной гордостью, что, мол, ему столько, а он абсолютно здоров и попал сюда лишь случайно с травмой), – так вот, этот дед весело рассказывал остальным обитателям палаты историю происхождения своего перелома. В палату набилось еще человек десять ходячих больных, чтобы послушать. Видно, дед рассказывал свой водевиль без музыки уже не в первый раз и с таким успехом, что больные тянулись послушать еще и еще. А ижевский Щукарь в полной эйфории от собственного мастерства сказителя и балагура, оснащал свой рассказ все новыми и новыми подробностями. Саша, насколько мог, смеялся со всеми, но дело в том, что на каждый его спазм смеха переломанные ребра реагировали соответственно – спазмом боли, и Саша готов был задушить деда за его непревзойденное мастерство.

Вкратце история деда сводилась к тому, что он, как и Саша, пострадал за любовь. Он в санаторий попал по путевке. Вечером пошел на танцы. Видит, что на него обращает внимание молодуха. (Не забывайте: деду – 86.) Итак, зырит на него молодуха. (Дед говорит «зырит», а не «смотрит».) Он думает: проверить надо, правда, что ли, интересуется? Дождался белого танца. Видит, деваха идет к нему, приглашает. Он ее общупал всю, чувствует – она тоже волнуется. Тогда он говорит: «Пойдем отсюда». Отошли подальше, сели на лавочку. Он приступил (86!). Вдруг деваха вскрикивает: «Муж приехал!». Он видит – ни х… себе! По аллее, и правда, идет какой-то мужик. Ну, дед так потихоньку встает со скамейки и тихим таким, прогулочным шагом идет по аллее в другую сторону, вроде, он тут совершенно ни при чем. Вместо «совершенно ни при чем» дед выразился, понятное дело, – иначе. Он сказал: «Будто я пионер неe…ый, и от слова «п…а» у меня пупок на х… выпрыгивает». (Ну скажите, нельзя же просто взять и выбросить за пределы прозы – жемчужины русского фольклора! Жалко! Но для самых целомудренных поместим все же в многоточия драгоценные россыпи неформальной дедовой речи, а лучше – посоветуем пропустить пару абзацев.)

– Стало быть, иду по аллее, а аллея – в горку. Стоит, прямо, аллея, как мой х…, который, как указательный палец, показывает мне – куда идти, будто я, блядь, и сам не знаю. Я ему даю команду: Лежать! Лежать, п…дюк, из-за тебя все! А он стоит, стервец, как посох деда Мороза.

Палата закатывается, Саша стонет от боли в ребрах, а дед все продолжает свою пытку смехом.

– Вот так, – говорит, – и иду по аллее, а штаны-то у меня спортивные, из мягкой материи, и бугор на них спереди, будто я туда (тут дед, конечно, преувеличил) дыню узбекскую продолговатую запихал. Сты-ыд, бля! Срам на весь санаторий. Хорошо, никто навстречу по аллее не идет. Но продолжаю идти, тихо так линяю с места своего блядского преступления. Но все зрение – сзади, все там, все внимание: догоняют или нет? Бежит мужик за мной или не заметил? А если все ж побежал, то догонит и тут же увидит вещественное доказательство: чай горячий, х… стоячий. И так я опасаюсь, что внимание совсем рассеял, да еще башку туда повернул. Да еще стемнело, свой член беспутный – хер знает, какой партии – даже не различаю, тока чувствую: стоит пока, просто так стоит, без дела, говнюк, совсем ориентировку потерял, когда стоять, когда лежать. Но я уже на него тоже х… положил, не думаю об нем, паскуде.

– У тебя их два, что ли? – интересуется больной с крайней койки у окна.

– Так я ж фигурально положил, мысленно, – поясняет дед, – понимать надо. Ну, короче, ямку-то я и не приметил. Там ямка была, метра полтора глубиной и метра два шириной. Попадаю я в ямку, у меня перелом берцовой кости, а у х… моего – ну ничего! Только лег, наконец. Видно, от страха. Или ударился об край ямки и пришел все ж таки в себя, – заканчивает дед раздумчиво под общий хохот.

– А молодухе-то сколько примерно? – задают соседи по палате, как видно, ключевой вопрос, ответ на который они сами знают, но хотят, чтобы порадовались непосвященные, в том числе и Саша.

– Да лет 70-75, не больше, – отвечает шустрый дед, и Саша получает самый острый приступ боли в ребрах оттого, что хохотнул слишком «от души». Как тут было не вспомнить 70-летнюю горничную в его гостинице, которую муженек «голубит по ночам», несмотря на возраст.