Поле Куликово - Владимир Возовиков

Яма находилась внутри Мамаева куреня, недалеко от холма — широкий и довольно глубокий колодец. Один из стражников сбросил вниз веревочную лестницу, приказал:

— Полезай.

Последний раз Васька глянул на ясное солнышко, на синий гребень лесов где-то за Доном и начал медленно спускаться в прохладный душноватый сумрак. Там уже был кто-то, он сидел в углу, закутавшись в плащ, безмолвный, едва различимый, лишь поблескивали в сумраке глаза. Шурша, поднялась лестница, головы стражников пропали, Васька потоптался, привыкая к темноте и прохладе, зябко передернул плечами, с тоской посмотрел вверх — там, в недосягаемой вышине, проплыл вольный орел, купаясь в синем степном ветре. И такая тоска схватила Ваську за сердце, что он застонал и в ярости хватил кулаком по твердой стене колодца.

— Русский? — спросил из угла мужской голос.

— Тебе-то что?

— Ничего. Имею я право знать, кто через неделю сожрет меня от голода?

— Ты это брось! Может, в Орде такие порядки, чтоб пожирать друг друга без соли?

— У вас разве не пожирают?

— Да уж коли пожирают — сначала хоть пропекут.

— По мне так лучше сразу — сырым.

— Остер ты, парень, и по-нашему чешешь не хуже мово.

— Может, это ты… по-нашему?

— Брось! Будто я тебя, болдыря, по обличью не вижу!

— А я горжусь, что во мне течет кровь двух народов. Что ж ты не плюешься?

— Ну, на то, что ты болдырь, мне, правда, наплевать. Важно, чтоб не был ты подсадным шпионом.

Незнакомец рассмеялся:

— Ты настоящий русский. И ты мне нравишься.

— А ты мне не очень.

— Отчего?

— Говоришь много. И шибко гордишься, что ты — болдырь. С этого и начинаются все беды…

Незнакомец рассмеялся еще громче:

— Ты не понял. У меня гордость другая, она — ответ на презрение тех, о ком ты сказал. Правители больше всего боятся, как бы их народы не перемешались и не объединились. Тогда многие потеряют власть. Войны и грабежи прекратятся, останутся лишь мелкие жулики и тати, на которых довольно будет судей и приставов.

— Ладно, — сказал Тупик. — Мы с тобой до того все равно не доживем.

Незнакомец встал, скинул плащ, одной ногой наступил на полу, разорвал пополам, протянул половинку Тупику.

— Возьми. Будет что подстелить. Иначе ты скоро заболеешь.

«Никогда не думала, что татары бывают такими», — отчетливо услышался дорогой голос, и Васька не посмел отвергнуть великодушный жест товарища по несчастью.

— Как тебя зовут? — спросил с некоторым смущением.

— Хасаном. А тебя?

— Зови Васькой.

Болдырь насторожился, долго изучающе следил за Тупиком из своего угла, потом спросил:

— Пленный?

— Допустим.

— Зачем шел в Орду, Васька Тупик?

Если бы стена ямы внезапно обрушилась, Тупик не вздрогнул бы так. Хасан усмехнулся:

— Зачем тебе скрывать свое имя? Оно ведь ничего никому не скажет в Орде, кроме меня. Ты знаешь Ваську Тупика. И Климента Полянина ты знаешь. И Родивона Ржевского.

— Допустим…

— Тогда ты знаешь и слово «Медведица», — это слово Хасан произнес почти шепотом, но теперь Тупик не вздрогнул, он лишь опасливо глянул вверх.

— Не бойся. Зачем им торчать наверху? Из колодца без помощи оттуда не выбраться, а порядки там я знаю… Так ты знаешь это слово?.. Говори ответ.

Васька молчал.

— Говори ответ… Ответ?!

— «Непрядва»…

Они стояли уже друг перед другом, ко всему готовые, и Хасан взял Ваську за плечи, коснулся его щеки своей, прохладной и жестковатой…

Названия двух донских притоков — Медведицы и Непрядвы — служили паролем и ответом для встречи важного московского человека, который должен был выйти к русской стороже из Орды.

— Вот оно как, Василий… Думал обнять тебя на реке Сосне, а приходится в Мамаевой яме.

— Где же еще встречаться в Орде ее врагам? — усмехнулся Тупик. — За что тебя-то на голодную смерть?

— Поднял руку на темника, — помедлив, угрюмо ответил Хасан.

— Тож, выходит, по глупости. Как и я…

Долго молчали, наконец Хасан сказал:

— Вдвоем легче думать. Давай думать. Кто-то из нас должен попытаться уйти отсюда. При мне важная весть, без нее Димитрий может проиграть битву.

Васька рассказал о своей встрече с Мамаем, и товарищ его облегченно вздохнул:

— Завтра Мамай снова призовет тебя. Авдул для него — все равно что сын. Ты согласишься. Он отпустит тебя и охрану даст.

— Но он требует княжеского слова.

— Иные русские как дети, — Хасан досадливо покачал головой. — Что для тебя дать ложную клятву врагу?

— Я никому не даю ложных клятв — ни врагу, ни другу. Мой бог карает за такие преступления.

— Ох, дурак!

— Кто дурак?

— Ты дурак, Васька. И как этого не поймет государь твой, посылая тебя под Орду? Нет, пусть лучше тебя покарает твой бог, чем Мамай убьет, как собаку. Велю тебе дать княжеское слово Мамаю. Да не вздумай проболтаться, что ты не русский князь!

— Ты… мне велишь?! Брось, татарин, свои шутки, я ведь терплю их до времени. Видали — он мне велит!

— Я велю тебе, — спокойно и отчетливо заговорил Хасан. — Я, сын татарского мурзы и русской княжны, я русский князь Хасан, велю тебе, Васька Тупик, обмануть врага ради нашего дела.

Васька изумленно таращился на Хасана.

— …Велю тебе именем нашего государя Димитрия Ивановича, именем родины и Великого Спаса.

— Ты? Именем Спаса?..

— Так, Васька. Твой бог — мой тоже, хотя вслух мне приходится называть его иначе.

Тупик содрогнулся. Ни за что не поверил бы прежде, что на свете возможно и такое.

— Ты дьявол, что ли? Разве у тебя две души?

— Я всего лишь человек, Васька, хотя мне порою хочется стать дьяволом, — Хасан горько улыбнулся. — И душа у меня одна, и бог один, как бы ни называл его. Но люди меня учили разному. Одни — послушанию и доброте. Другие — послушанию и жестокости к тем, кто слабее. Я не хотел жестокости ни к кому. Но однажды отроком увидел в Сарае, как сажали на кол пленных, и тогда я поклялся, что никто в мире не будет владеть мечом лучше меня. Потом я ходил с Араб-шахом и Мамаем в русские земли. Я видел, что делали мои ордынские собратья с русскими крестьянами, как рубили головы детям, которые достаточно выросли, чтобы сохранить память о родине и свободе. В первом же походе я своей рукой зарубил трех насильников. Никто не узнал… И я второй раз в жизни дал страшную клятву: уничтожать насильников, когда это возможно. Но скоро понял: меня обязательно схватят однажды и предадут казни, как простого убийцу. Тогда я нашел путь к людям Димитрия. Человек, если он человек, ищет правду, и я поверил, что правда ныне — за Москвой. Димитрий вернул мне княжеский титул по матери, я имею удел в русской земле. Я не был в нем ни разу, но знаю, что он сильно разорен Ордой. Я надеялся, что скоро приду в него, чтобы обживать и защищать… Теперь не знаю… Но пока жив, здесь, в Орде, именем Великого Московского князя приказываю я. И ты мой приказ слышал.

Васька поднял голову. Небо заметно потемнело, и над самым краем ямы остро лучилась голубоватая знакомая звезда. Вспомнив, расстегнул кошель, опустошенный накануне ордынской рукой, и с радостью увидел засохшую былинку. В затхлый воздух земляной ямы проник аромат лесной лужайки, зазвенел ручей, вывела иволга золотое колено своей песни, плеснула рыба в сонном озере…

— Что это? — Хасан наклонился к Ваське, долго разглядывал в сумраке сухой стебелек на ладони, тихо сказал: — Родной стороной пахнет…

Как будто глаза-васильки проглянули сквозь слезы, пахнуло знойным полем, дымом и кровью, мальчишка с переломанной спиной лежал на снопах ржи, плачущая баба в разорванной рубахе несла на руках окровавленную девочку, клекотали коршуны над занимающимся дымом пожара, и снова плакали глаза-васильки, с надеждой глядя на Ваську Тупика — не оставь сироту на безвестных дорогах… Как же он мог позабыть?! Как смел поставить браваду боярским словом выше бед отчизны? Как мог рассуждать о погублении души из-за ложной клятвы врагу, который грозил гибелью всей его родине? Или хотел вроде того петуха-мурзы покрасоваться перед ордынской дивой с миндальными глазами?..

— Мне стыдно, князь…

— Ничего, боярин. Таким стыдом в иное время можно гордиться.

Сверху донеслись шаги, посыпалась земля, чья-то голова возникла над краем ямы.

— Эй, шакалы! — крикнул стражник. — Повелитель прислал вам жрать!

Хасан резко вскинул над головой растянутый в руках обрывок плаща, стараясь прикрыть и Тупика. Что-то тяжело ударило в натянутый шелк, соскользнуло на дно ямы. Сверху донесся хохот, шаги удалились. Хасан поднял твердый кусок известняка.

— Если б ты знал, Васька, до чего я иных тут ненавижу!..

Они накрылись обрывком плаща, и Хасан стал говорить сведения о войске Мамая, каких еще не было ни в одном донесении, отправленном великому князю.