Рождественские истории (сборник) - Чарльз Диккенс

и вот теперь я слушаю споры, которые ведутся в этом доме, и мой дух снова приходит в уныние. Знаешь, что я понял теперь, прожив полную испытаний жизнь? Я думаю, нет лучшего и более надежного утешителя и подсластителя в жизни, лучшего проводника по ее тернистым тропам, нежели терка для орехов.

Клеменси уже открыла рот, однако Бритт предупредил готовый сорваться с ее уст вопрос, веско добавив:

— …в комбинации с наперстком.

В восторге от такого чистосердечного признания, Клеменси восхищенно скрестила руки на груди и потерла локти.

— «Сделанное возвернется». Ведь ни убавить, ни прибавить, а?

— Не стану утверждать, что это сочли бы бесспорным суждением. Отнюдь не стану. Однако звучит отлично и сохраняет от путаных рассуждений, что в истинной философии случается не всегда.

— Подумать только, — сказала Клеменси.

— Именно. Но самое странное, Клемми, в том, что это ты меня привела в чувство, излечила от уныния. Вот что самое странное. Именно ты! Хотя у тебя в голове и половины такой мысли нет.

Клеменси засмеялась, обхватила себя руками и произнесла:

— В голове-то? Одна пустота, верно.

— Совершенно в этом уверен, — кивнул мистер Бритт.

— Ну и что? Осмелюсь заявить, я ни на кого и не претендую. И ничего такого не хочу.

Бенджамин отнял от губ трубку и захохотал. Он смеялся, пока на глазах не выступили слезы.

— Ох, какая же ты непосредственная, Клемми!

Он покачал головой, испытывая бесконечное удовольствие от шутки, и вытер глаза. Клеменси, не имея ни малейшего желания возражать, сделала то же самое: засмеялась так же открыто и от души, как он.

— Я не могу тобой не восхищаться, — признал мистер Бритт. — Такой, как ты, больше нет. Давай пожмем руки, Клем. Что бы ни произошло, я всегда буду помнить о тебе и считать своим другом.

— Правда? Отлично! Очень славно с твоей стороны.

— Да-да. — Мистер Бритт протянул ей свою трубку — выколотить пепел. — Я всегда приду тебе на помощь. Слушай-ка! Что это там за шум?

— Шум?

— Шаги снаружи. Кто-то спрыгнул со стены в сад, вот на что похоже. Не знаешь, все уже легли?

Клеменси кивнула.

— Да, к этому времени все у себя.

— Ты что-нибудь слышишь?

— Нет.

Они оба напрягли слух — тщетно.

Бритт снял с крючка лампу.

— Пойду я, пожалуй, осмотрюсь перед сном. На всякий случай. Отопри-ка дверь, Клемми, а я пока фитиль запалю.

Клеменси поспешно выполнила сказанное — заметив, впрочем, что Бритт прогуляется зря и что все это сплошные выдумки. Мистер Бритт вполне допускал такую вероятность, но при этом отправился в дозор, предусмотрительно вооружившись кочергой и размахивая лампой так, чтобы осветить самые темные уголки.

Клеменси проводила его взглядом.

— Бр-р! Тихо как на кладбище. И почти так же жутко.

Тут она повернулась в сторону кухни и испуганно вскрикнула, обнаружив там легкую фигурку.

— Что? Что такое?!

— Тш-ш! — взволнованно прошептала Марион. — Ты ведь всегда любила меня, верно?

— Любила вас, деточка! Можете быть уверены, что люблю!

— Не сомневаюсь. И тебе можно доверять, правда? Сейчас я никому больше не могу довериться. Так можно?

— Да! — вырвалось у Клеменси от всей души.

Марион шепнула:

— Там, во дворе, один человек. Я должна с ним увидеться и поговорить. Майкл Уорден, ради бога, выйдите! Не сейчас!

Клеменси с тревогой и изумлением развернулась туда, куда был направлен взгляд Марион, и увидела застывшую в дверном проеме темную фигуру.

— Вас заметят! — воскликнула Марион. — Не сейчас! Прошу вас, подождите где-нибудь в укрытии. Я скоро.

Он махнул ей рукой и вышел.

Марион торопливо попросила:

— Не уходи спать, подожди меня тут! Я еще спущусь, через час, и мы поговорим. Не выдавай меня, прошу!

Она порывисто схватила растерянную Клеменси за руку и умоляюще прижала эту руку прямо к сердцу — поступок более выразительный, чем любые слова, — и отпрянула, едва по кухне скользнул луч фонаря возвращающегося мистера Бритта.

— Все тихо и спокойно, нет ни души. Показалось, наверное, — сказал тот, запирая дверь. — Вот что значит живое воображение. Опа! Эй, в чем дело?

Клеменси, которая не могла спрятать следы потрясении и тревоги, сидела на стуле белехонькая и тряслась с головы до ног.

— Дело! — повторила она, нервозно раздирая пальцами локти и глядя куда угодно, только не на Бенджамина. — Никакого дела, все отлично! Сам напугал до смерти и сам спрашиваешь! Дело, надо же!

Мистер Бритт спокойно задул фитиль и повесил лампу на крюк.

— Если ты до смерти напугалась лампы, Клемми, то давай-ка прекращай. Только обычно ты дерзкая и ничего не боишься. — Он пристально оглядел подругу. — И обычно свет и шум тебе нипочем. Что ты вбила себе в голову? Опять какая-то блажь, а?

Однако Клеменси принялась в своей обычной манере горячо желать ему доброй ночи и засуетилась, делая вид, что идет спать сию же минуту. Бритт пробормотал что-то насчет женщин, от которых не знаешь чего и ждать, и про их фантазии, тоже пожелал Клеменси доброй ночи, поднял свечу и сонно направился к себе.

Едва все затихло, появилась Марион.

— Отопри дверь, — попросила она, — и покарауль рядом, пока я буду с ним разговаривать.

Обычно робкая и застенчивая, сейчас она говорила настолько решительно и прямолинейно, что Клеменси не посмела возразить. Она тихо сняла засов; однако прежде чем повернуть ключ, обернулась к изнывающей от нетерпения юной хозяйке.

Марион не отворачивалась, не опускала глаза, но смотрела на служанку уверенно, открыто и гордо. Клеменси понимала, что прямо сейчас, на ее глазах, воздвигается барьер: по одну его сторону счастливый дом, достойная любовь, честь и чистота… А что по другую? Одни лишь потери и крушения. Все это так сильно подействовало на нежное сердце служанки, наполненное печалью и состраданием, что, заливаясь слезами, она порывисто обвила руками шею Марион.

— Я мало что понимаю, миленькая моя, почти ничего. Однако я знаю точно: это неправильно! Что вы делаете, одумайтесь!

Марион мягко ответила:

— Я хорошо подумала.

— Подумайте еще раз. До завтра, до утра.

Марион покачала головой. Клеменси необычайно серьезно попросила:

— Подумайте ради мистера Альфреда. Ради того, кого вы любили когда-то всем сердцем.

Марион на миг спрятала лицо в ладони и повторила: «Когда-то», — словно это разрывало ей сердце.

Клеменси предложила:

— Давайте я сама выйду. Сама передам ему все, что хотите. Не пересекайте порог ночью. Это дурно, и дурно кончится. Что же за день был такой проклятущий, когда этого мистера Уордена сюда занесло! Подумайте об отце, моя дорогая; подумайте о сестре.

Марион резко вскинула голову.

— Я подумала! Ты просто ничего не знаешь! Я должна с ним поговорить. Клеменси,