Липяги - Сергей Крутилин

— Эй вы, герои! А ну, идите сюда поближе, — заговорил он. — Что же это у вас непорядок: моста-то нет?

Один из ребят, подросток лет четырнадцати — в серых валенках с галошами, широкоскулый, курносый, — потоптался на месте, ответил без видимой охоты:

— «Гиблострой» тут.

— Что? Что? — мужчина рассмеялся.

Подросток осмелел.

— «Гиблострой»! — повторил он увереннее. — Понимаете, где-то там, в Братске, есть Гидрострой. Ну, а у нас, в Липягах, «гиблострой».

— Понятно. Молодец. Тебя как звать-то?

— Меня?

— Да.

— Димка Карташов. Я тут, рядом живу. А вас звать как?

— В твои годы, — отозвался приезжий, — звали Николкой Лузяниным.

— Вы откуда будете — со Скопина али с Рязани?

— Теперь вроде бы из Липягов.

Димка шмыгнул носом.

— Ври уж! Наши все знают, что моста тут нет.

— И давно так, без моста живете?

— Да с войны.

— Так-так… — Лузянин покачал головой.

Видя, что разговор затягивается, из машины вышел еще один пассажир. Молодой, в черном плаще и защитного цвета картузе, он, не теряя времени, начал расспрашивать ребят, где объезд. Те, перебивая друг друга, принялись объяснять.

— Поедемте, Николай Семенович. А то дотемна не успеем.

— А мы, может, так сделаем, — предложил Лузянин, — машину отправим в объезд, а сами переберемся через речку и пройдемся до Хворостянки пешком. А, как? Где тут, ребята, можно перейти?

— Раз плюнуть! — сказал Димка и пошел показывать дорогу.

Машина пофыркала и, развернувшись, укатила. Лузянин и его попутчик следом за ребятами пошли к речке.

Липяговка крохотная речушка. Но за тысячи лет, пока она течет, воды ее крупица за крупицей подмывали берега, и теперь берега эти круты, обрывисты. Неподалеку от обвалившегося моста устроен съезд. На пологом спуске, выровненном бульдозером, следы телег и лошадиных копыт. Кромкой этого глиняного месива, держась ближе к ребятам, Лузянин пошел к речке. Скоро пологий спуск привел их к неширокому ручейку, заросшему кое-где осокой. При желании ручеек можно было бы перепрыгнуть. Так и сделал Димка. Разбежался и — прыг! И вот он уже на той, хворостянской стороне.

— Вы тут идите, — указывал Димка дорогу гостям.

Лузянин, конечно, не мог знать, что перед ним был Димка-мореплаватель. Тот самый, который этой весной сел в корыто и отправился в нем путешествовать. За что и был прозван «мореплавателем». Лузянин не знал этого, но по Димкиному виду он догадался, что Димка парень-ходок, и доверился ему. Через какую-нибудь минуту они перешли Липяговку по ровно положенным бревнышкам и стали подниматься на противоположный берег. Подъем был крут. Лузянин не раз останавливался, чтобы перевести дух.

Наконец они вышли на взгорок. Открылся луг, поросший зеленью ровно высыпавшей отавы. Среди зеленой муравы, как половцы на поле боя, чернели разбросанные там и тут бревна.

Лузянин потрогал ногой одно-другое бревно.

— Даже корье не сняли! Хозяева!

Димка-мореплаватель пояснил:

— Это хворостянские. Они тоже брались за мост. Столбы поставят, а остальное, говорят, ваше дело. Наш председатель, конечно, в амбицию: мол, денег нет. Столбы стоят-стоят, да и сгниют. Тогда мы начинаем.

— Так вы уже третий год одним колхозом живете! — не удержался Лузянин. — Председатель-то небось ездит? Или он тоже всякий раз в объезд катается?

— Не-е! — протянул Димка. — Председатель хворостянский. Раз в год к нам ездит. Он в район ездит. А там тракт казенный. По нему он любит.

— По казенному, говоришь, ездит?

— Угу. Там мощь! Асфальт! Там на все сто двадцать жать можно.

— Я говорил вам, Николай Семенович, — проговорил спутник Лузянина. — Если бы поехали той дорогой, давно б на месте были. А то, выходит, ломимся с черной двери.

— А когда попадешь в дом с черной двери — оно больше увидишь… Спасибо, ребята! — И, заложив руки за спину, Лузянин не спеша пошел по проселку в гору.

III

С появлением Лузянина и началось…

Заволновались, взбаламутились Липяги. Все равно как в тридцатом году, при коллективизации. Только и разговор у всех про нового председателя; лучше оно будет с новым или хуже?

Что ни день, то собрание да заседание.

Сначала собрали актив. Актив — он очень занят всякими делами, заседать ему некогда; собрались, поговорили, все резервы всякие выискивали, да и разошлись по домам. А назавтра общее, значит, собрание собрали.

Я люблю наши собрания. Правда, я никогда вам не рассказывал о них. Да и теперь не собираюсь. Их невозможно пером описать. Я и не пытался делать это. Не хватало еще, чтоб на собрании сидеть с тетрадкой и карандашом!.. Но не в этом дело: посадите вы десять стенографисток — и тогда они не запишут всего. Главного они не запишут: духа наших собраний, настроения.

Не знаю, с чем бы сравнить то впечатление, которое производят наши собрания. Пожалуй, вернее всего будет, если я скажу, что собрания в Липягах напоминают чем-то концерт. В некотором роде, конечно.

В городах на концерты ходят не только затем, чтобы послушать музыку, но и затем, чтобы других людей посмотреть и себя показать. В Липягах концертов не бывает, а поглядеть на других и себя показать и липяговцам хочется. Потому у нас любят собрания.

Вот собрались все — нарядные, оживленные. Ну, конечно, не такие уж нарядные, как, скажем, любители музыки в филармонии, но все-таки. Все-таки не на ферму, силос коровам разносить, а в клуб, на люди пришли! Потому каждый норовит лучшее надеть.

Липяговцы — народ не то чтоб уж очень хвастливый, однако и прибедняться не в их характере.

Гляжу, и Бирдюк свою дымом прокопченную робу снял, сидит впереди меня — в новом ватнике, побритый, приглаженный. Рядом с кузнецом Таня Виляла. Не сразу и признаешь: так красит женщину наряд. Привык видеть Таню в замызганной телогрейке, а тут сидит молодка в пальто деми, цветастый полушалок с головы сняла, откинула на плечи. Будто невзначай откинула, а на самом деле с расчетом. В мочках ее маленьких ушей поблескивают серьги из чешского стекла. На них, на эти серьги, то и дело Глазок с соседнего ряда поглядывает…

Все тут: и дед Печенов, и Стахан, и сестрица моя, Мария. И все будто на десяток лет помолодели.

А Евдоким Кузьмич, крестный мой, тот и вовсе как на смотру. Разве что каски пожарной не хватает для полного парада.

Хворостянские мужики и того наряднее — им перед соседями прибедняться не к лицу: собрание-то в их клубе! У них и зал побольше, повместительней нашего.

Собрались, одним словом, ждут. Девки и ребята пересмеиваются, шушукаются. Старички покряхтывают, почесывают бороды. Кто самосадом запасся, те самокрутки смолят.

Бабы ругаются на курильщиков:

— Хватит вам. И без того хоть топор вешай!

— Ха-ха… Мы тебе, Таня, вентилятор со сцены от начальства умыкнем.

Посмеялись острословы и тотчас же затихли: на сцену начал президиум восходить. Человек двадцать их. Лесенка, что на сцену ведет, узкая, и они гуськом-гуськом, друг за дружкой, по очереди, взбирались на нее и растекались по сцене. Собравшиеся приглядывались к каждому из них. Все знали, что на отчетном собрании президиум вообще-то полагалось бы выбирать. Но поскольку собрание было не обычным, а скорее торжественным, то президиум согласовали раньше, в рабочем порядке. Никто против этого не возражал.

— О, концерт большой будет! — обронил кто-то из мужиков.

Я взглянул на сцену — и верно: сам начальник производственного управления поближе к дирижерскому пульту пробирается. Прошел, протиснулся, оглядел зал и — стук-стук — карандашиком по графину с водой.

— Внимание, товарищи!

Зал затих.

— Товарищи! — продолжал он. — Сегодня у вас, тружеников колхоза «Путь к коммунизму», необычное собрание. Есть мнение заслушать сначала отчет правления артели и доклад ревизионной комиссии. А потом уже поговорить о самом существенном. О том, как нам с вами жить дальше. Жить и далее так, как жили, или семимильными шагами будем двигаться вперед, к коммунизму… Ясно?

— Ясно!

— Тогда предоставляю слово товарищу Чеколдееву. Прошу, товарищ Чеколдеев.

Чеколдеев, председатель наш, сутулясь, пошел к трибуне. Это представительный человек — высокий, статный, с благородным лицом. Таких поискать у нас в Липягах. Председатель наш говорит не спеша, складно. При этом он левую руку кладет на трибуну, а правой всякие фортели перед носом своим выделывает. То машет ею вверх-вниз, то вперед ее протянет, потрясая.

Он и теперь не спешил. Разложил листки доклада, уперся левой рукой в фанерную трибуну и пошел и пошел.

По словам председателя выходило, что в нашем колхозе все гладко.

— Колхоз «Путь к коммунизму», — говорил Чеколдеев, — многоотраслевое, механизированное хозяйство. Как и у всякого хозяйства, у него есть определенные успехи и, скажем прямо, определенные недостатки.