Кирза и лира - Владислав Вишневский

Вся рота радостно и с удовольствием хрумкала сочные и спелые яблоки… Мы, добытчики, кривясь, только смотрели… От одного вида яблок нас уже тошнило. Хрустя и причмокивая, хлопая нас одобрительно по спинам и плечам, ребята счастливо улыбались и приговаривали:

— Ну молодцы-ы… хоть и засранцы, но все равно молодцы-ы! Мо-лод-цы!

Так же, как и те грузчики, мы криво усмехались, наблюдая за пожиранием этих, как потом оказалось, зловредных не только для нас яблок, но и для всех остальных. С интересом ожидали последствия эксперимента. И результат, конечно же, не замедлил наступить, эти яблоки не только нас одних достали. Вся рота потом вместе с нами полночи просидела в туалете на очке, размышляя о вреде обжорства и необходимости мыть перед едой не только руки, но и фрукты-овощи.

Нужно заметить, и то и другое в армии абсолютно не пользуется популярностью. Оно и понятно. Обычно мы, солдаты, с голодухи сначала всё, что вдруг подвернулось, быстренько съедаем, а уж потом… Потом… Может, когда на досуге и вспомним о правилах гигиены, если так вот сильно пробьет, как сейчас, например. Хотя я в этом предположении и не очень уверен… Но твердо могу сказать одно: со временем всякие разные там «фигли-мигли», в смысле гражданские условности, в армии вспоминаются все реже и реже. Да и зачем они нам в армии? У нас своя куча писаных и неписаных правил. Армия потому что…

Отвлёкся. О главном…

И потекли с этого момента мои армейские денечки в полку прямо к дембелю, к нему, родному… Ох, как хорошо фраза-то легла!.. Вот на ней бы с радостным-то вздохом и остановиться, если бы не одно «но!»

Часть II. Лира

25. Главное, распечатать мешок, а там…

— Э-это что такое?.. — Удивленно всплескивает руками ротный старшина, резко разворачиваясь в мою сторону.

Я с ним ещё и не познакомился как следует, так только, представился… Что меня удивило в нём, так это размеры… Под два метра мужик! Фигура веретеном, голова тыквой, ножки, к низу, заострённые — галифе это подчёркивают… Сапожки хромовые гармошкой, размер ноги не больше сорокового!.. Детский считай. А задница наоборот… В-во!.. В поясе обруч хула-хуп точно не пролезет… Кошмар! Интересно, кстати, а отчего задница так сильно разрастается? От старости, или от табуретки?.. Наверное от табуретки. У меня, значит, точно такой не будет. Я лучше вообще из-за этого всё время стоять буду… Но сам он очень подвижный, резкий, и говорит быстро… От этого я его понимаю только прокрутив плёнку ещё раз… Не различаю сходу. Не улавливаю. Не привык.

Земляк мой, Пашка Голованов, с гордостью за него сказал мне: «Заслуженный мастер спорта он, правда бывший, по-фехтованию! Призёр, и всё такое прочее. Реакция у него, не смотри, что валенок, — дай боже! Кстати, стреляет — тоже мастерски. Тоже призёр». А по его фигуре и не скажешь. Скорее на черпаках ему фехтовать или на вёслах. Но… Старшина вот, теперь здесь, ротный. Это, значит, отец, который!.. И фамилия у него не очень: Явкин. Представляете? Старшина Явкин! Рявкин… Тявкин, Чавкин… и прочая с этим непотребность. Но это я так, в рифму.

— Где? — Останавливаюсь я, оглядываясь вокруг.

— Вот это, вот это… — старшина тычет рукой в область моей ширинки.

Я уже догадался, уже понял, чем он так удивлен, правда пока еще не возьму в толк, доволен или нет моделью.

— Это шорты!

— Что-о?.. — багровея, крутанул глазами старшина. — Р-рота подъём!.. — Дико ревёт в тёмное нутро казармы.

Ну, ёшь твою в корень!.. Пятнадцать минут назад рота, муторно отстояв привычные тягостные процедуры с обязательной перекличкой, проверкой внешнего вида, с длинными и нудными разборами разных многочисленных мелких нарушений дисциплины и порядка за день, в приказном порядке выделив на разные «мокрые» работы недовольных судьбой нарядчиков, с третьего раза — с третьего! — благополучно всё же отбилась. Сейчас, вновь, не успев уснуть, снова поднимается. Солдаты, спешно всовываясь в ещё теплую и потную робу, шаркая подошвами сапог, клацая бляхами ремней, недовольно сверкая глазами, выстраиваются вновь. На лицах злая покорность, угрюмое недовольство. Один я стою рядом со старшиной в сапогах на босу ногу, белых шортах и белой нательной рубахе, как белый ворон, либо баран. Скорее, понимаю — второе.

— Так, бойцы, прошу великодушно извинить, что потревожил… — заметно паясничая, начинает старшина. — Гляньте-ка сюда. — Показывает на меня. — Перед вами молодой солдат, рядовой Пронин, прикомандированный. Только вчера пришел к нам с учебки. Вчера! Я так говорю, Пронин, правильно?

— Так точно.

— Угу… А теперь рассказывайте нам, рядовой Пронин, рассказывайте, рассказывайте, нам интересно, мы вас слушаем.

— Что… рассказывать?

— Как что? Как вы догадались испортить военное и народное имущество!..

— Какое имущество?

— Что ты придуриваешься… Это что?

— Шорты.

— Об этом я и говорю! Как, я спрашиваю, догадался? Как рука вообще, понимаешь, поднялась, на народное добро, не отсохла, а?

Рота, сонно раскачиваясь, щурясь от яркого света, тупо разглядывает меня и мои белые шорты. На лицах проблески угрюмого любопытства. Ну и что? Что там? Делов-то.

Они не знают, никто не знает, что я давно, ещё там, в учебке, при первой же возможности собрался избавиться от ненавистных мне кальсон. Избавиться сразу и окончательно. Ну не могу я ходить в кальсонах, не могу. Чёрт его знает, почему так? То ли я где начитал-вычитал этот негатив, то ли оно само собой родилось, но мне стыдно в кальсонах ходить. Стыдно, и всё тут. Какой-то противный образ хлыща рисуется мне в связи с этими кальсонами: задница в обтяжку, член торчком, на бошке цилиндр, в руках тросточка, и усы закрученные вверх. Во, картинка, да? Бррр! И я говорю, фигня. От одного только слова — кальсоны — меня уже коробит. Винтом душу сворачивает. Чес-слово!

В учебке, среди ровесников, да еще в той, постоянно авральной спешке я всё откладывал, да переносил решение этой проблемы. А сейчас, здесь, в полку, где ровесников совсем мало, в основном все старше меня, а я не привык, не могу ходить в пацанах, причем, в этих позорных кальсонах. Да и на других, я видел, они смотрятся фигово: зад висит, мотня висит, колени отвисли… Фф-у! Не геройский вид, нет. Не соответствует, в общем, облику советского солдата. И вот, наконец, на второй день пребывания в полку, благо — плановая помывка, баня подвернулась, я утром, сразу по возвращении, в бытовке, обрезал их ножницами. Чик, — и сбоку, внизу, сделал изящные разрезы, как у нас на трусах сборной по волейболу, там в Братске. Получилось и красиво, и удобно. Я и в зеркале это видел — здорово получилось. Все мои всполошенные, бунтующие ощущения сразу пришли в норму, дискомфорта как не бывало, и настроение заметно улучшилось. Да и ребята вокруг говорили: о, молоток!.. орёл!.. спортсмен, что ли, да?..

— Вся страна, понимаешь, горбатится на него, полудурка-дармоеда, не доедает, не досыпает, отрывает от себя последнее, можно сказать, для этого оболтуса… А он — глядите! — понимаешь, портит это добро, плюет народу в душу. — Горько и язвительно скорбит старшина. — И как это надо понимать, рядовой Пронин, а?

— Я думал…

— Ах, он, оказывается, еще и думал!.. А кто тебе вообще тут разрешал о чём-либо думать, а? Герой, понимаешь, мне тут… ёпт… Кор-роче, р-рота-а, смир-рно! Делаем выводы: за порчу народного имущества, р-рядовому Пронину объявляю три наряда вне очереди… для начала.

— Есть три наряда…

— Марш к дежурному, спортсмен хренов. Р-рота отбой.

А я туда, в общем-то, и шел. Нет, не к дежурному по роте, куда старшина сейчас послал, а в тот туалет, когда старшина мои шорты увидел. Правда, шел я тогда с другой целью.

Да-а, такие вот дела!

После «чмо», это было второе запоминающееся впечатление в полку.

Ладно, как говорится: вот и распечатал я свой мешок службы.

26. Как бы прелюдия

Немного о грустном… (Кто из читателей не хочет взгрустнуть, эту главу может пропустить).

Итак, о грустном!

Армия, армия!..

Прейди я в армейский полк как все, как нормальные пацаны на обычную рядовую солдатскую должность, наверняка мне совсем нетрудно было бы нести тяготы солдатской службы. А что, правда: я шустрый, спортивный, упорный. Все армейские дисциплины даются легко, всё осваиваю запросто, почти слёту. Но мне, конечно, повезло, я попал служить в военный оркестр и еще во внештатный ансамбль песни и пляски. Ух, ты… Да, именно так! Как говорится, бабахнул дуплетом и прямо в яблочко. Не глядя. Да-да, именно в яблочко. Ехал-то я, если помните, за тридевять земель, учиться Родину от посягательств защищать, грозя подлым империалистам своим автоматом налево и направо, а выпало совсем не так. Скажу честно: по-другому мне всё это виделось там, на гражданке, не так.

Те, кто не знает некоторых армейских тонкостей, сейчас, в этом вот месте, наверное, ехидно подумают: «Ох, хитришь, парень, ох, лицемеришь, ох, красуешься, цену себе набиваешь!.. Сам и рад, наверное, радешенек, что от службы открутился, да? Кто ж поверит, что ты не рад? Это ж, один счастливый шанс из десяти тысяч, если не больше! Военный оркестр, ансамбль — это ж малина. Какой, скажите, нормальный пацан не мечтает туда попасть, в эти «танцы-шманцы-обжиманцы» — красота, а не служба… И нечего тут пищать. Играй там себе, парень, молча, сиди, пляши и радуйся». С одной стороны, это конечно так, соглашусь, но вот с другой… Да и не мечтал я вовсе об этом. Я же говорю, так получилось…