Очерки времён и событий из истории российских евреев [том 6] (1945 – 1970 гг.) - Феликс Кандель

9

После смерти Сталина приняли решение – "организовать на подмосковной даче, где жил и работал вождь, музей И. В. Сталина"; назначили директора, выделили деньги, но музей так и не создали.

С. Аллилуева:

"Дом стоит закрытый, мрачный, мертвый. Иногда этот дом, его угрюмые, всегда казавшиеся пустыми комнаты снятся мне во сне, и я просыпаюсь, холодная от ужаса…

Это мрачный дом, мрачный памятник… Отец любил этот дом, он был в его вкусе, он был ему удобен. Быть может, его душа, не найдя нигде места, захотела бы укрыться под его крышей… Это было бы для нее истинным обиталищем…"

М. Джилас:

"Больше всего я задумывался и задумываюсь над вопросом, как такая мрачная, коварная и жестокая личность могла руководить одной из величайших и мощных держав – не год, не два, а тридцать лет!..

История не знает деспота, столь жестокого и циничного, как Сталин… Он один из тех редких жутких догматиков, способных уничтожить девять десятых человеческого рода, чтобы "осчастливить" оставшихся…"

***

После похорон вождя прошли судебные процессы, на которых отправляли в лагеря за "враждебные высказывания". Житель молдавского села: "Когда Сталин заболел, у него выпали зубы, которые были похожи на зубы собаки". Рентгенотехник из Красноярска: "Пусть умирает… Радоваться будут миллионы людей". Кладовщица из Латвии: "Пусть сдыхает… Одним меньше будет". Ученица 7 класса во Львове: "Туда ему и дорога". Чернорабочий в Приморском крае: "Собаке собачья смерть".

***

После отмены указа о награждении Л. Тимашук возвратила орден Ленина и получила заверения, что правительство считает ее "честным советским врачом". Впоследствии ее наградили орденом Трудового Красного Знамени за многолетнюю работу, однако Тимашук прожила жизнь с пятном "доносчицы", а потому жаловалась в ЦК партии: "В народе существует мнение, что "дело о врачах" возникло вследствие того, что якобы я оклеветала честных врачей и профессоров… Прошу… внести ясность и справедливость в это беспрецедентное дело".

Профессор В. Виноградов написал в объяснительной записке за неделю до освобождения из тюрьмы: "Всё же необходимо признать, что у А. А. Жданова имелся инфаркт, и отрицание его мною, профессорами Василенко, Егоровым… было с нашей стороны ошибкой. При этом злого умысла в постановке диагноза и метода лечения у нас не было".

***

Из народного творчества:

Дорогой профессор Вовси,

За тебя я рад!

Оказалось, что ты вовсе

Не был виноват.

Понапрасну ты томился

В камере сырой –

Подрывать ты не стремился

Наш советский строй…

Из воспоминаний: "Вы знаете, как тяжело было пережить эту трагедию? Идешь по улице и чувствуешь – у тебя на спине тоже написано, что ты вредитель, что ты врач-еврей. Из-за них я чувствовала эту вину, потому что еврейка…"

***

Историк С. Боровой (разговор с секретарем Одесского обкома партии): "Да, врачи, – сказал он мне, – оказались невиновными. Но "Джойнт" ведь существует". Слово "Джойнт" он произнес с трепетом в голосе…"

После реабилитации врачей с "Джойнта" не сняли обвинение в "шпионской‚ террористической и иной подрывной деятельности". Многие годы отношение к этой организации оставалось отрицательным‚ и лишь в 1990-х годах "Джойнт" восстановил благотворительную деятельность во всех республиках бывшего Советского Союза‚ помогая старикам–евреям и инвалидам‚ развивая еврейскую общинную и культурную жизнь.

Один из руководителей "Джойнта" сказал: "Мы помогли еврейской жизни вновь пустить корни на дикой пустоши, которую оставил после себя коммунизм". 

ОЧЕРК – ПРИЛОЖЕНИЕ 

От автора – дополнением к прочитанному

1

Завершая рассказ о послевоенном периоде, снова вернемся к тем временам – пусть это будет повторением пройденного.

Год начался – как небо обвалилось.

Год тысяча девятьсот сорок восьмой…

В ночь на 13 января в Минске, столице Белоруссии, убили короля Лира.

Они убили короля Лира, назвали это "автомобильной катастрофой" и поместили в газетах некрологи: "Народный артист… Лауреат… Художественный руководитель театра… Профессор… Председатель Еврейского антифашистского комитета…"

Они убили короля Лира и устроили ему пышные похороны. Говорят, таких похорон не было со времен Максима Горького. Убийцы умели хоронить свои жертвы. Им это нравилось. В этом была своя эстетика.

В спектакле "Король Лир" по пьесе У. Шекспира С. Михоэлс исполнял роль Лира:

"Виновных нет, поверь, виновных нет:

Никто не совершает преступлений.

Берусь тебе любого оправдать,

Затем что вправе рот зажать любому…"

Изуродованное лицо загримировали. Произносили торжественные речи. Исполняли траурную мелодию: "Кто мне скажет, кто сочтет, сколько жизни мне осталось?.." В почетном карауле стояли друзья вперемежку с врагами. Бесконечная вереница скорбящих двигалась вдоль бульвара, потом по переулку, потом по театру.

Морозные дни. Январские сугробы. Пар изо рта. Зябко и печально. Стыло и промозгло. Холодно и страшно. На крыше двухэтажного дома напротив театра, как на подмостках, играл на холоде никому неведомый скрипач. По тротуару шли подданные короля.

"Иногда, – говорил он, – мне кажется, что я один отвечаю за весь мой народ, не говоря уж о театре".

Умер тот, кто не мог умереть, не имел на то права. Его смерть делала уязвимыми его подданных. Этого тогда еще не понимали. Это поняли потом.

Фамилия у короля была – Михоэлс. Имя – Соломон. Соломон Михоэлс, король-еврей. Мудрый острослов, прирожденный комедиант, монументальный и подвижный, грустный и лучезарный, с тепло подсвеченными выразительными глазами, одинаково готовый до исступления работать и до самозабвения веселиться.

"Скажи, – спрашивал он, глядя на Москву с Воробьевых гор, – ну почему эту красоту видишь именно сверху? Ведь там, внизу, это обычные будни. А отсюда – праздник! Только подумать, от будней до праздника всего и надо, что самому приподняться".

Еще живой, король знал, что за ним следят. Еще живой, король чувствовал тревожное приближение беды и остерегался ходить вечерами по тусклым московским улицам. Как будто от них можно было уберечься!

"Человек, – писал он, – никогда не живет один. Человек живет всегда рядом с кем-нибудь и для кого-нибудь. Только смерть несет полное одиночество, и поэтому человек боится ее. В смерть каждому приходится уходить одному. В этом трагедия боязни смерти".

В последние годы жизни ему присылали анонимные записки: "Жидовская образина, ты больно высоко взлетел, как бы головка не слетела…"

В последние месяцы жизни ему снились собаки, которые его разрывали, и он говорил актерам, печально и беспомощно: "Как вы тут без меня останетесь?.."

В последние дни перед Минском он побывал, как попрощался, у своих друзей.

В последний вечер, перед последней дорогой, он выпил с друзьями половину бутылки водки. Вторую половину они договорились допить после его возвращения.

Последние его слова на прощание: "Как мне не хочется ехать!.."

"Виновных нет, поверь, виновных нет…"

2

После похорон поэт О. Дриз написал стихотворение на идиш "Фиолетовый день" ("Памяти Михоэлса"):

День был фиолетовый,

Облачное небо –

Рыбья чешуя.

Где-то шумели

Трамваи, машины,

А здесь, на Малой Бронной,

Стояла тишина.

И процессией странной,

Желто-красно-зеленой,

В тишине шли шуты.

Было хмуро и сыро.

Шуты несли

На своих плечах

Прах

Короля

Лира…

А день был фиолетовый.

Было сыро.

3

В спектакле "Король Лир" В. Зускин исполнял роль Шута:

"В том мало смеху, что уходит шут.

Вас тоже в жизни перемены ждут…"

Сначала они убили короля Лира.

Они убили в Минске короля Лира, и забота о театре перешла к королевскому шуту. А с ней и ощущение надвигающейся беды, дневной и ночной ужасы. Ему, шуту, было страшно – в театре, на улице, дома, под одеялом.

Ах, какой он был когда-то: легкий, подвижный – чудо! Какой он был в лучшие свои времена! Стройный, изящный, мягкий и человечный – море обаяния! Как он взлетал невесомо в танце с платочком! Как говорил убежденно, взахлеб: "Свадьбы будут! И народ будет! И у нашего народа еще большие праздники будут!.. "