Брат на брата. Окаянный XIII век - Виктор Карпенко

Великий князь встретил Романа радушно, горячо обнял, расцеловал троекратно. Радостью светились глаза его, словно принял он в свои объятия самого близкого человека. Роман, не ожидав такого к себе отношения, даже прослезился.

— Хорош! Хорош! Заматерел! — восторженно тряс за плечи своего посольского боярина князь. — Богатырь! Погляди-ка, Марьюшка, на Романа Федоровича, — обернулся Юрий Всеволодович к жене. — Вот на таких богатырях земля володимирская держится, слава ее множится. Покличь, княгинюшка, бояр ближних на честной пир. Гость у нас!

Поздно ночью, когда бояре разошлись после затянувшегося застолья, Юрий Всеволодович увел Романа в харатейную палату.

— Ну, говори, с чем пожаловал? Знаю, что с вестями нерадостными, коли сам во Владимире объявился, — усаживаясь напротив своего посольского боярина, спросил великий князь.

— Что верно, то верно, государь. Особой радости в моих вестях нет, но и беда тоже еще не пришла. Здесь же я по воле своей и по просьбе царя Булгарии. Он просит помощи от тебя и от всей земли русской. Я прошу о том же, ибо ворог, что грозит Булгарии, не знает пощады и нет предела его жадности.

— Ты говоришь о татарах?

— О них, великий князь.

— Так татары в Половецкой земле.

— Пока там. Но скоро им наскучат каменные бабы по рубежам земли дикого народа, и они пойдут в Булгарию.

— А почему не в Киевскую Русь? Край тот богаче, — осторожно спросил Юрий Всеволодович, — да и путь татарам знаком.

— И в Киеве они будут, ежели не помочь булгарам. Верь мне, великий князь, так и будет. Сам я татар не видел, но не один десяток купцов о них мне сказывал об их коварстве и жестокости. Купец же Авраамий, твой давний знакомец, передал в подтверждение слов моих письмо. Вот оно, — протянул Роман великому князю свиток. — Немало трудов принял он на себя, немало мук пережил и испытал унижений.

Юрий Всеволодович, склонившись к свече, принялся читать. И чем больше вникал он в смысл написанного, тем мрачнее становилось его чело, сгибались под тяжестью познаваемого плечи, выдавая волнение, сильнее дрожали руки. Наконец, дочитав до конца, бросил рукопись на стол, и та, словно живая, свернулась.

После длительного молчания великий князь тихо произнес:

— Никому не говорил сей правды, тебе одному скажу, Роман Федорович, ибо всю свою жизнь служил и служишь ты Володимиру и нашему княжеству. Не раз я уже покаялся, что не послал войско Мстиславу Торопецкому в допомогу, сам не пошел на татар. Кто же знал тогда, что всей землей, всем народом русским надобно было идти к Калке. Теперь тяжелее воевать с татарами будет. Знают они о несогласии среди князей Руси, о замятне в земле то киевской, то волынской, то новгородской. Пишет Авраамий, что немало в земле нашей доглядчиков татар и что в жилище хана Джучи видел он карту, на которой все города наши отмечены, реки и дороги показаны, леса краской прописаны. Не первым приносишь тревожные вести ты, и у меня в чужих землях доглядчиков немало, да речь не о том. Ты вот за допомогой пришел, зовешь умирать на чужой земле. Знаю, знаю, — остановил жестом князь хотевшего было возразить Романа, — лучше ворога подалее от родимого дома бить. Все так. А дружины своей я не дам, — неожиданно резко произнес он и, как бы оправдываясь, добавил: — Не могу и не хочу!

— Прости, великий князь, но как же Калка? Ты только что сожалел о своем неучастии в битве! — недоумевая, воскликнул Роман.

— Это слабый к сильному льнет, а нам не след со слабым соседом дружбу водить, — весомо произнес князь и с раздражением бросил: — Царю булгар послание будет, отвезешь, а на словах передашь, что не время еще на татар походом идти.

Даже Роману — человеку, которому Юрий Всеволодович верил, не мог сказать всей правды. Правда же заключалась в том, что, обескровленные междоусобицами, не окрепшие в полной мере после поражения на Калке, князья Южной Руси не пришли бы на зов князя владимирского, а для Новгорода Великого, Волыни и Галича большую угрозу представляли крестоносцы и поляки, нежели далекие татары.

— А коли хочет царь Булгарии с нами дружбу водить, пусть отдаст мне мордву.

Помрачнел Роман от слов великого князя, понял, что помощи Чельбир не дождется. Он встал, оправился и, окаменев лицом, спросил:

— Когда прикажешь в обратный путь?

Юрий движением руки усадил его на прежнее место и, недобро усмехнувшись, произнес:

— Что, Роман Федорович, земля булгарская родней володимирской стала, коли так торопишься возвернуться? Ничего, поживи, в Лютино наведайся. Федор Афанасьевич совсем плох, видел я его по весне.

Они поговорили еще немного, но главное было уже сказано. Лишь в конце разговора Юрий Всеволодович спросил:

— В Городец не заходил? Андрей ноне в помощниках у воеводы тамошнего, Устина Микулича.

— Не довелось, государь, к тебе торопился.

Роман, как ни рвался в Булгарию, тревожась прежде всего за свою семью, а прожил в Лютино всю осень и зиму. Федор Афанасьевич и правда был очень плох: ходил мало, почти ничего не ел, медленно угасал. В конце января он умер. А через две недели великий князь призвал своего посольского боярина к себе.

— В Булгарии большие перемены. Чельбир умер, и царем ноне в Биляре твой тесть Алтынбек… Я тебя не зря спрашивал о том, чья земля тебе дороже: владимирская или булгарская… А коли Русь тебе дороже, то послужи ей еще раз. В Булгарии замятня. Не все улугбеки признали царем твоего тестя. Магистрат Биляра обратился ко мне с нижайшей просьбой отпустить в Булгарию Гази Бараджа — воеводу Нижнего Новугорода. Он булгарин царских кровей, взят был в плен, да мной отпущен и посажен на воеводство. Я хочу, чтобы ты сопроводил его в Биляр. Он обещал служить мне, и если сядет на булгарский трон, то Русь усилится Булгарией.

— А как же Алтынбек?

— Алтынбеку худа не будет.

Вручив ему послание к царю Булгарии, напутствовал:

— Сядет Гази Барадж на трон — помощь булгарам будет, а ежели дело не сладится и пойдет не по задуманному, пускай булгары идут в мои земли. Приму.

Чтобы быть ближе к сыну, вместе с Романом по зимнему волжскому пути в Городец отправилась и Дубрава. В Лютино ее уже ничего не удерживало.

4

Купец Авраамий, заболев мыслью о христианском союзе супротив татар, проповедовал идею эту на рынках и площадях Биляра. Народ поначалу слушал со вниманием, ибо многие знали его торговые лавки и не раз завидовали груженным товаром многочисленным насадам, но вскоре старик, порочащий Аллаха и превозносящий Христа, надоел простому люду, а визирь, услышав однажды его проповеди на торговой площади, узрел в них крамолу и опасность для веры. Купец был схвачен и брошен в темницу. В тот же день его товары, речные суда, торговые лавки и даже слуги были переданы в царскую казну, а дом, где он жил, разграблен и сожжен жителями Булгар.

Почти месяц по приказу визиря и при его участии пытали Авраамия, склоняя его к отречению от веры Христовой и принятию ислама, но проповедник был непреклонен.

Первого апреля тысяча двести двадцать девятого года Авраамия вывели из темницы и, посадив на арбу — идти самостоятельно он не мог, — повезли на торговую площадь, где он еще недавно торговал и проповедовал и где свершались казни. Вокруг гомонил народ, в рядах шла бойкая торговля, и никто не обратил внимания на проезжавшего мимо закованного в цепи, грязного и оборванного старика. Авраамия невозможно было узнать. Лишь когда арба подошла к помосту, на котором совершались казни, и глашатай объявил волю визиря, назвав виновного, праздно шатающийся народ заинтересовался приготовлениями казни. Авраамий в последние мгновения своей жизни пытался донести до стоящих перед ним позевывающих мужчин и женщин Божье слово, но только хрипы вырывались из его изорванного болью горла. Лишь два русских раба-уборщика ловили каждое движение его запекшихся губ, стремясь распознать и запомнить последние слова мученика-христианина.

Казнь вершилась обыденно и споро: подручные подтянули купца к колоде, пригнули голову, а палач, крякнув, опустил топор. Обезглавленное тело бросили в яму на съедение собакам, а голову подняли на шест для обозрения.

До глубокой ночи уборщики отгоняли голодных собак палками от тела Авраамия, а потом сложили останки купца-проповедника в холстину, отнесли на христианское кладбище и захоронили тайно.

Лишь на следующее утро христиане, проживающие в стольном городе, узнали о смерти купца Авраамия. Негодованием и жаждой мести наполнились сердца. И в эту же ночь одновременно в нескольких местах города вспыхнули пожары. Огонь, подгоняемый ветром, перекидывался от дома к дому, поглощая улицу за улицей. Жители Булгар с величайшим трудом потушили пожар, но через несколько дней огонь вновь взметнулся над городом, испепелив добрую его половину.