Брат на брата. Окаянный XIII век - Виктор Карпенко

Девушка, ничуть не смущаясь чужих, незнакомых молодцов, не спеша подошла. Подняв на отца свои огромные, цвета небесной синевы глаза, певуче спросила:

— Чего звал, батюшка?

— Собери скоренько на стол. Господь привел в дом наш земляков из Великой Руси.

— Еда на столе, батюшка. Только негоже за стол сажать таких-то, — сморщила она носик, — больно грязны. Да и чего рабов привечать в избе.

Акинфий, нахмурив брови, твердо произнес:

— То братья мои, не рабы! Я сам в полоне был, и они не своей волей оказались здесь. Так что не гневи меня, а не то повязку на бедро — и замуж!

Девушка, ничуть не испугавшись угроз, повела плечами и не спеша направилась в избу.

— А дочка твоя права: помыться бы с дороги.

— И то, — подхватил Мотя, — речка далеко ли?

— Рядом. За двором. Пошли, провожу, — предложил Акинфий и зашагал к воротам.

3

Прошел июль. В августе жара спала, но стояла сушь неимоверная. Дважды занимались пожары, но, по счастью, было безветренно, и они затихали сами собой.

Акинфий со своими новыми помощниками работал на пожарище, расчищая выгоревшие участки леса под пашню. Чтобы не бить ноги на переходы, жили здесь же, поставив один большой шалаш для мужчин и чуть поменьше — для Цветаны, готовившей им еду. Акинфий был неутомим в работе, трудился сам, не разгибая спины, и, следуя ему, работали не покладая рук Андрей и Мотя. Поначалу от тяжелой, непривычной работы ныло все тело и казалось, что силы иссякли, но наступало утро, и Акинфий уводил молодцов на новый участок. Кряхтя и охая, они приступали к работе. Цветана была рядом. Она стаскивала обугленные ветви в большую кучу и поджигала ее. Перемазанная сажей, девушка исподволь поглядывала на парней, посмеиваясь над их страданиями. Когда же в полдень сходились для отдыха и обеда в тень шалаша, Цветана встречала их умытая, причесанная, в чистой белой полотняной рубахе у разостланной на земле тряпицы со снедью.

Говорили мало. Работа отнимала все силы. Лишь в редкие вечера, когда к костру, вокруг которого располагались на ночлег мужики, приходил сосед Акинфия Солейка, маленький сухощавый старичок, бортничавший неподалеку от погорелья, разговор оживлялся. Солейка во многих краях бывал, обо многом знал и говорлив был не в меру. Вот и сегодня, рассказав очередную историю, после небольшой паузы он, хитро сузив свои быстрые, слезящиеся от близкого огня глаза, спросил:

— А вы знаете, почему сушь такая стоит, реки и озера мелеют? — И сам себе ответил: — То Пурьгине паза на людей гневается, дождя не дает.

— Кто? Кто? Пурьгиня? Кто такой? Пургаса знаю, паза не знаю. Это ваш князь? — подзадоривая старика на новый рассказ, недоуменно развел руками Мотя.

Солейка осуждающе покачал головой и, устроившись поудобнее на своей вытертой местами медвежьей шкуре, начал:

— Расскажу я вам историю давнюю. Поведал мне ее мой дед, а ему его дед, а тому тоже его дед рассказал. Тянется этот сказ к самому началу жизни, к тому времени, когда Вере паз создал землю, небо, светила на небе развесил, сотворил людей и всякую живность. Трудно ему одному миром управлять, и породил Вере паз себе помощников-сыновей: Нишке паза, которому поручил земное владение, и Пурьгине паза — ему он отдал небо. Сам же предался лености. Два родных брата отличались друг от друга, как небо от земли: Нишке паза был сильным, добрым, красивым. Пурьгине — мал ростом, завистливым, грубым, а кроме того, хромоногим. Он всегда вставал со своей короткой ноги и целый день хмурился, гремел и метал молнии. Вере паз, зная о хромоте сына, подарил ему золотую колесницу и тройку быстрых коней. Передавая подарок, он напутствовал: «Скачи по небу, поливай землю благодатными дождями, громом пугай ослушников, великих же грешников поражай огненными стрелами». Поначалу Пурьгине так и поступал, но со временем возгордился и стал судить людей по своему усмотрению, а чаще всего для забавы, поражая ни в чем не повинных молниями. Взмолились люди, попросили своего заступника Нишке паза, чтобы тот унял своего брата. Но Пурьгине не захотел слушать Нишке и продолжал вершить зло. На беду, приглянулась Пурьгине девушка-красавица Ведява. Каждый вечер она выходила из реки Суры, садилась на прибрежный камень и золотым гребнем расчесывала свои шелковые волосы. Воспылал Пурьгине страстью к Ведяве. Он и уговаривал ее стать ему женой, и грозил, но та, завидев хромоногого, пряталась в омут. Разгневался Пурьгине, стал кружить на своих быстрых конях над Сурой. Завертелось небо, поднялся сильный ветер. Крутясь, он опустился в омут, где жила Ведява, и закружил ее вместе с водой, рыбами, травой придонной, поднял в небо к Пурьгине пазу. После того пошел дождь: падали с неба живые лягушки, рыба всякая, раки и водоросли. Пурьгине не показывался больше на небе. Он прятался в черных грозовых тучах, но дождя не слал на землю. Началась великая зесуха, ибо Ведява покинула землю. Загоревали люди. Пошли они со своей бедой к Нишке, а тот пошел к своему отцу. «На земле засуха, голод, умирают люди и дохнет скот, нет цветов, травы, гибнут птицы, а все потому, что Пурьгине утащил на небо Ведяву», — сказал Нишке. Рассердился Вере паз на сына. Приказал ему вернуть Ведяву на землю. Разверзлось небо, вылилось дождями на землю, с ними вернулась и Ведява. Прошло время, и у Ведявы родилась дочь. Назвали ее Макразь.

Солейка замолчал, переводя дух.

— А дальше-то, дальше что было? — подавшись вперед к рассказчику, воскликнула в нетерпении Цветана.

— Э-э-э, — протянул старик, — это уже другая история. И она о любви.

— Расскажи, — попросила девушка и зарделась румянцем.

— Чего лицо красно? — улыбнулся Солейка. — Неужто кто из молодцов глянулся? — хитро сузил глаза старик, поглядывая многозначительно на Андрея. — И то пора.

— Да нет, дедушка, то от костра огонь обжигает.

— Ну-ну, от костра так от костра. А сказ я тот вам поведаю, чтобы не столько глазам доверялись, а сколько сердце слушали. Макразь росла себе, росла и выросла стройной, красивой, ласковой. Одно плохо: говорила тихо-тихо, словно рыбка, и чтобы ее услышать, нужен слух тонкий.

Пришла и ее девичья весна, с тоской поглядывала она на деревенских парней и девчат, что бегали друг за другом на околице деревни, веселились и миловались. По ночам она стала выходить из воды, садиться на камень, распускать свои косы и расчесывать их золотым гребнем, как это делала ее мать. Однажды вечером парни и девушки пришли водить хороводы у реки. Макразь незаметно вышла из воды и спряталась за березкой. Ей очень хотелось оказаться среди кружащихся девушек. Она так увлеклась зрелищем, что не заметила, как позади нее оказался парень. Когда Макразь его увидела, то у нее закружилась голова, таким красивым он ей показался. Юноша сорвал цветок и протянул его девушке. «Почему ты одна и не водишь хоровод? Пойдем. У нас весело», — предложил он. Но Макразь только улыбнулась и убежала в прибрежные кусты. Сколько ни искал юноша ее, найти не мог.

После этой встречи Макразь лишилась покоя. Все ночи проводила она на берегу в надежде, что парень придет. И она дождалась. Юноша тоже думал о молчаливой красавице и как-то пришел к омуту. Они встретились. «Здравствуй, красавица. Пойдем со мной на зеленый луг, там много цветов, которые я хочу тебе подарить». Взяв Макразь за руку, он повел ее за собой, и она последовала безропотно. До самой зари гуляли они по лесным тропкам и лугам. Юноша рассказал, что он единственный сын старосты и зовут его Дуваром, а сам он не из этой деревни, а из села, что за Давол-горой. Называется то село Вечкузы. Макразь кивала в ответ, но не произносила ни слова. Правда, поначалу она пыталась говорить, но Дувар ее не слышал, но он видел, как она хороша.

Так продолжалось не очень долго. Дувару хотелось, чтобы не только он говорил о своих чувствах, о своей любви к девушке, и однажды он сказал: «Я не могу целыми ночами говорить, слыша в ответ лишь шепот. Я хочу, чтобы ты говорила, чтобы ты пела песню любви. Я приду снова, когда услышу твою песню». — «Но песню любви не слушают. Ее чувствуют сердцем». Не расслышал ее слов Дувар. Он ушел, а Макразь проплакала весь день. Вечером она вышла на берег в надежде, что юноша одумается и придет, но Дувар не пришел.

Всю ночь прождала Макразь. Когда же зарозовел восток, подошли к омуту парень с девушкой. Девушка пела так красиво и завораживающе, что смолкли даже соловьи в прибрежных кустах и деревьях. Парень был высок и красив, а девушка росточком мала и лицом корява. Девушка замолчала, и тогда заговорил парень. То, что он сказал, потрясло Макразь и поразило до глубины исстрадавшейся души. «Поешь ты, Дана, что соловушка, и приятно с тобой ходить и слушать твои песни. Но только ночью я могу быть с тобой, ибо лицо твое некрасиво. При моей красоте мне нужна девушка с милым и красивым личиком, чтобы перед людьми не было стыдно. Так что я больше не приду. Прощай». Парень убежал, а Дана упала на траву и залилась слезами. «Лучше в омут головой, чем жить с такой болью на сердце», — твердила девушка. Макразь подошла к ней ближе и опустилась на колени. «Не надо в омут. Там холодно и темно. Я помогу тебе: дам красивое лицо, но ты отдашь мне свой голос», — сказала тихонько, чтобы ненароком не напугать девушку. Увидев красавицу Макразь, Дана согласилась. Они взялись за руки и подошли к реке. Макразь прошептала заклинание. Вздыбилась Сура, накатилась огромной волной на берег, окатила девушек водой и, стихнув, отхлынула. «Посмотри на себя, Дана. Теперь ты будешь счастлива». Девушка подошла к успокоившейся речной глади и замерла, пораженная: на нее смотрело лицо небесной красоты.