Дочь Востока. Автобиография - Бхутто Беназир

Я увидела, как из зала провожают мужчину, одетого в шальвар хамиз, судя по виду, светлокожего патана, на которого вначале никто не обращал внимания. Часть истории он все-таки успел схватить. «Мисс Бхутто казалась собранной, в добром здравии, и продемонстрировала, что заключение не сказалось на ее остром уме и остром языке», — написал впоследствии корреспондент «Гардиан».

Здоровье мое, однако, не соответствовало внешнему облику. Ко всем невзгодам добавилось и своеволие некоторых лидеров ПНП в апреле 1983 года. В это время Зия снова попытался сколотить своему режиму политическую базу, которой недоставало ему с самого момента переворота. Собираясь в августе возвестить об очередном шаге в «исламизации» страны, он запланировал поездку по Синдху, первую после свержения правительства отца и попрания конституции 1973 года. Не удивительно, что народ реагировал на его приезд с гневом и возмущением.

Во время правления моего отца синдхи добились больших успехов, заняли важные посты на государственной службе в администрации, в таможне, в полиции. Уничтожили квоты в университетах. Синдхи получали земельные наделы, хорошо зарабатывали во вновь учреждаемых больницах, на сахарных и цементных заводах. Пришел Зия — и положение резко изменилось. Снова началась дискриминация синдхов. Государство владело в Синдхе большим количеством земли, и Зия принялся раздавать эту землю армейским офицерам, а не безземельным крестьянам. В промышленности отставные офицеры вытесняли синдхов с руководящих позиций. Несмотря на то что 65 процентов доходов Пакистана поступает от находящегося в Синдхе порта Карачи, мало что из этих доходов возвращается в провинцию. Это притеснение синдхов, в первую очередь экономическое, настраивало народ против военной диктатуры, и возмущение резко возросло после убийства отца. Многие в провинции были уверены, что, не будь он синдхом, его бы не уничтожили.

После выборов в местные органы самоуправления 1979 года избранные советниками члены ПНП в Бадине и Хайдарабаде вынесли резолюции, осуждающие казнь моего отца и высоко оценивающие его заслуги. В отместку Зия начал процесс дисквалификации советников ПНП по всему Синдху. Теперь же, стремясь продемонстрировать «единение», Зия запланировал посещение оставшихся на своих постах советников из ПНП. К моему ужасу, из газетных сообщений следовало, что это желание диктатора находит отклик у некоторых из них.

Что мне делать, как послать весть из заточения? Слуг обыскивают при входе и выходе, по городу их сопровождают агенты разведки на мотоциклах. В конце концов я попросила одного члена нашего домашнего штата сказаться больным и отправиться домой, в Ларкану, якобы для лечения и отдыха.

«Надеюсь, ваш сын не примет Зию. Как вы понимаете, это противоречило бы нашим целям. Прошу оповестить остальных», — такое сообщение выучил наизусть мой посланник для передачи лидеру ПНП в Синдхе, сына которого избрали советником.

Передала я сообщение и самому советнику в Ларкане. «Вы и ваши коллеги — укладывайтесь в больницы, уезжайте из Ларканы — что угодно, но не встречайтесь с Зией».

Я кипела от бессильной ярости, когда включила телевизор и увидела, что некоторые все же встретились с диктатором. Очевидно, они решили, что партия ничего против них не предпримет. Я глубоко переживала предательство. Снова политики разрушают единство партии, преследуя свои шкурные интересы. Возможно, я слишком склонна к идеализму, но я ожидала иного. Выбора у меня не оставалось, пришлось позвонить председателю ПНП.

— Исключите из партии советников, принявших Зию. Они нарушили партийную дисциплину! — выпалила я скороговоркой, понимая, что телефон немедленно умолкнет. И действительно, сразу после этой фразы в трубке щелкнуло и телефон умер. Более он не оживал.

Так я лишилась звонков от родственников. Прекратились и их посещения. Обыски входящих и выходящих слуг стали тщательнее, их заставляли снимать обувь и стаскивать носки. Обыскивали корзины с мясом и овощами, приносимые поваром с рынка. Перерывали даже вывозимый с участка мусор.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Оказавшись снова в полной изоляции, я опять заболела. Усилилась боль в ухе, возобновились шумы. Левая щека онемела, почти не ощущала прикосновения.

Однажды вечером, проходя по залу для приемов, я вдруг почувствовала, что пол резко поднялся к потолку. Чтобы устоять на ногах, я схватилась за подлокотник дивана, ожидая, пока схлынет волна головокружения, но облако тьмы окутало меня, и я рухнула на диван.

К счастью, я не оказалась одна в этот момент.

— Скорей, скорей! Мисс-сахиба плохо! Врача, врача! — с таким криком выбежал к тюремщикам один из наших слуг. И снова как будто вмешался сам Господь. Вместо обычных проволочек с вызовом медика от военных или через министерство внутренних дел с ожиданием в несколько дней, а то и в две недели, полицейские вызвали врача скорой помощи из больницы «Мид Ист». И снова нарыв в ухе прорвался наружу, а не внутрь.

— Ваше состояние очень опасно, — сообщил мне врач, осмотрев ухо. — Требуется вмешательство специалиста.

— Если вы особо не укажете, что мне нужен специалист, они не перестанут прикидываться, что со мной все в порядке, — сказала я ему.

Молодой врач оказался не из трусливых. Не скупясь на медицинские термины, он выписал заключение о необходимости осмотра пациентки отоларингологом. Военные все-таки согласились вызвать специалиста, который обрабатывал мои пазухи три года назад. Человек скромный, он не пожелал, чтобы я упоминала его имя в книге. Но именно ему я обязана стабилизацией моего здоровья и, возможно, даже жизнью.

— Барабанная перепонка перфорирована, — констатировал этот врач, подтверждая мои подозрения о «чудо-докторе» военных в Аль-Муртазе четырьмя годами раньше. Перфорация привела к инфицированию среднего уха и мастоидной кости. — Мое состояние требовало регулярного дренирования для снятия давления с лицевого нерва, пережатием которого и объяснялось онемение щеки. Затем, по снятии воспаления, требовалась операция. — Вам следует отправиться за границу для микрохирургического вмешательства. Мы этой технологией не располагаем, нам пришлось бы распиливать вам череп, а это опасная процедура. Для вашей безопасности намного лучше выехать за границу.

Я молча уставилась на него. Он явно намекал на иные риски, не связанные с медицинскими аспектами операции. Я знала, что к одному из моих врачей обращались в 1980 году, оказывали на него давление, чтобы он заявил о моих проблемах с внутренним ухом, а не средним. И что в связи с этим я нуждаюсь в помощи психиатра. «Мы созовем десять консилиумов, которые подтвердят ваш диагноз», — говорили ему. Прекрасное решение проблемы для режима! Списать меня как психически больную. Но врач отказался. Теперь другой врач подчеркивает, что лучше бы мне из Пакистана уехать.

— Я мог бы выполнить эту операцию, но боюсь, что на меня начнут давить, чтобы я сделал что-то сверх положенного, пока вы под наркозом. А если я откажусь, они найдут способ сделать это сами. В любом случае, лучше вам вы ехать из страны.

Я обратилась к властям с просьбой выехать из страны для лечения. Ответа долгое время не получала, но меня это не расстраивало, ибо все равно я нуждалась во времени, чтобы набраться сил.

— Вам понадобится не один месяц, чтобы окрепнуть для общего наркоза, — сказал мне мой врач. И меня посадили на высококалорийную протеиновую диету: бифштексы, молочные продукты, цыплята и яйца мелькали в моем меню.

Ухо, однако, не отпускало. Левая сторона лица немела. В голове гулко стучало, ухо трещало так, что трудно было что-либо еще расслышать. Врачу разрешили еженедельно посещать меня для дренирования уха. И он немедленно почувствовал на себе повышенное внимание.

— Часто ездите в Хайдарабад? — спросил его вдруг со сед, высокопоставленный полицейский чин. — А видели «Пожелание смерти»?

На следующий день врачу подкинули в дом упомянутый соседом видеофильм. Начались телефонные звонки с угрозами. Пришла бумага из налогового управления о внеплановой проверке. Режим постарался бросить тень на профессиональную репутацию врача, ему пригрозили увольнением из больницы. Но этот мужественный человек не сдался, за что я ему глубоко благодарна. Он оставался почти единственным представителем внешнего мира, с которым я имела возможность общаться, хотя власти утверждали противоположное, как я узнала позже от Питера Гэлбрайта.