Логово дракона. Обретенная сила - Бернхард Хеннен

— Хочешь спать у фламинго?

Он кивнул, немного удивившись. Он часто спрашивал об этом. По крайней мере, ей так казалось. Внезапно она почувствовала неуверенность. В общем-то... Он такой маленький. Она так мало понимает его. Он произносит всего горстку слов. Чаще всего приходится угадывать, что он имеет в виду. Но она была уверена в том, что большей частью у нее получается.

— Они будут хорошо присматривать за тобой, — голос Ли- вианны лишь слегка запнулся, когда она заговорила. Нельзя сейчас размякать.

Она бесшумно подошла к берегу. Она провела детство в южных лесах. Ей не нужны были заклинания, чтобы слиться с тенями и незамеченной подобраться к птицам.

Она отыскала магнолиевое дерево, корни которого омывала вода. Здесь вода в озере доходила ей до бедер, и последние лучи заходящего солнца окрасили туман в розовое сияние. Совсем рядом прозвучал крик марабу. Ливианне не нравились крупные лысоголовые падальщики. Они жили небольшой колонией на одном из деревьев на другом берегу. Они разоряли гнезда. От одного их взгляда эльфийке становилось неприятно.

Она провела рукой по шелковистым, гладким волосам сына. Он дышал ровно. Уснул у нее на груди. Ливианна бесшумно вошла в теплую воду. Черный ил опутал ноги. Ее Незримое око открылось. Вопреки ее воле! Она увидела мелкую сеть светящихся нитей, пронизывающую все, ауры, окружавшие живых существ. И ауру своего сына. Она недовольно заморгала. Нежелательная картинка исчезла.

Эльфийка осторожно переставляла ноги — еле-еле, чтобы ни один предательский всплеск не вспугнул фламинго. Она взбаламутила ил. Неплохо! В уходящем свете вода все равно уже темная.

Она нежно поцеловала своего мальчика в лоб. Он шевельнулся во сне, что-то недовольно пробормотал, но глаз не открыл. Ливианна медленно опустилась на колени. Вода поднялась. Намочила платье. Когда ноги намокли, сын заворчал. Потом открыл глаза. Эти чудесные серые глаза с маленькими карими искорками. Он удивленно посмотрел на нее, что-то сонно пролепетал. Он не боялся. Из уголка рта потекла струйка слюны и капнула ей на грудь.

Она опустилась еще ниже. Он недовольно встряхнулся, несмотря на то что вода была приятной. Когда он попытался забраться повыше, Ливианна погладила его по голове и немного надавила. Она закрыла глаза и опустилась совсем низко.

Два-три удара сердца ничего не происходило. Потом он выгнулся у нее на руках. Эльфийка крепко прижимала малыша к себе, по-прежнему не открывая глаз. Прижала маленькие ручки к груди, слегка отклонилась назад. В темной воде рядом с ее шеей лопались пузырьки воздуха. Он дергал ее за платье. Хватался за плечи. Она открыла глаза. Увидела маленькие, запачканные илом ручки, тянувшиеся к ней.

Пальчики вздрогнули. Маленькое тельце в ее руках обмякло. Сердцебиение стало еще медленнее... И остановилось. Она по- прежнему крепко прижимала его к себе. На глаза ее выступили слезы. Это было необходимо. Мальчик был слаб. Он все равно прожил бы всего несколько лет. А так его душа освободилась. Он сможет родиться снова, найти лучшее тело, чем мясистую оболочку, и лучшую мать, чем она.

Она оттолкнула сына от себя. Он лениво поплыл по течению.

Ливианна встала. Поднятый со дна ил темными волнами отхлынул прочь. Посреди тьмы плыл ее сын. Легкое течение тянуло его дальше в озеро.

Фламинго стояли тихо, спрятав головы под крылья. Они не заметили, что на их озеро спустилась смерть. Из леса доносились знакомые ночные звуки. К берегу нерешительно приблизились несколько карликовых газелей. Сторожко вытягивая шеи.

— Ты будешь спать у фламинго, как я тебе и обещала, — слова царапали горло Ливианны, словно стекло. Она подумала о лысоголовых марабу. Они найдут его. И при мысли об этом ей стало дурно. Она убьет падальщиков. Сейчас! Ливианна прошептала слово силы. Подчинила себе магическую сеть, пронизывавшую все. Она чувствовала крупных птиц в ветвях дерева на другом берегу. Ей не придется переходить озеро вброд. Она может вытянуть их жизненную силу. У одного за другим.

Это произойдет совершенно бесшумно.

Так же бесшумно, как умер ее сын.

Могила в небесах

— Этого никто до вас не делал, великий, — Джуба изо всех сил пытался вести себя дипломатично и по-деловому, но по лицу его хорошо было видно, что ему очень хочется поругаться.

Артакс лениво отмахнулся от замечания.

— Да какое это имеет значение?

— Это значит, что некоторые могут расценить это как оскорбление.

Бессмертный остановился, и вся свита, следовавшая за ним по широкой роскошной улице, неуверенно остановилась. Здесь, в Золотом городе, многое изменилось. Придворные церемонии были удушающими! Он совершенно не мог передвигаться свободно. Его постоянно окружали священнослужители, лейб-гвардия, просители, сановники, конкубины, рабы, дегустаторы... Вокруг него постоянно бродило целое войско, все взгляды были устремлены на него. Он даже не мог пукнуть, чтобы подхалимы и сплетники не принялись шушукаться.

— Спокойно попердеть — это поистине имеет огромное значение. Да просто сделай это, крестьянин.

Убирайся из моих мыслей, ты... ты, убийца.

— Ты тоже убивал, льстивый филантроп. Ты мог бы обезвредить воинов из Ишкуцы и не убивая их. Но возможность лишать жизни — это совершенно особенное ощущение. Это может быть лучше хорошей ночи любви. И ты сделаешь это снова, не так ли? Иначе зачем ты каждый день упражняешься с мечом? За всеми твоими благородными речами ты тоже представляешь собой кровожадное чудовище. Так же, как и мы все. Со времен того боя в нас теплится надежда на то, что настанет время, когда мы поладим.

— Великий? Приказать свите вернуться во дворец? Вы одумались? — спросил Джуба.

— Нет! — Он просто остановился. — Вперед, дальше! — крикнул он настолько громко, что его услышал каждый в свите. Так он еще с ума сойдет. Его постоянно о чем-то спрашивают, он должен принимать решения в спорных случаях между провинциальными князьями, грозящих перерасти в небольшие войны внутри его империи, улаживать споры о праве наследования среди знати, гладить по голове детей высокородных придворных льстецов, поскольку это якобы защищает от болезней. Утверждать смертные приговоры, устанавливать цены на зерно и решать, какой из трех новых нарядов надеть на вечернее пиршество. От него постоянно кто-то чего-то хотел. Он провел во дворце уже три дня, и все еще не нашел времени на то, чтобы похоронить эльфийку в Устье мира. А тут еще этот Аарон! Не проходило и часа, чтобы ему не хотелось вернуться обратно в свой хлев. Закрыть дверь, зарыться лицом в теплую, пыльную козью шерсть, а позже, быть может, пойти в деревенский кабак и выпить там дешевого кислого вина. Перекинуться парой спокойных фраз с Ашотом, Тиграном или Нареком. С крестьянами, которые живут так же и мечтают о том же, что и он. Он вспоминал роскошную тишину в своем дворе ночью, жизнь, такую простую со всеми ее требованиями, такое четко очерченное будущее. Сначала работа, потом жена, быть может, дети, однажды седая голова на ее коленях и мир в сердце, когда они вместе будут оглядываться на долгую, полную лишений, но счастливую жизнь. Уединение полей тоже составляло счастье. Давало простор, возможность насладиться шепотом колосьев, пройтись босыми ногами по мокрой от росы траве и мечтать о малом, исполнение чего зависело только от его сильных мясистых рук. Он печально понурил голову. Ему никогда больше не увидеть своей хижины здесь, в Нангоге, и своих друзей Ашота, Тиграна и Нарека там, дома, в Бельбеке. А его простая, но работящая и добрая женщина мечты Альмитра, для которой он хотел построить дом, подарит детей другому мужчине и никогда не познакомится с ним. Потому что того Артакса, которого она ждала и который мечтал о ней, больше нет. Нет, подумал он, и узел на горле слегка ослаб, это не совсем так. Он еще есть, старый добрый Артакс. Несгибаемый, который устанавливает себе цели и достигает их, медленно, шаг за шагом. Просто цели стали другими. И он уже не имеет права позволить себе сбиться, теряясь в сентиментальных воспоминаниях. Даже Альмитра еще существует, несмотря на то что в его грезах она иногда приобретает черты Шайи. Артакс расправил плечи, твердо взглянул Джубе в глаза и снова тронулся в путь. Свита последовала за ним.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});