Нахалка на его голову - Елена Солт

подбородком на ладони.

- О, давно! Рисую, сколько себя помню. Был перерыв, моему мужу это не нравилось.

Уголки её губ опустились вниз, а я нахмурилась, заметив тонкий шрам на виске. И на скуле. И на руке, держащей карандаш. Боже мой, так это правда – что француз её бил? Спрашивать нельзя, это бестактно. От волнения погрызла ноготь и прошептала:

- Но сейчас ты снова занимаешься любимым делом.

- О, да, - кивнула Теона. – И я больше никому и никогда не позволю указывать мне, как жить, чего и тебе советую. Тот, кто любит, так не поступает. К сожалению, раньше я думала иначе.

- Да, наверное.

Вспомнила не к месту бесконечные замечания Влада по поводу газировки, вредной еды и платья на благотворительном вечере. Конечно, оно было уродливым, а газировка, и правда, вредна, но где та грань, когда заканчивается забота и начинается подавление чужих желаний? Он женат, и остальное без разницы, но если бы вдруг он был свободен? Смогли бы мы быть вместе?

Наконец, нас позвали в конференц-зал. Сегодня на мне было бледно-жёлтое платье в пол, мягкие локоны и тонкая подвеска, спускающаяся в самую ложбинку.

В конференц-зале оказался только Юрий Яблоков, который нервно поглядывал на часы. Мы все ждали ещё двадцать минут. Наконец, дверь открылась, и Валера пропустил вперёд запыхавшегося Макса в неизменном смокинге:

- Сорри, сорри, сорри! Пресс-конференция затянулась, и пробки – жуть. – Сложил ладони вместе и быстро поклонился в три стороны: Яблокову, съёмочной группе и нам.

- Камера, мотор, - кивнула Струкова Рите с хлопушкой в руках, и всё пришло в движение.

Мы входим в зал, выстраиваемся по разметке вдоль стены. Юрий Яблоков говорит приветственную речь. Макс пытается шутить, вставляя свои пять копеек. Мы садимся за круглый стол. Я скребу кончиком ногтя по гладкой поверхности, механически оттирая какую-то засохшую капельку. Надо сегодня дописать заключение в курсовую, и отправить на согласование научному руководителю. Угу, этим и займусь вечерком.

Бровь чуть дёрнулась, когда передо мной опустился чёрный бархатный футляр. Ещё перед Ликой и Мией. На Старского даже смотреть не стала: всё понятно, наказывает меня за истерику на прошлой церемонии. Ясно, заслужила.

Футляр Теоны оказался пуст. Неужели, полоса везения Лики Супер прервётся на мне? Я-то не уйду, точно знаю, мы с Максом всё ведь прояснили.

Пальцы скользили по бархату, и я трудом разлепила тугой футляр. Словно загипнотизированная, смотрела внутрь, туда, где тысячи бликов мерцали, переливаясь, в свете софита. Заветные бриллиантовые часики достались мне.

Шумный вздох облегчения от Мии. Сочувствующие взгляды Теоны и Лики. «Дай пять!» - Это Роза и Вика хлопнулись ладонями.

Объективы нескольких камер фокусируются на мне, а мне и сказать нечего.

- Арина, к сожале…

Яблоков не успел закончить свою стандартную фразу, потому что Старский с выпученными глазами в два шага подлетел ко мне, выхватил футляр и потряс им в воздухе:

- Это что за дела, эй?! Я против, хочу её оставить! Переснимайте, чёрт бы вас побрал!

- Стоп, камера! – Устало протянула Струкова, подошла к Старскому и процедила сквозь зубы. – На пару слов, Макс. Давай отойдём.

- Сиди на месте! – Парень ткнул пальцем в меня и поспешил за Струковой вместе с моим футляром.

Лика что-то пыталась сказать мне, но я отмахнулась и пристально всмотрелась в режиссёра и Макса, стоящих в самом конце зала. Сёма сделал вид, что протирает объектив. Антоша принялся возиться с треногой. Матвей перетаскивал софит. В наступившей неловкой тишине Струкова что-то горячо шептала. Макс пару раз взмахнул руками, у меня получилось разобрать лишь отдельные отрывки фраз режиссёра:

- Не сам Зимин, его дочь… она не сказала… не знаю, чего взъелась на Кострову, но мы все под ударом, если не сделать, как она требует!

Старский стоял спиной, и я не могла разобрать, что он ответил, но на это Струкова возразила:

- У неё всё равно нет загранпаспорта, ну зачем эти сложности?

На этот раз Старский повысил голос, и мы все услышали «с твоими связями» и «не моя проблема».

Макс развернулся и прошёл к столу. Его губы были сомкнуты, а тело напряжено. Но, встретившись со мной глазами, он подмигнул, после чего достал из коробочки часы, с громким глухим звуком впечатал в стол передо мной пустой футляр и снова обернулся к Струковой:

- Та девчонка с дредами, как там её – не помню, на съёмках ковбойского клипа ушла не по плану. Значит, сегодня можем оставить всех, и это не нарушит график. Или так, или я ухожу, и снимайте дальше, как хотите и с кем хотите! Мой юрист посмотрит, нарушил ли я контракт, и будем разбираться в суде, если потребуется!

Макс скрестил руки на груди и поднял подбородок. Обиженный ребёнок, у которого пытаются отобрать игрушку, но очень важный ребёнок, ребёнок, которого нельзя легкомысленно обижать.

Я поёрзала на стуле под раздражённым взглядом Ирины Викторовны. Наверное, больше всего сейчас она хотела бы психнуть, пнуть под зад меня, а затем пригрозить капризной звезде штрафами и репутационными рисками.

Но Струкова не зря имела славу режиссёра, который находит выход всегда. И не зря продюсеры отдавали именно ей самые лакомые и ответственные проекты.

Ирина Викторовна приблизилась к столу и принялась постукивать по его краю кончиками ногтей с ярко-красным маникюром, задумчиво глядя исподлобья на Старского. Я так и видела, как в её мозгу усиленно разлетаются карточные расклады в поисках наименее прогрышного. Они сверлили друг друга взглядами почти минуту. Я нервно сглотнула и снова поёрзала. Наконец, Струкова сказала:

- Будь по-твоему. Но если что, я всё свалю на тебя, так и знай.

- Да, пожалуйста! – Беззаботно махнул рукой Макс. - Подумаешь! Я вообще не завишу ни от Зимина, ни от его самодурной дочки! И пусть больше не лезут в мои дела!

Струкова покачала головой, затем обернулась к Яблокову и съёмочной группе:

- Переснимаем концовку. Все футляры пустые, сегодня никто не уходит. Поехали.