Король сусликов - Гоян Николич

с гладко выбритой головой и кустистой бородой. На нем чернела кожаная жилетка, на которой сзади красно-бело-синими нитками было вышито: «Виньлонг, Вьетнам».

— Пасхальное наступление?[19] — спросил я, так же, как и он, уставившись на стену с картой, на которой разноцветными булавками были отмечены все больницы для ветеранов в нашей стране.

— Ага. Семьдесят второго, — пророкотал гигант.

— Помню такое, — кивнул я.

Он развернулся ко мне всем корпусом, и мы обменялись рукопожатиями. На его исполинском предплечье скалила зубы вытатуированная змея, оплетавшая флаг США. Великан представился. Его звали то ли Буч, то ли Барт — не помню, но друзья в обществе ветеранов дали ему кличку Бигфут, ну, он, типа, здоровый, как снежный человек.

Рукопожатие у него оказалось на редкость крепким. Я не опускал взгляд на его руку — по ощущениям и так было понятно, что большая часть пальцев на ней отсутствует, но у меня возникло ощущение, что исполину совершенно плевать, обратил я на это внимание или нет.

Практически всякий раз, наведываясь в больницу, я сталкиваюсь там с очередным незнакомцем, с которым мы толкуем о временах, когда хлебнули лиха, будучи безнадежно юными и глупыми.

На этот раз великан с жутковатой татуировкой затянул длинный монолог о тропической жаре, мощности автоматической винтовки «браунинг» и безумии инженеров-конструкторов, допустивших столько косяков при проектировании М-16.

— Взять, к примеру, эту сраную чеку над рукоятью, — промолвил он. — Я вот что спросить хочу: какой мудак такое придумал?

Потом мы повспоминали, какой волшебный эффект имели на наши желудки таблетки мефлохина от малярии. Мы их принимали, сперва отведав консервированной лазаньи и венских сосисок из сухпайка, запивая компотом из сухой смеси, разведенной теплой дождевой водой.

Усмехаясь, мы поязвили о том, как нам сбивали ваннами со льдом температуру под сорок, когда нас колотило от малярийной лихорадки.

— В армии цацкаться не принято, — сказал я.

— Это ты точно подметил, братуха, — согласился Бигфут.

Ту часть лица, что не скрывала борода, покрывали жуткие шрамы. Я узнал плохо залеченный след от ожога фосфором. Кожа на щеке под здоровым глазом провисала глубокими складками и была белой, словно воск. Слепой глаз был затянут бельмом и не двигался, когда великан улыбался, отчего улыбка получалась кривой и какой-то неискренней. В ледяном свете больничных люминесцентных ламп его лицо казалось жутковатой маской, которая излучала сияние, оставленное в напоминание о себе оружием, обезобразившим моего собеседника.

Бигфут показал на черно-белую фотографию на стене. С нее на нас обольстительно смотрела красотка, поднесшая к губам чашечку кофе. Она сидела за столиком уличного кафе под зонтом, с которого падали капли дождя.

— Помнишь старую французскую церковь в Сайгоне? — спросил меня Бигфут.

— Рядом с главпочтамтом, — ответил я, — собор.

— Ага, — кивнул великан и с тоской промолвил: — На Новый год рядом с собором выставляли здоровенные горшки с желтыми цветами. На площади. Там вечно толпился народ. Интересно, сейчас так же? Что это?

Я услышал звук открывающейся молнии. Король сусликов принялся громко напевать мелодию «I Got the Same Old Blues» группы Lynyrd Skynyrd. Я затолкал сумку подальше под стул, понадеявшись, что Чаз уймется и ляжет покемарить. Впрочем, зачем себя обманывать? Он же объелся орешками в меду и ни за что не уснет. При высоком уровне глюкозы в крови суслики превращаются в самых непредсказуемых тварей на земле.

Бигфут, каждая из ног которого была диаметром с мое туловище, навострив уши, поглядел по сторонам и произнес на удивление нежным, ласковым голосом, причем на октаву выше, чем ожидаешь от мужчины таких габаритов:

— Хорошая песня. Мне нравится.

Я осел в кресле и застонал.

— Одна из моих любимых, — добавил гигант.

Вооруженный охранник, дремавший на стульчике у лифта, проснулся и посмотрел в мою сторону.

Я опустил взгляд. Чаз по-прежнему ерзал в сумке. Он высунул наружу мохнатую лапу и помахал.

— Мне нужно в туалет, — донесся до меня голос короля сусликов. Он произнес это шепотом. Вежливость его величества произвела на меня впечатление.

Надо придумать, что говорить, если Чаз сбежит. О чем я только думал, когда решил взять его с собой? Мне вспомнилась табличка на входе в больницу: «С оружием и животными вход воспрещен».

Мой новоявленный приятель-исполин все никак не мог заткнуться. Он говорил громким бодрым голосом, но, несмотря на это, в комнате ожидания на него никто не обращал внимания.

Я вежливо слушал Бигфута. Здоровяк монотонным голосом, словно пономарь на молитве, принялся перечислять названия лекарств, которые ему прописывали все эти долгие годы.

— Теперь они мне дают какие-то новые таблетки. Синенькие такие, красивые, — подытожил он.

Тем временем Чаз в спортивной сумке принялся распевать хит шведской группы ABBA «Take а Chance on Me».

Практически в тот же самый момент меня пригласили в кабинет, и я, шаркая, отправился на встречу с медсестрой Рэтчед.

Покончив со всеми делами и вернувшись в комнату ожидания, я обнаружил, что Чаз как ни в чем не бывало сидит на моей сумке и вместе со всеми пациентами, не отрываясь, смотрит на телеэкран. По кабельному телевидению как раз крутили документальный сериал «Монстры внутри меня». Серия называлась «Меня пожирают личинки». Я быстренько сунул его величество в сумку, застегнул ее и повернулся к Бигфуту:

— Слушай, я сейчас тебе все объясню.

Великан провел двупалой ладонью по гладко-выбритой голове и улыбнулся, после чего посмотрел на мою сумку, в которой Чаз снова закатил истерику.

— Не боись, — сказал исполин. — Тут всем насрать. Только знаешь, что я тебе скажу?

— Что? — спросил я, кинув взгляд на охранника, который, судя по его виду, спал как убитый.

— Ты вот что передай своему корешку, — Бигфут показал на лапку Чаза, торчавшую из сумки. — Скажи ему, что в Дананге сражалась Девятая дивизия. Девятая, а не Четвертая. Пусть подправит надпись на своей сраной безрукавке, если собирается ее и дальше носить.

ГЛАВА 42

Возвращаясь домой, я слушал по радио новости про войну. Чаза сморило, и он, попердывая, спал беспробудным сном на заднем сиденье.

Я увеличил громкость. Пумc! Пумc! Словно пробки из бутылок шампанского, вылетали мины из минометов. Где-то в отдалении слышались крики солдат. Всякий раз, когда я наведываюсь в больницу для ветеранов и вижу калек в инвалидных креслах, неизбежно возвращаюсь в своих мыслях к Вьетнаму.

Побеги на стенах особняка французской плантации много лет назад напомнили мне увитые плющом ограждения на стадионе «Ригли-филд» в Чикаго.

— Эй, сержант, ты меня слышишь? — заорал мне рядовой в тот день, когда мой отряд угодил в засаду. — Мне надо, чтобы ты меня