Бог-Император Дюны - Фрэнк Герберт

Айдахо поднял руки ладонями вверх на уровень груди, как нищий, просящий милостыню и знающий, что он ничего не получит.

— Потом ты просыпаешься и вспоминаешь, как умирал… вспоминаешь бродильный чан с аксолотлями… видишь ненавистных тлейлаксианцев, которые будят тебя… предполагается, что все начнется сначала. Но ничто не начинается. Никогда. Это преступление, Лето.

— Ты хочешь сказать, что я отнял волшебство?

— Да!

Айдахо опустил руки и сжал кулаки. Он чувствовал, что стоит на пути водопада, и если он расслабится хоть немного, то этот водопад сметет его.

А что можно сказать о моем времени? — думал тем временем Лето. Оно ведь тоже никогда не повторится. Но Дунканы не поймут разницы.

— Что так скоро привело тебя сюда из Цитадели? — спросил Лето.

Айдахо сделал глубокий вдох.

— Неужели это правда? Вы собираетесь жениться?

— Это правда.

— На Хви Нори, иксианском после?

— Верно.

Айдахо окинул взглядом распростертое на тележке тело Лето.

Они всегда ищут гениталии, подумал Лето. Наверно, мне надо сделать на нужном месте большой выступ, чтобы они испытали шок от удивления. Он едва сумел удержаться от смеха, настолько позабавила его эта идея. Вот и еще одна эмоция. Спасибо тебе, Хви. Спасибо вам, иксианцы.

Айдахо покачал головой.

— Но ведь вы…

— В женитьбе важен не только секс, — сказал Лето. — Будем ли мы иметь детей плоти? Нет. Но эффект этого союза будет очень глубоким.

— Я слышал, как вы разговаривали с Монео, — сказал Айдахо. — Мне показалось, что это своего рода шутка…

— Осторожнее, Дункан!

— Вы действительно любите ее?

— Ни один мужчина еще не любил так женщину.

— Но она? Она…

— Она чувствует сострадание, потребность разделить мою судьбу, дать мне все, что она может дать. Такова ее природа.

Айдахо едва сумел подавить чувство отвращения.

— Монео прав. Теперь все поверят в тлейлаксианские россказни.

— Это один из глубинных эффектов.

— И вы все еще хотите, чтобы я стал супругом Сионы?

— Тебе известно мое желание, но выбор за тобой.

— Кто такая эта Наила?

— Ты познакомился с Наилой? Это хорошо.

— Они с Сионой как сестры. Но она же настоящий чурбан! Что там делается, Лето?

— А что, по-твоему, там должно делаться? И какое это для тебя имеет значение?

— Я впервые в жизни встречаю такое грубое животное в образе человеческом. Она напоминает мне Зверя Раббана. Никогда бы не сказал, что это женщина, если бы она не…

— Ты встречал ее раньше. В первый раз она представилась тебе, как Друг.

Айдахо притих, как зверек, почуявший приближение ястреба.

— Значит, вы доверяете ей, — сказал Айдахо.

— Доверяю? Что значит доверие?

Момент приближается, подумал Лето. Он видел, к идея принимает форму в мозгу Айдахо.

— Доверие — это залог верности, — произнес Айдахо.

— Такой, как между тобой и мной? — спросил Лето.

Горькая усмешка тронула губы Айдахо.

— Так вот что вы делаете с Хви Нори? Женитьба, залог…

— Хви и я доверяем друг другу.

— Вы доверяете мне, Лето?

— Если я не смогу доверять Дункану Айдахо, то не смогу доверять никому.

— А если я не могу доверять вам?

— Тогда мне жаль тебя.

Айдахо испытал почти физическое потрясение. Глаза его широко открылись в немом вопросе. Он жаждал доверия. Он жаждал чуда, которое никогда не повторяется.

Айдахо показал рукой на дверь, мысли его приняли странное направление.

— Нас слышно в вестибюле?

— Нет. — Но это слышат мои записки.

— Монео был в ярости. Это видели все. Но отсюда он вышел, как послушный ягненок.

— Монео аристократ. Он обручен с долгом, с ответственностью. Когда он вспоминает об этом, весь его гнев улетучивается.

— Вот как вы его контролируете, — сказал Айдахо.

— Он сам себя контролирует, — произнес Лето, вспомнив, как Монео записывал его распоряжения, время от времени отрывая глаза от блокнота. Он делал это не для того, чтобы получить поощрение, а чтобы подстегнуть свое чувство долга.

— Нет, — возразил Айдахо, — это не он контролирует себя, а вы — его.

— Монео запер себя в прошлом. Это сделал не я.

— Но он аристократ… Атрейдес.

Лето вспомнил стареющее лицо Монео, думая о том, что аристократ откажется исполнить свой последний Долг — отойти в сторону И исчезнуть во тьме истории. Его придется отодвинуть силой и он будет отодвинут. Еще ни разу ни один аристократ не одолел требований времени и не изменился в соответствии с ними.

Айдахо, однако, еще не закончил.

— Вы аристократ, Лето?

Тот в ответ только улыбнулся и добавил:

— Аристократ уже давно умер во мне, — и подумал при этом: Привилегии становятся причиной надменности. Надменность приводит к несправедливости. Всходят семена Разрушения.

— Видимо, я не буду присутствовать на вашем бракосочетании, — сказал Айдахо. — Я никогда не причислял себя к аристократам.

— Но ты был им. Ты был аристократом меча.

— Пауль был лучше вас, — произнес Айдахо.

Лето заговорил голосом Муад'Диба.

— Это от того, что ты был моим учителем! — он снова вернул себе свой обычный голос: — Молчаливый долг аристократа — учить, иногда своим ужасным примером.

Он подумал: Гордость за происхождение вырождается в нищету духа и слабость кровосмешения. Открывается путь для гордыни, обусловленной богатством и свершениями. Вступайте в ряды нуворишей и въезжайте во власть, как Харконнены, на плечах regime ancient[3].

Цикл повторялся с таким постоянством, что Лето почувствовал острое желание, чтобы хоть кто-то еще кроме него увидел, как надо строить давно забытые паттерны выживания, которые вид давно перерос, но от которых не желает отказываться.

Но нет, мы все еще несем в себе остатки, которые я должен искоренить.

— Есть ли какая-нибудь граница, которую я мог бы переступить, чтобы никогда больше не бьггь частью этого?

— Если должна быть какая-то граница, то ты должен помочь мне ее создать, — сказал Лето. — Сейчас же нет такого места, куда кто-нибудь из нас не мог бы пойти и отыскать тебя.

— Значит, вы не хотите меня отпустить.

— Иди, если хочешь. Другие Дунканы тоже иногда пытались уйти. Я же говорю тебе, что границы нет, и негде спрятаться. Сейчас, и это положение сохраняется уже давным-давно, человечество представляет собой одну клетку, один организм, все части которого спаяны одним, очень опасным клеем.

— Нет новых планет? Чужих…

— О, мы растем, но не делимся.

— Потому что это ты держишь нас вместе!

— Я не знаю, сможешь ли ты понять меня, Дункан, но если существует граница, любой вид границы, то что лежит позади, не может быть более важным, чем то, что лежит впереди.

— Ты — прошлое!

— Нет, прошлое — это Монео. Он быстро воздвиг аристократические барьеры вдоль всех границ. Ты должен понять силу этих барьеров. Они не только закрывают планеты и отделяют страны друг от друга, они ограничивают и запирают идеи. Они подавляют изменения.

— Это ты подавляешь изменения!

Он не уступает. Придется повторить попытку.

— Самый верный признак существования аристократии — это открытие барьеров, сдерживающих изменения, железные, каменные, стальные и иные занавесы, которые исключают появление нового, отличного от привычного.

Ц Я знаю, что где-то должна быть граница, ты просто ее прячешь.

— Я ничего не прячу. Я сам хочу границы! Я хочу удивиться!

Они всегда подходят к самому краю, но потом останавливаются и отказываются войти.

Словно повинуясь этому предсказанию, мысли Айдахо вдруг потекли по иному руслу.

— Действительно ли Танцующие Лицом выступали на вашей помолвке?

Лето ощутил вспышку гнева, но при этом испытал и странную радость, потому что гнев — это тоже эмоция. Он хотел было накричать на Дункана, но разве это могло помочь делу?

— Да, Танцующие Лицом выступали, — сказал он.

— Зачем?

— Я хотел, чтобы все разделили мое счастье.

Айдахо посмотрел на него так, словно только что обнаружил в своем стакане отвратительное насекомое. Он заговорил ровным бесцветным голосом:

— Это самое циничное из того, что я слышал из уст Атрейдесов.

— Но это тоже говорит Атрейдес.

— Вы намеренно хотите сбить меня с толку! Вы уклоняетесь от ответов на мои вопросы!

Опять за свое! — подумал Лето и заговорил:

— Танцующие Лицом из Бене Тлейлакс — это колониальные организмы, индивидуально они — мулы, но выбор свой они делают осознанно.

Лето замолчал, думая: Я должен проявить терпение. Они должны сами делать свои открытия. Если я скажу это сам, они мне не поверят. Думай, Дункан, думай!