Дело Рихарда Зорге - Ф. Дикин

Компания направилась в полицейский участок Ториизака, но, чтобы избежать каких-либо неосторожных расспросов со стороны пронырливых журналистов, Зорге тут же перевели в следственную тюрьму Сугамо.

Выходя накануне вечером из дома Зорге, Клаузен нос к носу столкнулся с детективами из полицейского участка, расположенного около его дома, с которыми он, как иностранец, поддерживал обычные отношения в течение  многих месяцев. Клаузену стало ясно, что за ним идут по пятам, и более назойливо, чем обычно.

На следующий день рано утром один из тех же самых полицейских вошел в дом Клаузена и направился прямиком в спальню. Клаузену объявили: «Мы бы хотели, чтобы вы отправились с нами в полицейский участок, чтобы ответить на некоторые вопросы об автоаварии, в которую вы недавно попали».

«Вспоминая все, что я слышал накануне вечером, я предчувствовал, что раскручивается нечто более серьезное, чем простая автоавария. Я торопливо позавтракал и рассеянно собирался, не способный ясно мыслить, и ушел из дома в сопровождении полицейских. На улице ждала машина, в которой сидели двое в штатском.

Когда машина двинулась, но не в участок Ториизака, а в другом направлении, я предоставил себя судьбе. Меня доставили в полицейский участок Мита».

Арестом Вукелича, также проведенным ранним утром 18 октября, был завершен захват всех европейцев — членов группы Зорге, за исключением Анны Клаузен, арестованной 19 ноября.

Японская полиция с бюрократической дотошностью произвела перепись всех вещей, находившихся в доме Зорге. Эти незначительные предметы — материальные доказательства шпионажа — должны были сформировать первоначальную зловещую основу в цепи доказательств обвинений, которые будут выдвинуты против него в ближайшие месяцы. Список включал в себя три фотоаппарата, одну фотокамеру с необходимыми принадлежностями, три фотолинзы (одна из которых телескопическая), фотопринадлежности, черный кожаный бумажник с 1782 долларами, шестнадцать записных книжек с подробностями связей с агентами и финансовыми расчетами, партбилет члена нацистской партии на имя Зорге и список членов партии, проживающих в Японии, Германский статистический ежегодник в двух томах (источник шифровальных таблиц), семистраничный отчет и схема, составленные на английском языке и, наконец, самое роковое — две странички машинописного наброска, также на английском, представляющие собой заключительное послание, готовое к отправке в Москву 15 октября. В доме Клаузена был найден экземпляр этого же сообщения, наполовину зашифрованного, что дало основу для начала долгой драмы допросов.

Как бы в противовес этому материалу, вскрывающему незаконную деятельность, полиция заметила и обширную научную библиотеку, вполне подходившую для работы какого-нибудь ни в чем не повинного специалиста по японской истории и литературе или писателя, состоявшую из более чем тысячи томов. На столе рядом с кроватью лежал открытый томик стихов японского поэта шестнадцатого века. Полиция также обнаружила рукопись объемом в триста машинописных страниц — первоначальный набросок книги о современной Японии, которую Зорге упорно хотел завершить.

В эти октябрьские дни все стрессы и напряжение подпольной работы, наряду с растущим риском быть пойманными после столь долгого периода действия начали сказываться на членах группы Зорге.

Кроме приема и передачи радиосообщений, Клаузен отвечал также и за их шифровку и дешифровку, вел финансовые отчеты и время от времени выступал в качестве курьера, а также поддерживал связь с Зайцевым из советского посольства[110]. Его коммерческое предприятие процветало, и оттенок капиталистического самодовольства и благодушия начал проявляться в его натуре. Когда в конце 1940 года московский Центр прислал также сообщение: «Используйте часть прибылей «Клаузен и К» в качестве денежного источника для вашей группы», это вызвало сильнейшее раздражение Макса.

Кроме неприятностей подобного рода, Клаузен испытывал постоянное нервное напряжение из-за ненависти, которую питала его жена к его разведывательной работе на Советский Союз. Ее личная лояльность, казалось, вот-вот иссякнет. Клаузен становился все более вялым, расхлябанным. Он не удосужился даже сделать финансовый отчет группы за 1941 год, «поскольку утратил всякую веру в успех нашего дела и забросил все мои обязанности». Он с запозданием передавал радиосообщения в московский Центр, а тексты сообщений стали постепенно скапливаться у него на столе. Десять из таких текстов, написанных по-английски, были найдены полицией во время его ареста.

Подобное настроение переживал и Вукелич. Ему так и не удалось наладить гармоничные отношения с Зорге. «Зорге относился ко мне, как к постороннему, во всем, что касалось его группы. До самого конца я не мог избавиться от этого чувства… Первое его впечатление обо мне было неблагоприятным для меня, и, вероятно, именно поэтому он всегда считал, что я не слишком серьезно отношусь к работе».

Так же, как и в случае с Клаузеном, женское влияние играло очень большую роль в «нелегальной» деятельности Вукелича. Его брак с Эдит потерпел крах и закончился разводом. При этом сама Эдит также бьша невольным и ненадежным свидетелем деятельности группы, и поскольку в дальнейшем она стала представлять собою все больший риск для безопасности группы, Зорге добился разрешения Москвы на финансирование ее отъезда из Японии. По словам Клаузена, написанным в тюрьме, Вукелич пытался уговорить Эдит уехать вместе с сыном в Москву. «Но поскольку моя жена (Анна) порассказала Эдит о жизни там, Эдит решила отправиться в Австралию, и Вукелич был этим доволен».

В августе или сентябре 1941 года Зорге радирует в московский Центр:

«Разведенную жену Жиголо (Вукелича) с сыном ее младшая сестра пригласила в Австралию и в создавшихся обстоятельствах почти невозможно воспрепятствовать ее отъезду. Хотя Фриц (Клаузен) использовал их дом в качестве одной из баз для радиосеансов, он считает, что мы можем работать и без нее. В любом случае, ее отъезд приведет к уменьшению наших ежемесячных расходов. Требуется дополнительная сумма в 400 долларов для ее поездки через вашего человека (т. е. Зайцева в советском посольстве), а также разрешение отправить ее».[111]

В сентябре Зорге получил указание оплатить ей проезд в Австралию, и Эдит Вукелич отплыла в конце месяца, вызвав вздох облегчения у всех членов группы.

В январе 1940 года Вукелич вновь женился. Его вторая жена был японкой и ничего не знала о тайной деятельнос-ти мужа, тем более что с мая 1935 года он устроился на вполне удовлетворяющую его законную работу во Французском агентстве новостей Гавас. Вукелич был счастлив в своей новой семье, а после рождения сына из-за постоянного страха, что жена может узнать об истинной природе его деятельности, он все более неохотно продолжал подвергать себя ежедневному риску работы на группу. Он стал всячески уклоняться от работы. Клаузен писал о нем: «Когда я впервые приехал в Токио, он очень много работал на группу, но чем дальше, тем больше он оказывался всегда занят чем-то другим, когда считалось, что он работает на Зорге… Я уверен, что в конце он окончательно забросил все дела. Временами, когда Зорге хотел увидеться с ним, он исчезал из виду на целую неделю. Зорге сильно сердило, но я не говорил ему, почему Вукелич старается не показываться. Я хорошо понимал Вукелича, потому что и сам тоже порвал с коммунизмом».

Зорге не мог не чувствовать, как сгущалась вокруг него атмосфера. Однако сама природа его положения руководителя группы ограничивала его личные контакты со своими сотрудниками, да и тот образ шумного и пьющего человека, который выставлялся им напоказ, все больше отделял его от членов группы. У Зорге было мало общего с Клаузеном с его комплексом неполноценности, проявлявшимся в общении с интеллигентными людьми, и с Вукеличем — человеком несколько рассеянным. А вот Одзаки был равен ему по интеллекту, да и талантливый, тонкий художник Мияги неплохо ладил с ним.

Именно с Мияги Зорге встречался чаще, чем с другими, обсуждая и анализируя — после перевода на английский — материал и устные доклады Одзаки, а также разведданные, собранные самим Мияги. И именно от Одзаки, своего ближайшего сотрудника, Зорге получил, не считая собственного источника в германском посольстве, самые потрясающе ценные разведданные, когда-либо посылаемые в Центр его группой. «Я знал, что Одзаки был надежным человеком. Я знал, как далеко я могу заходить в разговорах с ним, и я не мог спрашивать больше. И потому, если, например, Одзаки говорил, что какие-то данные он получил от кого-то из приближенных Коноэ, я принимал его слова на веру. И так оно всегда и было».

Позднее Вукелич живо описал ту атмосферу, которую создавал Зорге как руководитель в своей группе.