Противостояние.Том I - Стивен Кинг

Ларри и Ивонн поселились вместе, и для него все изменилось. Частично от того, что теперь у него был дом, собственный дом, за который он вносил половину арендной платы. Ивонн повесила шторы, им удалось дешево купить мебель. К ним начали заглядывать приятели Ларри по группе и знакомые Ивонн. Днем дом был наполнен светом, а вечерами в окна задувал ароматный калифорнийский бриз, который, казалось, приносил благоухание цветущих апельсиновых деревьев даже тогда, когда на самом деле пах одной лишь гарью. Когда гостей не было, они с Ивонн просто смотрели телевизор; она приносила Ларри банку пива и, сев на подлокотник кресла, ласкала ему шею. Это было его собственное жилище, его домашний очаг, черт возьми, и порой, проснувшись ночью и лежа рядом со спящей Ивонн, он удивлялся, до чего же ему хорошо. Затем он снова соскальзывал в сон. Сон его был спокойным и безмятежным, и о Руди Шварце он больше не вспоминал. По крайней мере не так часто.

Они прожили вместе четырнадцать месяцев, и все было прекрасно, за исключением последних недель шести, когда Ивонн повела себя как отъявленная стерва. А завершающим эпизодом этого отрезка его жизни стал чемпионат Америки по бейсболу.

В течение всего этого времени днем он работал в книжном магазине, потом шел домой к Джонни Макколлу, и вдвоем — в полном составе группа собиралась лишь по выходным, поскольку у двух других ребят была ночная работа, — они работали над какой-нибудь новой песней или переделывали знаменитые старые, которые Джонни называл «истинными сокрушителями преград», типа «Никто, кроме меня» или «Двойной выстрел от любви моей малышки».

После этого он шел домой, к себе домой. У Ивонн был уже готов обед. И не из того дерьма, что рекламируют по телевизору, а настоящая домашняя еда. У девочки это здорово получалось. Потом они шли в гостиную, включали телевизор и смотрели чемпионат по бейсболу. А позже занимались любовью. Все это казалось прекрасным, и все это казалось его миром. Не было ничего, что бередило бы ему душу. С той поры ему больше никогда не было так хорошо. Никогда.

Он обнаружил, что плачет, и сразу почувствовал отвращение к себе от того, что сидит на скамейке в Центральном парке и заливается на солнышке слезами, как какой-нибудь несчастный пенсионеришка. А потом он вдруг понял, что имеет право оплакивать то, что потерял, имеет право находиться в шоке от всего случившегося.

Его мать умерла три дня назад. Она умерла на койке в коридоре благотворительной больницы, набитой тысячами других умирающих. Когда она отходила, он стоял перед ней на коленях и думал, что сойдет с ума от того, что присутствует при кончине своей матери среди зловония мочи и испражнений, кошмарного бормотания бредящих, криков и причитаний тех, кто потерял близких, среди задыхающихся безумных людей. Перед смертью мать не узнала его, никакой последней вспышки просветления не случилось. Просто ее грудь замерла на полувздохе, а потом медленно опустилась, словно автомобиль, тяжело осевший на проколотой шине. Он пробыл возле матери еще минут десять, не зная, что делать дальше, смутно подозревая, что надо бы дождаться, пока выпишут свидетельство о смерти или кто-нибудь не подойдет узнать, что произошло. Но и так все было ясно, что произошло, на каждом шагу происходило одно и то же. Это было так же ясно, как и то, что больница превратилась в настоящий сумасшедший дом. Никакой сдержанный молодой доктор и не думал подходить, чтобы выразить сочувствие и запустить механизм смерти. Рано или поздно его мать вытащат отсюда как мешок овса, а он не хотел видеть этого. Он открыл ее сумочку. Там лежали ручка, заколка и чековая книжка. Он вырвал чистый бланк в конце книжки и написал на нем ее имя, адрес и после быстрых подсчетов возраст. Заколкой Ларри прикрепил листок к нагрудному карману ее блузки и заплакал. Он поцеловал ее в щеку и ушел, продолжая плакать. Он чувствовал себя дезертиром. На свежем воздухе ему стало немного лучше, хотя в тот день на улицах было полно сумасшедших и больных, а также военных патрулей. Теперь он сидел на скамейке и горевал по поводу более абстрактных вещей: о неосуществившемся уходе матери на пенсию, о крушении собственной карьеры, о том времени в Лос-Анджелесе, когда они вместе с Ивонн смотрели по телевизору чемпионат по бейсболу, зная, что позже лягут в кровать и будут заниматься любовью, и о Руди. Больше всего он тосковал о Руди и жалел, что не вернул тогда ему, улыбнувшись и пожав плечами, двадцать пять долларов, сохранив тем самым шесть лет их дружбы, которая по его вине распалась.

Обезьянка умерла в четверть двенадцатого.

Совершенно безучастная, она сидела на подставке, подперев мордочку лапками, вдруг веки ее затрепетали, она наклонилась вперед и с жутким, громким стуком рухнула на бетонный пол.

Ларри больше не хотелось оставаться там. Он встал и бесцельно побрел в сторону тенистого сквера, где находилась огромная раковина эстрадной площадки. Минут пятнадцать назад откуда-то издалека до него долетел голос провозвестника монстров, но сейчас единственными звуками, раздававшимися в парке, были клацанье его каблуков по асфальту да щебет птиц. Видимо, птицы не подвержены гриппу. Им повезло.

Подойдя к эстраде, он увидел женщину, сидевшую на одной из скамеек для зрителей. Ей, вероятно, было около пятидесяти, но она приложила немало усилий, чтобы выглядеть моложе. На ней были дорогие серо-зеленые слаксы и шелковая блузка в крестьянском стиле с открытыми плечами… хотя, насколько ему было известно, крестьянам шелк был не по карману. Она оглянулась на звук его шагов. В одной руке женщина держала таблетку и небрежно закинула ее в рот, как орешек арахиса.

— Привет, — сказал Ларри. У нее было спокойное лицо и голубые глаза, в которых светился острый ум. Она носила очки в золотой оправе. Ее сумочка была отделана мехом, очень похожим на настоящую норку, а на пальцах Ларри заметил четыре кольца: обручальное, два с бриллиантами и одно с изумрудом.

— Я не опасен, — проговорил он и почувствовал, как глупо прозвучала эта фраза, но ее украшения выглядели тысяч на двадцать долларов. Конечно, они могли быть и фальшивыми, но она не производила впечатления женщины, увлекающейся стразами и цирконами.

— Да, — сказала она. — У вас не опасный вид. И не больной. — На последнем слове ее голос стал чуть выше, превратив утверждение в вежливый полувопрос. Она была далеко не так спокойна, как могло показаться на первый взгляд: с одного боку мышцы ее шеи подергивались в легком тике, а сквозь живость умных голубых глаз проглядывал тот же тупой шок, который сегодня утром во время бритья Ларри увидел в собственных глазах.

— Мне кажется, я не болен. А вы?

— Ничуть. Вы знаете, что у вас к ботинку прилипла обертка от мороженого?

Он поглядел вниз и удостоверился, что так оно и было. Это заставило его покраснеть, потому что, как он подозревал, тем же топом она могла бы сообщить ему, что у него расстегнута ширинка. Стоя на одной ноге, он пытался отлепить обертку.

— Вы похожи на аиста, — сказала она. — Сядьте, так будет удобнее. Меня зовут Рита Блейкмур.

— Приятно познакомиться. Я Ларри Андервуд.

Он сел и легонько пожал протянутую ему руку, чувствуя под своими пальцами ее кольца. Потом он осторожно снял обертку с ботинка и бросил ее в стоявшую рядом урну с надписью ПАРК ВАШ, СОБЛЮДАЙТЕ ЧИСТОТУ! Вся проделанная операция показалась ему забавной. И, запрокинув голову, он расхохотался. Впервые с того дня, как он пришел домой и нашел свою мать лежащей на полу, Ларри смеялся от души. Он искренне обрадовался тому, что еще не разучился так смеяться, когда смех поднимается прямо из живота и буквально сотрясает тебя.

Рита Блейкмур тоже смеялась с ним и одновременно над ним. И его вновь поразила ее небрежная, но элегантная красота. Она была похожа на героиню романа Ирвина Шоу то ли «Ночной портье», то ли какого-то другого, киноверсию которого он видел по телевизору в детстве.

— Услышав ваши шаги, я захотела спрятаться, — призналась она. — Я подумала, что это человек в разбитых очках, у которого такая странная философия.

— Вы имеете в виду провозвестника пришествия монстров?

— Это вы его так называете или он сам себя?

— Так я его зову.

— Вы попали в самую точку, — сказала она, открывая свою отделанную норкой (возможно) сумочку и вынимая пачку ментоловых сигарет. — Мне он напоминает безумного Диогена.

— Да, ищущего настоящее чудовище, — согласился Ларри и снова рассмеялся.

Она затянулась и выдохнула дым.

— Но он тоже не болен, — сказал Ларри, — в отличие от подавляющего большинства других.

— Швейцар в моем доме производит впечатление вполне здорового человека, — проговорила Рита. — По-прежнему дежурит. Сегодня, выходя из дома, я дала ему пять долларов чаевых. Не знаю, то ли потому, что он не болен, то ли потому, что он продолжает работать. А вы как думаете?