Черная Орхидея - Джеймс Эллрой

— Не позволяй черномазым садиться тебе на шею.

Когда я поблагодарил его за напутствие, он добавил:

— Фриц Фогель был моим хорошим другом, — после чего поспешно удалился.

Я решил доказать, что мне можно верить, что я из того же теста.

Первую неделю я в основном занимался физической работой на территории, а также собирал сведения про местных авторитетов. Орудуя дубинкой, я разогнал несколько пьяных сборищ, пообещав пьяницам, что не стану их трогать, если они не будут заниматься укрывательством. Я задерживал их, если они не давали мне такую информацию, если давали — то все равно задерживал. Как-то проходя мимо парикмахерской на 68-й и Бич-стрит, я унюхал запах марихуаны, распахнув дверь, я увидел трех наркоманов, у которых оказалось как раз столько зелья, сколько было необходимо для их ареста. В обмен на мою снисходительность они выдали мне своего поставщика, а также сообщили о предстоящей стычке между двумя бандами: Бездельниками и Рубаками; я передал эту информацию на участок и вызвал машину, чтобы забрать наркоманов. Во время обхода автостоянок, я задержал нескольких проституток, а напугав их клиентов тем, что позвоню их женам, получил очередную порцию ценной информации. В конце недели на моем счету было двадцать два ареста — девять из которых за тяжкие преступления. А еще я знал несколько имен и мог испытать свои силы на их обладателях. Чтобы эти имена стали порукой моей смелости и заставили опасаться ненавидевших меня полицейских.

Я подловил хлыща Вилли Брауна на выходе из бара «Счастливый случай», бросив: «Эй, ты, самбо, а ведь твоя мамаша трахается с кем попало»; в ответ он ударил. Я не остался в долгу и на три его удара ответил шестью; когда все закончилось, Браун выплевывал зубы через нос. Свидетелями произошедшего стали двое полицейских, которые стояли на другом конце улицы.

Рузвельт Уильямс, выпущенный на свободу насильник, сутенер и азартный картежник, оказался орешком покрепче. На мое приветствие: «Эй, говнюк» он тут же нашелся: «Ты сам не чище, белое дерьмо» — и тоже ударил первым. Мы обменивались ударами, наверное, целую минуту на глазах целой группы Рубак, стоявших на крыльце дома. Он наседал на меня все сильнее и сильнее, и я уже подумывал о том, чтобы пустить в ход свою дубинку — предмет, о котором не слагают легенд, но в конце концов мне удалось провести маневр Ли Бланчарда, нанеся серию ударов в голову и корпус, бам-бам-бам — последний удар отправил Уильямса в страну грез, а меня с двумя переломанными пальцами в медпункт.

Драться без перчаток теперь я не мог. Два последних авторитета из моего списка — Крофорд Джонсон и его брат Уиллис — занимались карточным шулерством, играя в карты в комнате отдыха баптистской церкви Чудесного Спасения на 61-й и Энтерпрайз — как раз напротив забегаловки, в которой за полцены обедали ньютонские полицейские. Когда я залез в окно, Уиллис сдавал карты. Увидев меня, он удивленно поднял голову и получил дубинкой по рукам. Крофорд потянулся к поясу; второй удар дубинки вышиб пистолет с глушителем у него из рук. Воя от боли, братья рванули к двери; я вытащил из кобуры свой новехонький револьвер и, наставив на остальных картежников, посоветовал им забирать свои деньги и расходиться по домам. Когда я вышел на улицу, возле заведения уже собралась толпа: полицейские, стоящие на тротуаре и жующие сэндвичи, наблюдающие, как Джонсоны, держась за сломанные руки, вопя от боли, выбегают из здания.

— Некоторые люди не понимают хорошего отношения! — прокричал я вдогонку.

Пожилой сержант, который, по слухам, ненавидел меня, прокричал в ответ:

— Блайкерт, да ты настоящий ковбой! — И тут я понял, что мою честность уже никто не ставил под сомнение.

* * *

Арест братьев Джонсон сделал меня маленькой легендой. Коллеги на работе постепенно стали относиться ко мне с симпатией — так, как относятся к слишком безрассудным и безбашенным типам, походить на которых не очень бы хотелось. В общем, я снова почувствовал себя местной знаменитостью.

В отчете о профпригодности, который начальник смены составил после первого месяца моей службы на новом месте, содержались одни только восторженные отзывы, и лейтенант Гетчелл в качестве поощрения дал мне машину, оборудованную рацией. Это было своего рода повышением по службе, так же как и новый район, который мне предстояло патрулировать.

Стали появляться слухи о том, что Бездельники и Рубаки собирались со мной поквитаться, а, если бы им это не удалось, вслед за ними такую попытку готовы были предпринять Крофорд и Уиллис Джонсоны. Гетчелл, решив переждать, пока они успокоятся, от греха подальше убрал меня с прежнего участка и перевел в западную часть района.

А там царила настоящая тоска. Смешанное население, черные и белые поровну, небольшие фабрики и крошечные домишки. Все, на что можно было рассчитывать, так это на задержание нетрезвых водителей и проституток, решивших заработать пару баксов перед тем, как отправиться в негритянский квартал за травой, и обслужить нескольких автолюбителей. Я срывал их любовные свидания, подкатывая к ним с включенной красной мигалкой и забирая их в участок. Кроме этого, я выписывал кучу штрафов за нарушение правил парковки и, вообще, старался найти и устранить любые правонарушения. В это время как раз на Гувер-стрит стали появляться рестораны для автомобилистов, современные здания, украшенные зазывной рекламой, где можно было поесть, не выходя из машины, а также послушать музыку, которая раздавалась из колонок, закрепленных в окошках заведения. Я проводил в подобных ресторанах по многу часов, слушая джаз, однако не выключая свое радио, чтобы не пропустить срочную информацию. Сидя в машине и слушая музыку, я наблюдал за происходящим на улице, стараясь увидеть белых проституток, решив для себя, что если замечу какую-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающую Бетти Шорт, то предупрежу ее о том, что 39-я и Нортон находятся всего в нескольких милях отсюда, и попрошу быть осторожнее.

Но большинство из них были местными шлюхами, крашеными блондинками, которых следовало не предупреждать, а просто задерживать и отвозить в участок, и, если бы мой план по задержаниям не выполнялся, я бы так и сделал. Однако они все же были женщинами, и я позволял себе думать о них, а не о моей жене, которая сидела одна дома, или о Мадлен, рыскающей по притонам 8-й стрит. Я подумывал было развлечься с той из них, которая была похожа на Орхидею / Мадлен, но всякий раз подавлял подобные желания — уж слишком похоже на встречу Джонни Фогеля и Бетти в «Билтморе».

Заканчивая в полночь свою смену, я всегда чувствовал какую-то тревогу и не испытывал ни малейшего желания ночевать дома. Иногда я ехал в круглосуточные кинотеатры в центр города, иногда в джазовые клубы на Саут Сентрал. Обычно после ночи, проведенной в джаз-клубе за бутылочкой марочного виски, я достигал как раз той кондиции, когда мог ехать домой, чтобы завалиться спать сразу после ухода Кэй на работу. Спать без всяких сновидений.

Но когда это не срабатывало, приходилось проводить бессонные ночи, мучаясь от кошмаров, в которых я снова видел улыбающегося клоуна с картины Джейн Чемберс, Французика Джо Дюланжа, гоняющегося за тараканами, и Джонни Фогеля с хлыстом в руках, а также Бетти, умоляющую меня переспать с ней и найти ее убийцу, все равно какого. Но хуже всего было просыпаться в этом сказочном доме в полном одиночестве.

Наступило лето. А с ним жаркие дни дома на тахте и жаркие ночи патрулирования западного района, заселенного неграми. И снова коктейли с виски и джаз. Отчаянные попытки подготовиться к экзамену на сержанта и неодолимое желание сбежать от Кэй вместе с нашим сказочным домиком и купить себе какую-нибудь дешевую квартирку поблизости от работы. Если бы не встреча с одним похожим на привидение пьяницей, это могло тянуться бесконечно.

В тот день я, как всегда, припарковался в ресторане для автомобилистов под названием «У Дюка» и наблюдал за сбившимися в стайку девушками, похожими на проституток, которые стояли в нескольких ярдах от меня у автобусной остановки. Свое радио я выключил и вместе с остальными клиентами ресторана слушал доносящуюся из динамиков джазовую композицию в исполнении Стэна Кентона, включенную на полную громкость. От неимоверной жары и влажности форма прилипла к телу; я сидел так и думал, что за последнюю неделю я не произвел ни одного ареста. Девушки голосовали проезжавшим машинам, а одна из них перекрашенная блондинка, зазывно вращала бедрами. Я попытался совместить доносившуюся из ресторана музыку с ее движениями, подумывая о том, чтобы шугнуть их, отвезти на участок и проверить на причастность к каким-либо преступлениям. Но тут в мое поле зрения попал какой-то тощий пьяница. В одной руке он держал бутылку, а другую вытянул, прося милостыню.

Блондинка прекратила танцевать и заговорила с ним; между тем музыку сделали еще громче — теперь из динамиков несся сплошной хрип. Я включил фары; пьяница прикрыл ладонью глаза, а затем показал мне средний палец. Выпрыгнув из машины, я набросился на него под очередную композицию Стэна Кентона.