ЗЕМЛЯ ЗА ОКЕАНОМ - Борис Гринштейн

В ноябре "Нева" загруженная ворванью отправилась в Макао, где уже отстаивались в ожидании зимнего муссона кругосветные барки. Как и предполагал Баранов 957-тонный "Иркутск"и 527-тонная "Мангазея" даже вместе с "Невой" не могли взять на борт достаточно китайского товара, поэтому Шемелин опять передал Ост-индской компании почти две тонны серебра.

Вскоре после ухода "Невы" в Павловскую Гавань прибыла шестипушечная бригантина "св.Елизавета" с подкреплением, 42 новых промышленников. Бригантиной командовал лейтенант Николай Хвостов- опытный и лихой моряк, но горький пьяница и дебошир. Немало он накуролесил за время зимовки на Кадьяке. Вместе с Хвостовым прибыл мичман Гавриил Давыдов. Они стали первыми, кто воспользовался императорской привилегией разрешавшей Российско-американской компании нанимать офицеров военного флота с сохранением за ними всех прав, званий и половины казенного жалования.

Николай Хвостов, выходец из обедневшей дворянской семьи, в возрасте 14 лет участвовал в двух своих первых морских сражениях и удостоился золотой медали; Давыдов тоже очень рано, в 17 лет, прославился на флоте отчаянной отвагой. Первый, по описаниям современников, обладающий средним ростом и посредственной силой. Второй же "был высокого роста, строен телом, хорош лицом и приятен в обхождении. Предприимчив, решителен, смел". Надо полагать, именно эта схожесть характеров свела их вместе и сдружила, несмотря на разницу в возрасте. Непомерная удаль, всепобеждающая тяга к приключениям определяли чуть ли не все поступки Хвостова и Давыдова.

К весне присутствие буйных мореходов стало очень тяготить правителя. "Александр Андреевич редкую ночь от них не запирался".

Ежели считать 1802г. беспокойным что же говорить о 1803-м? Как писал мичман Давыдов, обладавший неплохим слогом: "Все тут черезполосно и страннолюдно. Что будет на завтра не ведаешь, да и через час то же, разве что напьешся водки с ромом".

Началось всё опять с Михайловского редута. Тлинкиты упрямо не оставляли попыток изгнать русских со своих земель и вновь взялись за оружие, едва сгладилось первое впечатление от похода Баранова. 2 марта часовой саженях в ста от берега заметил залёгших в траве двух воинов с ружьями. Поспешно вернувшись в крепость, промышленный поднял тревогу и в лес был послан отряд в 40 человек "чтобы отхватить передовых удальцов сих". Однако лазутчики успели скрыться в чащобе, а русский отряд на обратном пути "видел многие следы на траве и преследуя нашел, что речка Колошенка вброд перейдена и пройдено падью между гор, куда уже они пуститься не смели". Этот случай ясно показал, что тлинкиты не оставили планов уничтожения крепости, их вооружённые отряды кружат в его окрестностях, выжидая удобного случая для нападения. Чтобы предотвратить возможную атаку, был "умножен на горе кордон", а на эленге установлены пушки.

"Мирные колоши" же продолжали навещать русское заселение, прибывая группами по 10-15 человек и осматривая при этом "пристально укрепления наши". При этом индейцы внимательно присматривались к русским постройкам, к самой крепости и путям подхода к ней. В то же время от живущей в крепости индеанки было получено предостережение о готовящемся нападении. К предупреждению отнеслись со всей должной ответственностью. Срочно были приняты меры по укреплению обороны: всего за четыре дня "всю крепость обнесли новым частоколом и столько же огородились под горою". Стена была закончена как раз к приезду очередного соглядатая. им оказался "тойон так называемой Схатес Жирной который считался нам приверженным". Он прибыл в сопровождении 12 человек "и говорил здесь речь, что лишась многих родственников сердце его подавлялось горестью, но находит теперь отраду что прекрасное место родины его процветает и так величественно украшается. Краснобай сей просился в крепость, но не был впущен. Погостя три дни уехал он обратно". Подпоив несколько индеанок, "родственниц девкам нашим", в крепости узнали причину столь частных наездов нежданных гостей: "Чилхатские, Хуцновские и Акойские народы соединились с Ситкинцами числом до 3 000 чтоб зделать на нас нападение и посылали тойона осмотреть и заметить еще силы наши … Нападение было разположено зделать днем потому что люди наши развлечены работами. Они положили в одно время ударить в три пункта; в лес на рабочих, на эленг отрезать мастеровых и зжечь судно и в то же время третьему отряду броситься на ботах и овладеть крепостью. Ночью посылали они лесом людей, которые взлезши на деревья смотрели не оплошны ли наши часовые, но слыша безпрестанные сигналы уверили их о осторожности". Поселенцам приходилось постоянно держать оружие наготове: "На эленг не иначе ходят, как с заряженными ружьями так как и в лес для рубки бревен и зжения уголья и для всех работ берутся равныя предосторожности". Известия, привезённые Схатесом, расстроили все планы. По сведениям полупьяных индеанок, "старшины и предводители разных народов передрались между собою с досады, что пропустили удобное время и разъехались по проливам". Однако, верить этому последнему известию в крепости не спешили, тем более, что последовавшие события не давали к тому никаких поводов.

Не принесли успокоения и новости, доставленные на Ситку в начале июля бостонским капитаном Брауном с судна "Ванкувер". Он сообщил, что "нигде в проливах как ни многолюдны жилы не видел он мужеска пола, ни в Хуцнове, ни в Чилихате. Многие из тамошних и Ситкинских старшин как слышно отправились в Кайганы уговаривать и их в долю на приз Михайловское, убеждая что буде не помогут они истребить нас, то мы и в Кайганах водворимся." Этот морской торговец, "как старый г. Баранову приятель", постарался облегчить положение колонии: он "отказал колошам с собою в торговле и дав им почувствовать дружеские с Правителем сношения, принудил чрез то всех скорей разъехаться по проливам. Благодаря Бога, что в самое малолюдство не отважились они зделать решительного покушения". 22 марта начался нерест сельди и тлинкиты, "собравшись из Чильхата, Стахина, Хуцнова, Акоя и других мест, под предлогом промысла сельдей", как и в минувшем году наводнили Ситкинский залив. Заняв мелкие островки, во множестве усеивающие бухту, они "сим положением стращали и угрожали осаждённых". Союзные силы насчитывали около 2 000 воинов на 400 боевых каноэ. Им удалось захватить нескольких алеутов, которых пытались склонить к измене, обещая сохранить им жизнь и даже наградить, если они окажут помощь в захвате русской крепости. Жившие в крепости колошенские девки привлекались тлинкитами для сбора сведений о противнике: навещавшие их родственники осведомлялись у них при встрече "о числе … людей и силе крепости". Фактически перекрыты были все пути снабжения продовольствием - рыболовецким артелям было небезопасно выходить на промысел.

Напряжённую обстановку несколько разрядило появление Ивана Александровича Кускова на приписанной к Москве вооружённой четырьмя пушками "св.Анне". Через родственников жены он в мельчайших подробностях знал о положении Михайловского редута. Кусков не имел в своём распоряжении достаточно сил, чтобы открыто выступить против осаждающих, но, будучи в отличие от Медведникова более дипломатом, он быстро нашёл выход из создавшейся ситуации, решив внести раскол в ряды врага. Зная, что "Колошами весьма уважается Чильхатский Тоен", Кусков пригласил этого вождя в крепость, чтобы "употребить его посредником или склонить на свою сторону". Чилкатский предводитель прибыл в Ситху со свитой из 40 человек и в его честь было устроено празднество по типу индейских потлачей. "Гостей сих Кусков честил, ласкал, одаривал и сими средствами склонял удалиться от крепости, дабы избегнуть как говорил он им, и подозрения на их род всегда дружественный, в дурном намерении, о коем носятся слухи." Польщённый оказанным почётом, чилкатец подтвердил свои миролюбивые намерения в отношении русских, самого Кускова и Медведникова назвал своими друзьями и вскоре "со всею своею командою удалился от крепости". Дипломатия Ивана Александровича увенчалась полным успехом. Уход воинов Чилката и примирение их вождя с русскими вызвало замешательство среди союзников "по силе своей сей Тоен составлял и главную надежду других Колош". Ополчение распалось, военные отряды разъехались по Проливам.

Сама личность Ивана Александровича вызывала у современников противоречивые оценки. Резанов отзывается о нём в самых лестных выражениях, отмечая "способность, его бескорыстие, предприимчивость и опытные сведения", а также "трудолюбие и честные правила". Куда более резок в своих суждениях фон Лангсдорф, полагавший, что Резанов был чересчур доверчив по отношению к "какому-то прикащику К…, двуличному и бесчувствительнейшему человеку, до безнравственности которого не достигают даже личности, созданные Шекспиром". Но каковы бы ни были моральные качества Ивана Александровича, можно вполне согласиться с Резановым в том, что на доверенном ему посту он был тогда действительно незаменим. Тотемский мещанин стал в Америке не только зверобоем и путешественником, но ещё дипломатом и воином. Ему приходилось не только держать в повиновении своих партовщиков и сражаться с индейцами, но и путём различных уловок добиваться своего на переговорах с искушёнными в красноречии тлинкитскими вождями и с чиновниками испанских колоний. Стремление достичь преимуществ на этом поприще и привело его, вероятно, к браку с знатной индеанкой, происходившей из племени цимшиан. В крещении она была названа Екатериной Прохоровной. По свидетельству очевидцев, Кусков "сам рассказывал неоднократно, что поступил так по политическим видам … все народы, обитающие вплоть до Нутки, приезжали к нему с почтением, привозили разные провизии, а жене его, одноземке своей, доставляли всякий раз значительные подарки".