Инфанта (Анна Ягеллонка) - Юзеф Игнаций Крашевский

и около него начали собираться первейшие особы.

Генрих прикидывался оживлённым, весёлым, всё непомерно восхваляя.

Немного поздней показалась со своими избранными фрауцимер, с Зосей Лаской, с Досей Заглобянка, с крайчиной и несколькими главными дамами, серьёзная принцесса Анна.

Она вошла в покои, введённая хозяином, немного смущённая, а король с предупреждающей любезностью тут же приблизился, с тем чтобы её приветствовать.

Стоящие сбоку из его физиономии могли заключить, что он очень желал привлечь к себе инфантку, а на её лице также видна была радость от этого и сияние.

Несмотря на это доброе согласие двоих, как думали повсеместно, будущих супругов, один взгляд на них давал заметить огромную разницу их возраста.

Ещё свежая, но только остатками молодости цветущая Ягелонка, рядом с Генрихом казалась старше, он при ней – едва подростком. Обтягивающая одежда, элегантная, но сшитая по-женски, ленты, кружева, драгоценности, укладка волос его ещё омолаживали.

Его ироничная улыбка походила на сердечность и доброту, Анна ею заблуждалась, но старшие люди, глядя издалека, качали головами.

Разговор с инфанткой среди толпы, с любопытством к ней присматривающейся, потому что подслушивать из-за музыки и шума было трудно, казалось, рассчитан не только на её привлечение на свою сторону, но и на показ всем, что Генрих думал об исполнении своих обязательств – о женитьбе.

В мыслях Генриха и французов было это только трюком, нужным для приобретения времени. Они из какого-то опыта знали, что в Польше всё принимали за добрую монету.

Отправив Анну на место, предназначенное для неё и дам, Генрих с французами вмешался в толпу, с видимым удовольствием присматриваясь к красивым личикам девушек и польских дам, любопытные глаза которых были направлены к нему.

Из всех, однако, Дося больше всех привлекла Генриха, может, тем, что её сначала видел в мужском костюме. Придворные уже для него проведали о её сиротстве, характере, необычайном образовании, знании языков, и Вилекье, любимец господина, особенно занятый делами сердца и романами короля, повторял, что это была судьбой назначенная для него любовница.

Французов совсем, казалось, не обескураживает, когда им ручались, что панна была горда и неприступна.

Среди танцев начали прибывать маски, предназначенные для развлечения гостей, и, мешаясь с толпой, разными способами устраивать шалости, дразнить остроумными словами.

Среди этих масок угадывали Мага и его товарищей, о которых король знал, и желал, чтобы они находились тут для развлечения общества, но, кроме итальянцев, численность которых была известна, вскоре масок нашлось гораздо больше.

Пибрак, Бильевр (посол французский), Вилекье, Суврей и иные присматривали за паном, дабы не каждому позволить до него достать, но не могли защититься от наступающих масок.

Особенно одна, кажущаяся молодым человеком, ловкая, гибкая, протискивалась через очень тесные группки, проскальзывала межу близко стоящими и, долго так лавируя, сумела, в конце концов, достать до Генриха.

Эта ловкая фигурка уже сразу должна была обратить на себя его внимание и показаться ему нестрашной, потому что приближающийся зацепился. Король был вынужден тут пользоваться итальянским языком, который понимало гораздо больше особ, чем французский.

На брошенный вопрос, за кем гонялся и кого искал, он ответил по-французски:

– Тебя, пресветлейший пане.

Звук речи был такой чистый, словно выходил не из уст чужеземца.

– Что-нибудь имеешь ко мне? – спросил король.

– Очень много, если бы тому время и место было! – воскликнул замаскированный.

Генрих внимательно посмотрел, маска, весело подпрыгивая, говорила дальше:

– Жаль мне тебя, пресветлейший пане!

– Меня?

– А! Да! Угрожает тебе здесь больше опасностей, чем твои предвидят, чем ты сам можешь догадаться.

Генрих стал серьёзнее.

– Хочешь меня запугать, – проговорил он, – но знай, что это нелегко.

– Я знаю, что ты храбр, – говорила маска, – но отваги недостаточно, нужна осторожность.

Видишь эту женщину, которую тебе, как в насмешку, предназначают в жёны, когда она могла бы быть тебе матерью. Ты знаешь, какой была её мать и что она после неё взяла в наследство? Бона воевала ядом и колдовством, а это типичная её дочка.

Всему свету известно, что она отравила брата, чтобы после него сокровища наследовать; все знают, что она ведьма, что очаровывает непонятными способами.

Генрих побледнел, обратил глаза на маску, но ничего не ответил:

– Остерегайся её, не приближайся! Поймает тебя, овладеет.

В первый раз до ушей Генриха доходила эта клевета, и не удивительно, что произвела на него глубокое впечатление, так что ответить не мог и не нашёл слова, маска шибко выскользнула, смешалась с толпой, исчезла.

Неподалёку стоял Вилекье, Генрих шепнул ему, чтобы постарался задержать уходящего и узнать, кто был, но прежде чем французу удалось за ним протиснуться, маски уже и следа не было, а все вопросы о ней сводились к тому, что была им неизвестна.

Генрих, может быть, не принял очень серьёзно этих предостережений и не поверил им, хотя причины и цели такой клеветы трудно ему было узнать, навсегда, однако, эта смелая клевета врезалась ему в память. Он бросил взор на серьёзную Анну, и та мысль, что она может быть колдуньей и отравительницей, иначе ему теперь объяснила выражение её лица.

Ничего в то время так не боялись, как чар и колдовства, тех таинственных средств избавления от людей, притягивания их к себе, владения ими, которые были известны адептам чёрного ремесла.

Однако король, которого вскоре окружили паны, должен был снова принять весёлое лицо и не давать узнать по себе, что было тревожно на сердце.

Не приближался он уже к Анне, зато Вилекье усмотрел минуту и Досю Заглобянку повёл на танец, заменив себя Генрихом так, чтобы он мог завязать с ней разговор.

Никого он не должен был удивлять, потому что знали, что Дося почти одна из женщин знала французский, а этого хватало, чтобы могла привлечь к себе короля.

Заглобянка видела, что к ней приближался Генрих, сделала вид, однако, что об этом не догадывается, а когда Генрих заговорил с ней о том, что во время въезда видел её в мужском одеянии, ответила, зарумянившись:

– Известно свету, что женщины очень любопытны.

– Радуюсь этому, – ответил король, – потому что имел возможность видеть самую красивую из женщин, в лучше всего ей служащем костюме.

Дося опустила глаза.

– Я не должна бы соглашаться в совершённом проступке, – проговорила она, – но имею надежду, что ваше королевское величество ни наказывать меня, ни высмеивать не захочет.

– Я? – воскликнул король. – Напротив, я всё бы вам позволил, лишь бы вашу милость приобрести.

– Милость? – рассмеялась Дося, закрывая личико веером и искоса поглядывая на короля.

– Верьте мне, – поспешно, пользуясь временем, добавил Генрих, – что мне это очень важно. Вы тут