Дымка. Черный Красавчик (сборник) - Анна Сьюэлл

Но Рувим Смит имел один большой недостаток: он любил выпить. Не то чтобы он всегда пил, как иные люди, – нет, бывало, он неделями и месяцами не касался водки, а то вдруг запьет и тогда осрамит себя, напугает жену и всем надоест.

Иорк всегда старался скрыть от графа проделки Рувима во время пьянства, держась за него как за полезного помощника. Случилось, однако, что граф узнал: нельзя было ему не узнать, потому что Рувим напился до того, что не мог сидеть на козлах, отвозя графских гостей с бала. Один из господ должен был пересесть на его место и довезти дам домой. Конечно, Рувима рассчитали; бедная его жена и маленькие дети должны были выехать из хорошей избы подле ворот парка и отправиться куда им угодно.

Мне рассказывали про этот случай, бывший еще задолго до того, как нас с Джинджер привели сюда. Мы же застали Рувима на старом месте. За него горячо заступился Иорк, и граф простил его, положившись на его обещание никогда больше не брать водки в рот. Действительно, при мне не случалось еще ни разу, чтобы Рувим изменил своему слову, и, когда граф уезжал с графиней в Лондон, Иорк счел возможным оставить конюшни на попечение Рувима.

Настал апрель. Наших господ ожидали домой в начале мая. Надо было выкрасить к их приезду маленькую карету; и так как в это самое время полковник Блантейер собрался ехать назад на место своей службы, то решено было довезти его до города в карете, потом оставить карету у каретника, а кучеру вернуться верхом. Смит запряг меня и взял с собой седло для обратного пути. Прощаясь с ним на железной дороге, полковник сунул в руку Смита деньги и сказал:

– Береги барышню, Рувим; не давай никому Черного Красавчика, его могут испортить неосторожной ездой. Береги его для барышни.

Мы оставили карету у каретника, после чего Рувим сдал меня конюху гостиницы «Белый лев», прося его хорошенько меня накормить и оседлать к четырем часам. У меня выпал гвоздь из подковы, но конюх сперва не заметил, а в четыре часа поздно было об этом думать. Смит вернулся только к пяти часам и сказал, что вряд ли он выедет раньше шести часов, так как он встретил каких-то прежних друзей. Конюх спросил у него, как быть с гвоздем.

– Ничего, сойдет и так, дойдем, – ответил Смит голосом, совсем непохожим на его обыкновенный голос: он произнес эти слова громко и небрежно.

Вообще странно было такое его отношение к лошади: он всегда обращал особое внимание на наши подковы.

Он не явился в гостиницу ни в шесть, ни в семь, ни в восемь часов. Около девяти часов послышался наконец его голос: он грубо выговаривал за что-то конюху; настроение у него, как видно, было самое плохое.

Хозяин гостиницы вышел нас проводить.

– Берегитесь, как поедете, господин Смит, – сказал он ему.

Но Смит только бросил бранное слово ему в ответ.

Когда мы выехали за город, он пустился в галоп, погоняя меня хлыстом, несмотря на то что я скакал изо всех сил. Луна еще не вставала, было очень темно. Дорогу недавно чинили, так что камни еще не обтерлись. Подкова моя держалась все слабее и наконец, у поворота дороги, совсем слетела с ноги.

Если б Смит не был так пьян, он догадался бы по моему ходу, что со мною случилась беда, но он не был способен что-либо заметить.

За поворотом дорога была еще хуже для моей неподкованной ноги. Большие острые камни вонзались в живое мясо; копыто расщепилось, и ногу раздирало до крови, а Смит не унимался: по этой трудной дороге он заставлял меня скакать, немилосердно подгоняя хлыстом.

Конечно, такая скачка не могла долго продолжаться. Страдание было невыносимое: я споткнулся и упал на передние колени. Смит слетел; падение, верно, было тяжелое, так как я упал на полном скаку.

С трудом поднявшись, я дотащился, хромая, до травы около дороги. Луна между тем поднялась и осветила все: я увидал Смита, лежавшего без движения в нескольких шагах от меня. Он раз только простонал. Мне хотелось кричать от острой боли в ступне и в коленях, но лошади привыкли переносить молча всякое страдание.

Я стоял молча и прислушивался ко всему. Опять тяжелый стон послышался со стороны Смита, но он лежал без движения, весь залитый лунным сиянием. Я не мог помочь ни ему, ни себе. О, как я желал услыхать звуки чьих-нибудь шагов! Дорога эта была малолюдная; мы могли простоять несколько часов без помощи. Была тихая, теплая апрельская ночь. Кругом ни звука, только иногда раздавались нежные трели соловья. Легкие облачка застилали луну на мгновения. Какая-то большая птица взмахнула крылами над кустом. Ничто больше не двигалось. Я вспомнил подобные тихие ночи моего детства, когда я, бывало, лежал подле матери на славном зеленом лугу фермера Грея.

XXIV. Как всё кончилось

Прошло уже много времени, когда я услыхал вдали лошадиный топот; звуки то приближались, то снова становились менее ясными. Дорога в наше имение проходила через лес, принадлежавший графу; звуки шли оттуда, и во мне проснулась надежда на помощь. С приближением топота мне даже показалось, что я узнаю походку Джинджер. Я громко заржал. И какова была моя радость, когда в самом деле я услыхал ответное ржание Джинджер и человеческие голоса! Вскоре показалась тележка с двумя седоками, которые медленно подвигались к нам по камням. Они остановились подле Рувима, лежавшего на том месте, где он свалился.

– Это Рувим! – воскликнул один из них, выскочив из тележки. – Он не шевелится.

Другой человек тоже сошел и нагнулся к распростертому телу.

– Он умер, – сказал он. – Пощупай его руки; они совсем холодные.

Они приподняли его; лицо его было безжизненное, кровь струилась из-под волос. Тогда они положили его опять на землю и подошли ко мне. Конечно, они тотчас заметили мои порезанные колени.

– Лошадь упала и сбросила седока, – сказали они. – Кто бы мог ожидать от Черного Красавчика такой проделки! Никому и в голову не приходило, что эта лошадь может споткнуться и упасть. Видно, беда случилась еще несколько часов назад. Странно, что лошадь простояла все время на месте.

Роберт (один из наших конюхов) попробовал вести меня. Я сделал шаг и чуть не упал опять на землю.

– Ээ! Да у лошади не только колени повреждены, а и копыто сломано. Неудивительно, что она упала. Знаешь, что я тебе скажу, Нед, – продолжал Роберт, – наш Рувим, верно, опять свихнулся. Если б он был трезв, он бы не поехал по камням на расковавшейся лошади. Ведь это немыслимое дело. Верно, опять за старое принялся: напился до потери сознания. Бедная Сусанна! Какая она была бледная, когда прибежала ко мне узнать, не приехал ли муж домой! Хотя она и старалась не выдать своего беспокойства, говорила о том, что его могли задержать, но я видел, что на душе у нее неладно. Она попросила меня выехать к нему навстречу. Как же нам быть теперь? Надо тело перевезти домой и лошадь тоже доставить. Это нелегко сделать.