Князь Ярослав и его сыновья - Борис Васильев

– Я слушаю.

– Кровавый скакун спотыкается чаще рабочей лошади, это понятно. Непонятно, как он умудрился споткнуться на ровной дороге.

– Мне нужна ясность! – зло выкрикнул Бату. – Я не желаю распутывать твои заячьи петли.

– Судя по первым словам, ты доволен казнью Михаила Черниговского. Но есть человек, который возрадуется больше тебя.

– Кто?

– Гуюк, мой хан. Этот подарок ему куда дороже белокурой Гражины.

Бату недовольно засопел: Чогдар нащупал его досаду, которая, правда, несколько запоздало возникла в его душе.

– В то время как Гуюк всячески заигрывает с православными, ты начал их прилюдно казнить.

– Православные не посылают своих представителей на католические соборы!

– Не слышал, что князь Михаил принял католичество.

– Он сделал бы это завтра!

– Вот завтра его и следовало казнить.

– Замолчи, раб!.. – рявкнул Бату.

Наступило тягостное молчание. Хан раскраснелся от гнева, но от гнева на самого себя, а не на своего советника. Досада превратилась в саднящую занозу, а Чогдар вгонял ее еще глубже в его душу.

– Я не собирался этого делать, но повздорил с Баракчин, – проворчал наконец Бату. – Она соскучилась по внуку, а я не могу отозвать Сартака с зимовий по капризу женщины. Как там мой внук Улакчи?

– Здоров и весел.

– Скажешь это Баракчин. – Бату помолчал. – Ты прав, Чогдар. Во всем виновато дурное настроение с утра.

– Боюсь, что я испорчу тебе его еще больше. К нам спешит католический посол Плано Карпини.

– Может, мне лучше уехать к Сартаку на зимовья?

– Наоборот, мой хан. Вызови Сартака сюда и прими посла с большой честью. Но ничего не обещай, а лучше всего отправь его к Гуюку. Пусть Каракорум сам разбирается с католиками. И как бы там ни разобрались, православным это все равно не понравится.

– Недаром тебя любил Субедей-багатур. – Бату расплылся в довольной улыбке. – Отдохни с дороги и навести вечером Баракчину. Она тоскует по своему маленькому внуку.

Чогдар поклонился и вышел. Отдых и впрямь был необходим: он устал безостановочно гнать с Кубани, лишь меняя коней на поставах. Да и для беседы с любимой женой Бату требовалась свежая голова: Баракчин сочетала мужской ум с женской проницательностью, умела и незаметно подсказать, и столь же незаметно выведать то, что ей было нужно. Правда, более всего ее занимали свои дети и внуки, и тут следовало держать ухо востро, потому что Сартак пристрастился на Кубани к местному вину, забыв целительный кумыс.

Он вышел на дворцовую площадь, где еще толпился народ, жадно обсуждавший подробности утренней казни. Кого здесь только не было: татары, кипчаки, остатки разгромленных Бату торков, переселенные сюда с Днепра для ухода за скотиной берендеи, русские язычники, бежавшие от церковных и княжеских преследований, мордва и черемисы, бродники и волжские болгары. В этом многоязычии сами собой выделились два языка, ставшие основными в общении как городских обывателей, так и пришлых по своим делам: кипчакский и русский, на котором говорили не только собственно русичи, но и бродники, торки, берендеи, мордва и многие иные, покоренные победителями или насильственно переселенные ими в эти места из русских княжеств.

– …я же холоп его, смерд поротый был!.. – захлебываясь в торжествующем восторге, по-русски рассказывал коренастый мужчина в полутатарской одежде с простой шашкой, заткнутой за широкий пояс – Уж помытарил меня князюшко мой, повластничал, дочку мою себе забрал за долги. Но посчитался я с ним, посчитался!.. Как рубанул, так и голова набекрень…

Чогдар остановился, с усилием припомнив названное Бату имя.

– Доман?

– Доман, господин, – живо откликнулся беглый язычник, сияя всем обликом своим и готовностью исполнить, что ни повелят.

Чогдар прикинул расстояние, чуть отклонился назад и, выхватив саблю, нанес знаменитый монгольский удар от левого плеча к правому. Сверкающая улыбкой голова слетела с плеч, в небо ударил фонтан крови, тело какую-то долю секунды еще стояло, но тут же и рухнуло наземь. Чогдар отер полой халата лезвие, кинул саблю в ножны и, не оглядываясь, пошел к коновязи сквозь враз примолкшую, поспешно расступающуюся толпу.

7

Еще на Лионском соборе, призвавшем католический мир к новому крестовому походу на татар, а заодно и на всех еретиков, было принято решение направить посольство к правителям Монгольской империи. Папа Иннокентий IV руководствовался при этом не только возможностью выиграть время для организации активной борьбы с татарами, не только сбором известий о таинственных степняках, но и ходившими по Европе слухами, что где-то на Востоке, в сердце диких степей существует некий оазис христианства, возглавляемый каким-то пресвитером Иоанном. Главой посольства был назначен шестидесятичетырехлетний францисканский монах Иоанн Плано Карпини, ученик самого Франциска Ассизского, человек разумный и весьма опытный, поднаторевший в спорах с сектантами и еретиками, твердый в вере и лично преданный Папе Иннокентию. И в пасхальное воскресенье 16 апреля 1245 года Плано Карпини выехал из Лиона к монгольскому хану, имея на руках личное послание Папы. Направившись через Польшу, посольство в Мазовии повстречалось с князем Васильком, братом Даниила Галицкого. Он растолковал Карпини, что без подарков ехать в ханскую ставку неразумно, если не бессмысленно вообще, снабдил их мехами и помог добраться до Киева, откуда и начиналась собственно Монгольская империя, и по пути Карпини с горечью отметил пустынность и разоренность русских княжеств, опустошенных татарским нашествием и беспрестанными набегами литовцев.

– Покарал нас Господь за княжьи усобицы, – вздохнул Василек. – А коней вам менять надобно. Татары ни сена, ни соломы на зиму не заготавливают, и лошади их обучены снег копытить и кормиться сами.

Карпини приказал сменить изнеженных европейских лошадей на неприхотливых татарских и тут же выехал в Сарай через опустевшую, заснеженную и метельную землю Половецкую, запивая натаянной из снега водою полусырое пшено.

– Папский посол приближается к Сараю, – доложил Чогдар. – Сартак обгоняет его на день пути. Еще раз прошу, мой хан, встретить их весьма торжественно. Это непременно дойдет до Гуюка, он вынужден будет поступить так же, что очень не понравится православным.

Бату долго размышлял. Навечно обветренное, красноватое лицо его дрогнуло в усмешке.

– Придумай послу личное поручению к князю Ярославу. Такое, чтобы он вынужден был встретиться с ним в Каракоруме. Это не понравится ни православным, ни католикам.

Ранним утром прибыл с Кубани Сартак, а к вечеру и Плано Карпини. Чогдар объяснил царевичу необходимость пышного приема и его ритуал, и через сутки папскому послу сообщили, что хан Золотой Орды готов его принять.

В среду Страстной недели, ровно через год по выезде из Лиона, Плано Карпини бестрепетно прошел меж двух очистительных огней и был допущен шаманами во дворец. Францисканец, старательно подобрав полы длинной орденской одежды, ловко перешагнул через протянутую поперек дверного проема веревку, увидел восседавшего на троне хана и преклонил колена.

– Встань и проследуй, – сказал Чогдар.

Карпини поднялся с колен и, как его учили, пошел прямо к трону, искоса внимательно оглядев тронную залу.

На сей раз народа в ней было много и даже играла музыка, замолкавшая, когда кто-нибудь начинал говорить. На троне восседал Бату-хан вместе с Баракчин, его братья, дети и родственники сидели на скамьях, а остальные вельможи на ковре у их ног – мужчины на правой, а женщины на левой стороне. Рядом с троном стоял Чогдар, свободно переводивший с сарацинского языка на монгольский.

Карпини громко назвал себя, свой сан и цель прибытия и вручил Чогдару письма Папы Иннокентия. Чогдар указал ему место на левой стороне, внимательно просмотрел письма и передал Бату-хану экземпляры на татарском языке. Пока хан неторопливо читал их, Карпини подали вино в золотом кубке, и тотчас же тихо заиграла музыка, варварская для итальянских ушей папского посла.

Закончив чтение, Бату поинтересовался здоровьем Папы Иннокентия и его высокого посла, и аудиенция была закончена. Хан, чингисиды и вельможи покинули тронную залу под пение невидимого хора. Карпини и Чогдар остались одни.

– Тебя уведомят, когда хан примет решение, посол, – сказал Чогдар. – И повелят ехать в Каракорум к хану Гуюку. Дорога туда и длинна, и трудна, но в моей власти сделать ее проще и легче.

– Прояви добрую власть, великий вельможа. Пощади старость мою и немощность.

– Я дам тебе ярлык на проезд по государственным постам. Если исполнишь мою личную просьбу.

– Говори, великий вельможа.

– В Каракорум выехал русский князь Ярослав. Ты увидишься с ним в Каракоруме и передашь от меня небольшую посылку.

– Что в посылке, если смею спросить?

– Грибы да огурцы соленые, – усмехнулся Чогдар. – Стосковался князь Ярослав по родимой пище.