«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 - Олег Лазарев

Быков дал обещание больше не пить. Знал бы герой Арктики, сколько таких обещаний уже давал этот пьянчуга! И на этот раз Саша не сдержался. Как же, такой повод! Вручили боевой орден – и не обмыть! Как только Михаил Михайлович отошел от группы награжденных, Быков самовольно вышел из строя и на глазах всего полка направился обмывать награду в соседнюю деревню, где размещался технический состав.

Через несколько дней Быков был переведен на должность начальника воздушно-стрелковой службы в соседний 621-й полк. Несмотря на новое назначение, Быков туда переходить не торопился и продолжал беспробудно пить. Командир 621-го полка Сухих, хорошо зная о слабости своего нового помощника, пришел за ним лично. Он хотел пристыдить Быкова у нас, чтобы не делать этого в новом полку. В комнату, где тот жил, Сухих пришел вместе с Пстыго. Войдя, они увидели вдрызг пьяного Быкова, лежавшего в полном обмундировании. Говорить с ним в таком состоянии было бесполезно.

В полк Сухих возвратился без него. Как и когда Быков ушел к новому месту службы, я не знал. Ни с кем из эскадрильи он не попрощался, будто и не был ее командиром, – настолько сильно пал его моральный облик. В связи с его уходом никто не высказал сожаления. Не меньше нас был рад и Пстыго – наконец-то избавились от пьяницы. Ждать прибытия нового комэска со стороны комполка не стал – хватит с нас и Быкова. Решил назначить на его место одного из заместителей командиров АЭ. Выбор пал на замкомэска 2-й аэ старшего лейтенанта М.Ф. Шутенко.

Шутенко был старше меня на несколько лет. В полку он находился с тех пор, когда тот был еще бомбардировочным. Там он практически не летал, боевого опыта не имел и считался молодым летчиком. Чем он понравился Пстыго, не знаю. Однако все понимали, что он был одним из его любимчиков. Могла быть и еще одна причина: в этой же АЭ командиру нравился другой летчик – командир звена Николай Остропико, которого в этом случае назначали на его место. Оба летчика имели опыт боевой работы, но чем-то особенным не отличились, особенно Шутенко.

Боевых вылетов у них было меньше, чем у меня, хотя летать на задания они начали почти на две недели раньше. Летным авторитетом Миша не пользовался с тех пор, как по своей вине на посадке поломал самолет. Не подлежавшую ремонту машину пришлось списать. Понимая, что его назначение может сказаться на настроении личного и особенно летного состава эскадрильи, считавшего наиболее вероятной кандидатурой на эту должность меня, Пстыго приказал собрать их для беседы. Там он, краснея и искоса поглядывая на меня, как бы оправдываясь, сказал, что для пользы дела принял решение поставить командиром эскадрильи не меня, а Шутенко, так как он старше меня по возрасту. Обращаясь ко всем, просил уважать нового командира, а мне всячески поддерживать и помогать в работе.

Когда я узнал о переводе Быкова в другой полк, невольно подумал: кто же будет новым командиром эскадрильи? Последнее время Пстыго по непонятным причинам стал относиться ко мне более холодно. Поэтому я понимал, что мне комэском не быть. Так оно и случилось. А то, что я целый год фактически выполнял его обязанности сначала в отсутствие командира, а потом и за время пребывания в ней Быкова, в счет не шло. В душе я чувствовал себя обиженным, но своими мыслями делиться ни с кем не стал, так как считал, что это неэтично. Начальство, говорят, лучше знает, что делать. Работал же я нормально до Шутенко, буду работать и при нем.

Приход нового командира на мой авторитет в АЭ, как мне показалось, не повлиял. Ко мне уже давно привыкли и по-прежнему обращались по любым вопросам. Я хорошо понимал нужды личного состава, так как совсем недавно сам был рядовым летчиком и хорошо знал, как достается служба солдату. Никогда не стремился поставить себя выше других, как это случалось с некоторыми в подобных случаях. При этом должен сказать, что простота и доступность ко мне подчиненных не означали всепрощенческого отношения к нарушениям воинской дисциплины. Нет! Этого не было. Но прежде чем наказывать и рубить, что называется сплеча, я всегда старался разобраться в сути происшедшего.

Будучи и сам рядовым, знал, что окриком и грубостью человека не проймешь. Только душевным доверительным отношением можно расположишь его к себе. В этом случае он тебе поверит и пойдет за тобой. Мои подчиненные верили мне и никогда не подводили, служили не за страх, а за совесть. Поэтому в нашей эскадрилье не было серьезных нарушений воинской дисциплины. Однако не всем в полку нравился такой стиль руководства. В их числе, видимо, был и Пстыго. Руководству казалось, что я не похож на настоящего строевого командира, способного прикрикнуть, резко осечь и сделать это так, чтобы было видно всему полку.

Нашей эскадрилье вообще не везло на командиров: в других АЭ сменилось по одному, а в нашей за это же время аж четыре. Не повезло и Шутенко. Свой авторитет он подорвал на любовном фронте. Свое вступление в должность он ознаменовал болезнью, о которой стараются помалкивать. Не приступив к своим обязанностям, он угодил на длительное время в госпиталь, а затем туда же на повторный курс. Мне опять пришлось исполнять обязанности командира.

Так продолжалось вплоть до его гибели. Погиб Михаил в начале марта 1945 года после прибытия из госпиталя. На задание он полетел на моей машине. Над целью его самолет был сбит зенитным огнем. Из неуправляемого самолета удалось выпрыгнуть только воздушному стрелку И. Зубареву. Вернувшись после войны из плена, он рассказал, что второго купола парашюта не видел. Самолет в перевернутом положении ударился о землю и взорвался. Видимо, летчик был убит или тяжело ранен еще в воздухе.

Большой перерыв в полетах, вызванный длительной подготовкой к новой наступательной операции фронта, несколько расхолодил личный состав. Размещение летного и технического состава в разных населенных пунктах сказалось на общем состоянии дисциплины. В деревне у местного населения любители выпить всегда могли достать самогон. Участились случаи выпивок среди личного состава, особенно воздушных стрелков. Иногда это приводило к всякого рода неприятностям. Из-за пьянки чуть не погиб летчик нашей эскадрильи Ушатов, не сделавший еще ни одного боевого вылета. Вечером в комнату, где размещались летчики эскадрильи, пришел пьяный воздушный стрелок Марченко, ранее находившийся в нашей АЭ. Здесь он начал приставать к летчикам, уже лежавшим в постелях. Его болтовня им быстро надоела, и его попросили уйти. Видя, что он не уходит, один из летчиков поднялся и вытолкнул его за дверь. Марченко это не понравилось. Обидевшись, он стал оскорблять летчиков и, выхватив наган, выстрелил в дверь.

Перед этим он выкрикнул: «Когда вы летаете на войну, я вам нужен, а сейчас можно и в шею выгнать!» Пуля, пробив дверь навылет, попала в лежавшего калачиком на нарах Ушатова, пробив ему одновременно обе руки и обе ноги. После этого он пролежал в госпиталях несколько месяцев и летать больше не смог. Марченко был наказан гауптвахтой. Таковой в полку не было. Ее заменяла колокольня деревенской церкви, где он просидел больше недели, питаясь по летной фронтовой норме.

Еду ему носили воздушные стрелки. Пока хулиган пребывал на так называемой гауптвахте, он неплохо отдохнул, выспался, прибавил в весе и любовался пейзажами. Ни один злостный нарушитель дисциплины не мог и мечтать о таком наказании. Почему же он так легко отделался? Ответ один: он был воздушным стрелком у Пунтуса – самого любимого летчика командира полка. Пунтус сделал все, чтобы спасти своего стрелка, и Пстыго не мог отказать любимцу. От столь легкого наказания у личного состава полка остался неприятный осадок. От командира полка ждали более строгих мер. Ведь Марченко мог убить человека!

Наиболее плохо с дисциплиной было в 1-й эскадрилье. В основном это было связано с пьянством. Ее командир, капитан Васильев, находился в хороших отношениях с Иваном Ивановичем. Они знали друг друга еще по 211-му штурмовому полку. Пстыго, конечно, хотелось, чтобы именно 1-я АЭ была лучшей в полку, но, к его досаде, этого не случилось. То воздушные стрелки подводили ее, то летчики, причем в основном это были одни и те же. Они неплохо воевали, но как только оказывались в небоевой обстановке, так не могли устоять перед выпивкой.

Но не все происшествия на аэродроме Кшиве заканчивались благополучно. Был и трагический случай, потрясший 1-ю эскадрилью и полк в целом. На Ил-2 совершил самоубийство молодой летчик Филатов. Он влюбился в мотористку своей эскадрильи Зину Костенко, но получил отказ. Мучительно переживая это, пошел на крайность. Накануне трагедии, зная, что на следующий день он запланирован на учебные полеты, стал готовиться к смерти. На ужин не пошел, в подавленном состоянии стал перебирать свои вещи, порвал все свои фотографии. Молча лег спать. На необычное поведение летчика обратили внимание, но никому не пришло в голову поинтересоваться, что с ним происходит.