Рукопись Бэрсара - Елизавета Манова

Я не рассчитывал, что это начало победы, но так хотелось надеяться… Не получилось. Сифар и Каррот — опальные любимцы Валдера, ночевали в своих корпусах и сумели ослабить удар.

Заслонили собой бегущее в панике войско и не позволили Криру его истребить. А сзади уже подходил нетронутый арьергард во главе с Абилором.

Потери квайрцев — до двадцати тысяч, у Крира — тысячи две, у нас троих — пятьдесят.

А Тибайен уже не пришлёт подкрепленья, потому что в Афсале начался бунт. Горцы Афсала жаждут свободы, там было достаточно слов. Оружием мы снабдили Гирдан. Да, Тибайен, Гирдан — это очень серьёзно. Не знаю, сумеешь ли ты его удержать.

Кеватцы опять пошли на Исог, и Крир опять отступил. Второй заход.

А на меня началась охота. Тибайен меня ценит: отборный отряд в две тысячи сабель, и занят он только мной, Жаль, что я не тщеславен.

Им хорошо, подлецам! Только лишь ловят меня, а мне, огрызаясь и ускользая, надо делать работу война, а батареи уже на исходе, и скоро мой передатчик умрёт, и тогда уже — хочешь — не хочешь! — а давай, пробивайся к Исогу, где свои поопасней врагов.

Огрызаясь и ускользая… Наши кони не могут идти, люди валятся с ног — кони попросту умирают, а работе войны нет конца…

Бой, а в бою две раны. В плечо и в душу. Мы напали на них из засады. Мы уже не могли уходить, оставалось напасть самим.

Отогнали. Сотня остервенелых людей, которым наплевать на жизнь. Теперь уже меньше. Намного.

Дарн. Он заслонил меня и забрал себе мою смерть.

Мой Дарн. Жил молча и умер без стона.

Искажённое мукой лицо, где нет ничего от него. Что я знаю о нем? Телохранитель и нянька, безмолвная тень за спиной. Рядом столько дней и ночей, но что я знаю о нем? Как я себе прощу?

— Биил Бэрсар! — окликнул над ухом Ланс, и меня поднимают с колен и отводят в сторону. А его накрывают плащом и опускают в могилу. В неглубокую яму, где уже проступила вода. Прямо в воду.

Длинный ряд накрытых плащами тел. И мокрые пятна на плащах. Ему будет плохо лежать в воде. И липкие комья сырой земли. И молитва.

Нет никого за этим безмолвным небом. Нет никого и нет ничего. Только одна короткая жизнь, случайно зажжённая, случайно погасшая.

Сколько тысяч единственных жизней оборвано в этом лесу? Сколько их будет оборвано, если я жив и покуда я жив? Как я себя прощу?

Исог. Девственная крепость, ворота страны. Нет Исога. Двадцать дней продолжался штурм, и Исог сожжён. Мы уходим из Приграничья.

Я и Эргис — Сибл с Эгоном давно впереди, я уже послал их к Биссалу. Мы с Приграничьем сделали нашу работу, теперь пойдёт война в классическом стиле — армии против армий. История будет помнить только эту войну. Ну и ладно.

Кеватцы вошли в Южный Квайр, но теперь я уверен в победе. Они надломлены Приграничьем, и их немногим больше, чем нас. Если б не страх перед Тибайеном, они бы уже повернули назад. Нам тоже пора уходить, мы пока не нужны войне. Отдохнём и посмотрим, чем кончится дело.

Меня измучила рана. Не заживает, как в прошлом году у Эргиса, и я почти не владею рукой. Мой новый телохранитель Бараг, густоусый и многословный — он так не похож на Дарна! — но опекает меня не хуже, чем Дарн. Он сам появился рядом со мной, и это значит, что они всё-таки любят меня… те, что остались живы.

И мы приезжаем на нашу лесную базу. Землянки — это вершина комфорта. Трава по пояс, сухая земля… А мы своих мертвецов оставили в той, зловонной и мокрой земле Приграничья. Девять из десяти остались лежат в той земле, а нас только тридцать — три десятка и трех сотен. Отряд Эргиса и мой отряд, и мы никак не привыкнем к тому, что живы. Что можно раздеться на ночь и есть до отвала, а вечером просто сидеть у костра. Что есть запасные батареи, и мой передатчик опять живой.

Они могут шутить и смеяться, я ещё нет — Приграничье меня не отпустило. А война не отпускает Эргиса, он все рвётся к Биссалу… зря! Они уже обойдутся без нас, пускай обходятся сами, нам ещё столько предстоит, столько всего…

А ночью мы с Эргисом вдвоём; сидим голова к голове у меня в землянке, и сумрачный огонёк над шкалой высвечивает его подбородок и губы.

И тусклый, измученный голос Сибла. Война уже подкатилась к Биссалу. Предместье Торан сожжено («О господи, — думаю я, — наш Торан!»), кеватцы готовятся к штурму.

— Не плачь, — говорю я ему. — Крир не отдаст Биссала. Свяжись с Зелором, — командую я, — пусть выдадут Тиргу подземные ходы в Торан и Кавл. Кстати, их казну охраняет корпус Оссара. Не забудьте об этом, когда начнётся штурм.

— Зря я тут, — говорит Эргис. Передатчик выключен, и только светильник подслеповато мигает нам со стола. Червячок света в тяжёлом мраке.

— Эргис, — говорю я ему, потому что уже пора, — что могут десять человек там, где дерутся армия? Научись ты себя ценить, чёрт возьми! То, что ты сделал, не мог сделать никто, кроме тебя. И после этого влезть в драку, убить троих — и самому умереть? Когда все ещё только начинается?

— Ты это о чём? — спрашивает он. — Что начинается?

— Главное. Крир стоит десятка спесивых Абилоров, и он разгромит кеватцев. Вот тут и кончится последняя отсрочка — для Огила и для нас.

— Ты о чём? — снова спрашивает Эргис. Не потому, что не понял. Он давно уже понял — ещё когда выбрал меня. Но так не хочется думать, что это начнётся сейчас.

— Это начнётся сейчас, — говорю я ему. — Никто не решался сделать первого хода, пока не развяжется эта война. Квайр или Кеват. Теперь уже ясно, что Квайр, — говорю я ему. — И теперь они станут делить страну и рвать её на куски.

Молчит. Я знаю его молчание, как он знает моё. Не может, и не хочет признать, что я прав.

— Слишком легко мы взяли эту страну, — говорю я ему (или себе?), — и слишком чужие мы для неё. Даже я — мятежник и бунтовщик — ближе, чем добрый и справедливый аких. Я чего-то хочу для себя — значит, хоть в чём-то да свой. Он — нет. Он был вам чужой даже в лесах, а теперь он совсем один. И то, на чём стоит его власть — всего лишь страх перед этой войной. А что потом, а, Эргис?

Молчит.

— Как было просто, пока мы ещё ничего не могли! Работали и сражались, но рисковали только собой, и обещанья наши немного стоили — надо было сперва победить. А кто, кроме Огила, верил в победу? И как нас тогда любили за то, что мы были гонимы, и власть не любила нас! Но кто принимал нас всерьёз? Люди нас слушали, им нравились наши слова, но если бы вспыхнул бунт, он опять бы прошёл мимо нас — как четырнадцать лет назад.

— Огил был против бунта, — хмуро сказал Эргис.

— За это нас и терпели в стране. Наш добрый враг-покровитель, мать-государыня, как могла защищала нас, потому что цель-то у нас была одна: не отдать кеватцам страну. И мы были очень удобны ей: говоруны, умеренные бунтовщики, способные удержать от бунта народ.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});