Завещание фараона (СИ) - Митюгина Ольга

Увидев, что в его глазах стоят слезы, Агниппа ободряюще улыбнулась, — и Атрид вновь поразился необычайной силе духа, что жила в сердце этой девушки. В такой момент, стоя у последней черты, она находила в себе силы поддерживать его.

Такими были последние прекрасные секунды в жизни Агниппы.

Она стремительно повернулась к жрецу, — и лицо ее опять стало бесстрастным.

— Что мне надо делать?

Священник поклонился.

— Ничего особенного, моя царевна. Ты должна скинуть с себя всю священную белую одежду, поскольку кровь осквернит ее, затем встать на колени, и я вскрою тебе сонную артерию, чтобы чаша у ног божеств наполнилась…

Агниппа прервала его легким жестом.

— Я поняла. Можно мне взглянуть на твой меч, чтобы проверить, достаточно ли он острый?

Жрец растерянно моргнул, бросил в замешательстве взгляд на Нефертити — и царица с усмешкой кивнула в ответ.

Священник с поклоном протянул меч царевне.

Девушка взяла его, задумчиво осмотрела, коснулась пальцем хорошо наточенного лезвия… и внезапно вся вскинулась, подняла голову — и глаза ее сверкнули.

— Я вижу, он хорошо наточен! — громко и четко произнесла она, и в тоне ее было что-то страшное. — А теперь, жрец, отойди. Я хочу говорить!

— Но…

— Это приказ!

С этими словами Агниппа стремительно повернулась к Нефертити.

— Я хочу говорить. Я буду говорить с тобой! И теперь, на пороге смерти, мне нечего бояться, мне нечего терять, ведь ты отобрала у меня все! Ты, жестокая, разбила мою жизнь, мое счастье — чего ж тебе еще?! Ты всегда могла дотянуться до меня, я знала это, — но теперь я ухожу туда, где ты не в силах навредить мне. Я оставляю этот мир. Слушай, Неферт, слушай же! И вы слушайте, подданные этой мегеры, что действует как змея, изображенная на ее диадеме! Вам кричали: «Царевна добровольно приносит себя в жертву!». Какая женщина добровольно пожертвует своим счастьем, своей любовью, своим ребенком? У меня было всё: я царица Эллады, я мать, я любимая! А ты… Лишь из-за одной своей дикой идеи, будто мой сын захочет египетского престола, решила отнять мою жизнь — и лишить ребенка матери! Зачем Ирихиту престол Египта?! У него есть Греция. Ты, Нефертити, всегда не любила меня, и — знай! — я платила тебе тем же. Но сейчас я ненавижу тебя, злое порождение безжалостных демонов пустыни! Я ненавижу тебя и в лицо говорю тебе это!

Жрец дернулся было к Агниппе, но Нефертити жестом остановила его. Она всем телом подалась вперед, сжав подлокотники трона так, что костяшки пальцев побелели, глаза царицы расширились и, казалось, извергали потоки огня. Ее маленькая дочь, напротив, небрежно откинулась на спинку своего кресла и с любопытством наблюдала как за Агниппой, так и за матерью. Уголок ее рта подрагивал, словно Бекарт пыталась сдержать смех.

Агниппа с вызовом смотрела на сестру и, гордо выпрямившись, продолжала:

— Ты, я знаю, принося меня в жертву, не столько выполняешь завещание фараона, сколько удовлетворяешь собственную ненависть ко мне, а завещание просто развязало тебе руки, дало предлог! Но теперь тебе уже не мучить меня — смерть защитит меня от тебя, как бы ты ни бесилась! Я ухожу на асфоделовые луга, в царство Аида…

Это была пощечина всем, кто был на площади, ведь египтяне верили в суд Осириса и священные поля Иалу и очень трепетно относились ко всему, что было связано с посмертием, — а Агниппа сейчас во всеуслышание объявила, что ни во что не ставит египетских богов и верит в греческих!

— … и там, в водах Леты, я позабуду все людские страсти и тебя, эриния! Но что я не позабуду никогда, даже испив из нее, — это своего мужа и сына, я буду ждать их на берегах Ахеронта! Я унесу свою любовь в царство Аида, и там ты не сможешь отобрать ее у меня! Я не желаю быть принесенной в жертву богам, которых ненавижу, которых не почитаю! Я приношу свою жизнь богам Олимпа и во имя процветания Греции!

Стремительный взгляд на Атрида — и Агниппа пронзила себе грудь мечом.

Быстро и бестрепетно.

И закрыла глаза.

Как после долгого утомительного пути.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Священные белые одежды окрасились кровью.

Девушка как подкошенная упала на белый камень жертвенника.

Над площадью повисла мертвая тишина. Все глаза были устремлены на жертвенник, где стоял ошеломленный жрец и лежало тело Агниппы.

Все пытались понять, что же сейчас произошло? Самоубийство — или все же жертвоприношение? И если жертвоприношение, то… каким богам?..

Все взгляды обратились на царицу.

Нефертити встала.

Лицо ее было бледно, губы дергались, и она покусывала их, чтобы хоть внешне казаться спокойной, но это плохо ей удавалось — бешенство так и полыхало в ее глазах.

От ее вида кровь стыла в жилах.

— Слушайте!

Голос царицы звенел от гнева. Наверное, никогда эта женщина еще не была в такой ярости.

— Поскольку жертвоприношение сомнительно и не понятно, примут ли наши боги такую жертву, надо… — Царица на несколько секунд замялась, а потом в глазах ее сверкнул демонический огонь. Губы изогнулись в зловещей усмешке, а лицо стало наконец спокойным.

— Надо проверить, — невинно обронила она, и в голосе ее прозвучала угроза, смешенная со злорадством.

Мена и Атрид с тревогой переглянулись. Поистине, эта женщина даже и мертвой нашла возможность отомстить! Что за жестокий ум!

Но что она задумала?..

— Слушайте! Если боги приняли жертву, то с ее телом ничего не случится. На ночь мы отнесем его в некрополь, на границу пустыни. И если до утра его не тронут шакалы или гиены, — на лице царицы появилась насмешливая, язвительная улыбка, — то мы похороним царевну с почестями, как угодную богам. Но, если ее тронут животные, мы выкинем тело непогребенным в пустыню. А чтобы никакие сострадательные глупцы не попытались сегодня защитить труп от падальщиков, невдалеке поставим стражу — однако на достаточном расстоянии, чтобы не отпугнуть животных. Таков мой приказ! — закончила Нефертити.

Мена и Атрид сразу поняли, что задумала царица. Раз душа Агниппы была не в ее власти, она хотела надругаться над ее телом.

— Идем, Мена, — разворачиваясь к выходу с площади, сказал Агамемнон. — Мы не позволим Нефертити сделать это.

* * *

Тихая ночь распростерлась над пустыней и безмолвными скалами Та Сет Аат. Луна плыла в вышине, струя безжизненное сияние на величественный пик Та Дехент, на бескрайние пески, простершиеся за ним, — и на скалистые склоны огромного ущелья, на дне которого дремали гробницы.

Город Мертвых…

Дно Та Сет Аат полнилось мраком — словно глубокая река тьмы текла меж серебряных склонов. Провал меж двух отрогов Пика напоминал черный омут — или глубокую разверстую могилу. Сюда уже порывами задувал ледяной ветер из пустыни, струясь песчаной поземкой на древние камни — и замирая у подножия скал.

И у большого валуна, еле различимого во тьме.

Отсюда не было видно луны: ее скрывала вершина Та Дехента. Только звезды ярко блистали в черноте неба.

Здесь, на песке, в урочище меж двух скалистых гребней, лежало тело девушки в окровавленных белых одеждах. Густые волнистые волосы разметались по земле.

Невдалеке, за валуном, угадывались две тени — пара стражников, что мирно расселись, привалившись к еще хранившему тепло дня камню, и передавали друг другу кожаную флягу, негромко болтая.

Из пустыни, совсем рядом, доносился вой шакалов.

Один из сторожей поежился.

— Бр-р! Ну и холодина! Ей-то, — он мотнул головой за камень, — хорошо! Лежит себе, ничего не чувствует, а мы мерзнем!

— Тс-с, — прижал палец к губам второй. — Приказ есть приказ. Хорошо хоть, фляжка есть, вот и грейся. Вот я в прошлую… нет, в позапрошлую ночь такое… Тихо! — прервал он сам себя. — Ты слышишь?

— Что?

— Как будто камень под чьей-то ногой стукнул. Кто-то идет.

Стража прислушалась.

Тишина. Только вой шакалов, только пение ветра меж скал.

— Показалось! — перевел дыхание рассказчик. — Так вот, я в позапрошлую ночь…