Генетик - Анатолий Маев

– Я же вас просил, Еврухерий Николаевич, каждое слово записывать, а не «собственную интерпретацию», которую я терпеть не могу. Пишите заново!

– Отстану от их разговора, – возразил Макрицын, на что получил странный ответ:

– Они вас подождут.

– Но я не помню в точности, – растерялся Еврухерий.

И тогда Семен Моисеевич повторил диалог слово в слово. Едва было записано последнее предложение, последовал вопрос Зайцевского:

– Почему ты думаешь, что задержится?

– Потому что взял с собой дневники. В первый раз за все годы, что мы живем вместе, – объяснила Марина свое предположение.

На столе профессора лежало все то, что Марина нашла в мусорной корзине, и фотоаппарат, которым делала снимки с листов, исписанных рукой Ганьского. Ясновидящий отразил наблюдение в тетради.

Толстяк поднялся и, скрестив на груди руки, стал прохаживаться по кабинету. Несколько раз вплотную подходил к Макрицыну и стоявшему рядом Семену Моисеевичу. Даже наступил космополиту на ногу, однако тот и виду не подал, словно не заметил, чем привел в изумление Еврухерия.

В это время один из лилипутов разбежался и с края стола проворно прыгнул на колени к Марине.

– Здравствуй, Велик! Играешь с ребятишками? – ласково поглаживая малютку по голове, спросила супруга Аполлона Юрьевича.

– Играю, черт бы побрал твоего мужа! – злобно ответил Велик. – Он же, негодяй, лечить меня отказался! Вот и прыгаю по турникам и перекладинам, как обезьяна африканская, вместо того чтобы на съезде выступать.

– Это же Велик! – не скрывая эмоций, вскрикнул Макрицын.

– Что вы говорите? – удивился Семен Моисеевич. – А я, признаться, никого из посторонних не заметил. Но если вы настаиваете на том, что Велик может быть с розовым бантом на голове, я соглашусь.

Макрицын перевел взгляд на Марину и увидел у нее на коленях… пушистую белую болонку с большим розовым бантом.

– Банальный обман зрения, Еврухерий Николаевич. Нередко от переутомления случается, – заметил космополит.

– Наверное, и впрямь показалось, – вздохнул ясновидящий.

А профессор и его гостья продолжали разговор.

– Не вижу смысла в нашем дальнейшем сотрудничестве, Марина, – вернувшись в кресло, констатировал Зайцевский. – За пять лет ты так и не смогла раздобыть материалы, которые меня интересовали. Я ни на сантиметр не приблизился к цели. Не представляю, как можно не найти то, что столько времени находится рядом с тобой на площади в каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят квадратных метров.

– Самоуверенный тип! – с негодованием заметил Семен Моисеевич. – Терпеть не могу огульных обвинений! Надо его проучить.

Едва прозвучало последнее слово космополита, как на голову профессора рухнул полутораметровый портрет французского психиатра Крюанвиля, впервые описавшего «синдром попугая» в конце девятнадцатого века. Упав плашмя, картина не причинила вреда голове Николая Сергеевича, но ситуацию исправил вывалившийся из стены крюк, на котором висело произведение искусства. Толстяк, держась за затылок, вскочил с места, заорал и схватил со стола колокольчик. На раздавшийся звон быстро прибежала пожилая сотрудница, которой рассерженный ученый сделал выговор:

– Ингрид Францевна, как вы могли не заметить, что крепление расшаталось? А если бы меня убило? Идите и вызовите ремонтников!

Марина подняла с пола какой-то пыльный сверток и протянула профессору.

– Черт побери, – выругался Зайцевский. – Я его уже несколько лет ищу, а он, оказывается, за картиной был. Слава богу, что нашелся.

– Еще бы, там же взятка в десять тысяч долларов, которую ему одна противная гражданка дала, – прокомментировал Семен Моисеевич.

– Десять тысяч – одна пачка, – подметил Еврухерий, – а сверток большой.

– Так взятка в рублях, про доллары я для удобства сказал. Кстати, можно не записывать. И смотрите, что дальше произойдет.

– Извини, – обратился Зайцевский к Марине, – срочно надо переговорить…

Профессор снял трубку телефона и стал куда-то звонить. Выражение лица Николая Сергеевича делалось все более печальным.

– Это он в банки звонил, – пояснил Семен Моисеевич.

– Зачем? – удивился ясновидящий.

– Вы разве забыли, Еврухерий Николаевич, что в позапрошлом году новые денежные знаки выпустили? Звонил, чтобы узнать, можно ли на них старые обменять. Да только уже поздно. Стало быть, профессор бескорыстно улучшил жилищные условия той даме.

– Разве профессор психиатрии может жилищные условия улучшать?

– Одним росчерком пера, – усмехнулся «полуфранцуз-полуеврей». – Расписался под заключением, что проживающие вместе с ней в двушке-проходнушке отец, муж, четверо детей и сестра мужа страдают психическими заболеваниями, а потому нуждаются в дополнительной жилплощади, и они три квартиры получили. При том, что и сама хозяйка, и ее муж с дочерью абсолютно свежи на голову. А больше родственников у дамочки и нет. Квартиру же она у пьяницы задешево купила, когда узнала, что дом в плане на снос числится. Вообще-то у нее пятикомнатная на Каляевской, двести шестьдесят три метра, а тут еще три приобрела. Мерзкая бабенка. По швейной части специализируется.

– Откуда вы все это знаете? – засомневался Макрицын.

– Вы, Еврухерий Николаевич, выходит, не верите мне, ежели такие вопросы задаете? Обидно, смею заметить. Кстати, запишите: в Италии драконов нет. Даже в зоопарках! И умоляю вас передать мои слова Бобу Ивановичу. Для его общего развития, так сказать.

Еврухерий не понимал, о чем говорит космополит, но уточнять не стал, так как времени не было: возобновился диалог Зайцевского с Мариной.

– Надеюсь, ты понимаешь, что не в твоих интересах посвящать кого-либо в факт нашего сотрудничества? – спросил Зайцевский. И, получив согласие Марины, выраженное молчанием, продолжил: – Уйдешь от него или останешься?

– Не знаю, – ответила женщина. – Любит он меня.

– А ты его? – проявил чрезмерное любопытство профессор.

Марина задумалась, ища ответ скорее для себя.

Макрицын подробно записывал не только то, что слышал, но и то, что видел, а потому неожиданно заслужил похвалу от своего спутника.

– Нет, я его не любила. Только вид делала… – после долгой паузы ответила Марина. – Но и неприязни Аполлон у меня не вызывал. Да и к Евгению относился как к родному. Привыкла я к нему. Наверное, останусь.

Ясновидящий был потрясен, что не ускользнуло от Семена Моисеевича.

– Впечатляет, не правда ли, Еврухерий Николаевич? Надеюсь, понимаете теперь, чем должны помочь Аполлону Юрьевичу?

– Скажу, что его Марина хуже Фанни Каплан! – выпалил ясновидящий.

– Да нет, просто дайте Ганьскому прочитать ваши записи, когда вернетесь в свое время. И Залпу. Завтра в восемь часов утра ученый вас примет. Залп будет присутствовать. Постарайтесь не проспать!

– Ладно, поставлю будильник на шесть, – успокоил собеседника Еврухерий.

– Запишите мою просьбу и подчеркните, пожалуйста, – попросил космополит.

– Это нетрудно. Но только что Залпу-то передать? Для него ж ничего нет в тетради.

Осмелевший Еврухерий протянул руку, указывая в сторону стола.

Однако рука его снова, будто онемевшая, застыла на полпути. А в следующую секунду ясновидящий с широко открытыми глазами произнес на глубоком вдохе протяжное хриплое «а-а-а-а» и пошатнулся. «Полуфранцуз-полуеврей» поддержал и успокоил его:

– Ну-ну, Еврухерий Николаевич, нельзя же каждый раз так реагировать на смену обстановки… Не дай бог сорвете себе нервную систему.

– Где стол и Марина? – одними губами прошептал ясновидящий.

Космополит отпустил Макрицына и восторженно произнес:

– Великолепный стол! Палисандр. Авторская работа.

– Стол другой, – чуть прибавил громкости Еврухерий.

– Ой, да какая разница? Ни за тот, ни за этот вас не приглашали, – справедливо заметил Семен Моисеевич. – Лучше присядьте и отдохните. У нас есть девять минут.

Ясновидящий обернулся, убедился в наличии стула и последовал совету. Семен Моисеевич переминался с ноги на ногу, Макрицын только сейчас заметил на космополите шорты и сапоги гусарского фасона.

– Почему вы не по-людски одеты? Прямо как клоун в цирке!

«Полуфранцуз-полуеврей» замечание воспринял совершенно спокойно:

– Я бы, конечно, мог обратить ваше внимание, Еврухерий Николаевич, на удивительно тонко подобранные цвета шнурков на ваших кедах или на длину ваших брюк, укороченных явно не мастером в ателье. Однако просто отвечу: в шортах мне удобно, и вентиляция превосходная, а сапоги же ношу из желания на гусара похожим быть.

– Понятно, – вяло произнес Макрицын. – Как же она так?

– Вы о ком, прощу прощения?

– О Марине, о ком же еще! Получается, она Аполлона обманывала.

– Именно так, Еврухерий Николаевич.

– Да как же он не видел ничего? – возмутился Макрицын.

Собеседник в шортах на вопрос ответил вопросом:

– Уж не хотите ли вы тем самым сказать, что сумели бы вывести Марину на чистую воду, будь она вашей супругой?